Неточные совпадения
— Сомнения свойственны слабости
человеческой, но мы должны молиться, чтобы милосердый Господь укрепил нас. Какие особенные
грехи имеете? — прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени.
— Самоубийство есть самый великий
грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом
грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
Трудно человеку знать про всякий
грех, что грешно, а что нет: тайна тут, превосходящая ум
человеческий.
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние
грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать
человеческое чувство.
Только христианство по-настоящему утверждает бессмертие всего человека, всего
человеческого в нем, за исключением привнесенной
грехом и злом тленности.
Я много раз задумывался над тем, действительно ли сильно во мне чувство
греха,
греха личного,
греха человеческой природы вообще.
Ничто существенно-человеческое не отвергается, кроме
греха.
Искупление творения, освобождение от
греха и спасение совершается не слабыми и порабощенными
человеческими силами, не естественными силами, и мистической диалектикой Троичности, соединяющей Творца и творение, преодолевающей трагедию свободы
греха.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в силе, пока
грех и зло лежат на дне
человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Гонения на свободу совести никогда не были церковными, то был
грех человеческий.
Католичество не одолеют и впредь, потому что в истории его жили не только
грехи человеческие, жила в ней и вселенская Церковь Христова.
Непосредственные, первоначальные последствия первородного
греха устраняются
человеческим прогрессом; человечество выходит из состояния первобытного зверства и рабства.
Ужас этот лежал не в природе Божества, а в тварной природе людей, в угнетенности
человеческого сознания первородным, неискупленным
грехом.
Этот рациональный план творения целиком пребывает в сфере
человеческой ограниченности и не возвышается до сознания смысла бытия, так как смысл этот связан с иррациональной тайной свободы
греха.
Повсюду он неуклонно следовал идее справедливости, не увлекаясь, однако, неумытною строгостию, не считая
грехом снисхождение
человеческим слабостям и не ставя кару главною задачею правосудия.
Мир
человеческий для него был только мир
греха и преступления, и собственное прошедшее представлялось ему одним сплошным, бесконечным
грехом.
— Послушай, Трушко, что я вздумала. У твоего пан-отца (маменька о батеньке и за глаза отзывались политично) есть книга, вся в кунштах. Меня совесть мучит, и нет ли еще
греха, что все эти знаменитые лица лежат у нас в доме без всякого уважения, как будто они какой арапской породы, все черные, без всякого
человеческого вида. Книга, говорят, по кунштам своим редкая, но я думаю, что ей цены вдвое прибавится, как ты их покрасишь и дашь каждому живой вид.
— Каялся, — говорит, — в одном, другом, в третьем, — во всем не свят по малости, но
грехи все простые,
человеческие, а против начальства особого зла не мыслит и ни на вас, ни на меня «по касающему» доносить не думает. А что «даров не приемлет», — то это по одной вредной фантазии.
Оно вот как, сударь, выходит; случись, то есть, надо мной такой
грех человеческий, так я, право слово, говорю: скорей, как собака, издох бы, а не пришел.
— Не говори, Пантелеюшка, — возразила Аксинья Захаровна. — «Не надейся на князи и сыны
человеческие». Беспременно надо сторожким быть… Долго ль до
греха?.. Ну, как нас на службе-то накроют… Суды пойдут, расходы. Сохрани, Господь, и помилуй.
— Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не помню… Гнев дело
человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин
грех знаем мы с женой, больше никто. Если ж, оборони Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про
грех скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
Эти восемьдесят тысяч ежедневных рождений, о которых говорит статистика, составляют как бы излияние невинности и свежести, которые борются не только против уничтожения рода, но и против
человеческой испорченности и всеобщего заражения
грехом.
Грешить — дело
человеческое, оправдывать
грехи — дело дьявольское.
Считается большим непростительным
грехом надругаться над иконами, священными книгами, храмами, и не считается
грехом надругательство над человеком. А между тем в человеке, в самом испорченном, живет то, что выше всего
человеческого. Все же книги, иконы, храмы — только произведения рук
человеческих.
То же и с
человеческою жизнью:
грехи, соблазны и суеверия, борьба с ними и победа над ними, — в этом и смысл, и радость
человеческой жизни.
6) Большее и большее соединение души
человеческой с другими существами и богом, и потому и большее и большее благо человека, достигается освобождением души от того, что препятствует любви к людям и сознанию своей божественности:
грехи, т. е. потворство похотям тела, соблазны, т. е. ложные представления о благе, и суеверия, т. е. ложные учения, оправдывающие
грехи и соблазны.
Если люди думают, что можно в этой жизни освободиться от
грехов, то они очень ошибаются. Человек может быть более или менее грешен, но никогда не может быть безгрешен. Не может живой человек быть безгрешен потому, что в освобождении от
грехов вся жизнь
человеческая, и только в этом освобождении и истинное благо жизни.
Жизнь
человеческая была бы неперестающим благом, если бы суеверия, соблазны и
грехи людей не лишали их этого возможного и доступного им блага.
Грех — это потворство телесным похотям; соблазны — это ложное представление человека о своем отношении к миру; суеверия — это принятое на веру ложное учение.
11) И худшие из всех
грехов,
грехи разъединения с людьми: зависти, страха, осуждения, враждебности, гнева, вообще — недоброжелательства к людям. Таковы
грехи, препятствующие соединению любовью души
человеческой с богом и другими существами.
Человеческой свободе, в силу которой человек одинаково мог и склониться к
греху, и удержаться от него, дано было решить, понадобится ли действительно Голгофская жертва, но как возможность она была предрешена в предвечном совете о сотворении человека...
Вот это та изначальная чистота, правость и здравость
человеческой природы, которая только повреждена первородным
грехом, в искуплении и восстановляется Христом.
«Если и в настоящее время у некоторых людей, проводящих эту тяжелую жизнь тленной плоти, тело во многих движениях и расположениях сверх обыкновенной естественной меры оказывает удивительную покорность, то какое основание мы имеем не верить, что до
греха, неповиновения и наказания человек;·, повреждением
человеческие члены могли служить
человеческой воле для размножения потомства без всякой похоти?» Тогда «муж мог сеять потомство, а жена воспринимать своими детородными членами, приводимыми в движение, когда нужно и насколько нужно, посредством воли, без всякого возбуждения похоти» [De civ. Dei, XIV, 23, 17, 24.]
От старца услышал я, что все
грехи человеческие как капля пред океаном милосердия Божия.
История непосредственно примыкает этим к райскому началу
человеческого бытия, и постольку она остается неподвластна влиянию первородного
греха; от него зависит способ и обстановка осуществления исторической задачи, но не самая задача.
Как связанная не с субстанциальностью, но модальностью
человеческого существа, как плод первородного
греха, нравственность вообще не представляет собой вершины, абсолютной грани, она преодолима, ибо святость, хотя в себя и включает «делание заповедей», но сама находится уже «по ту сторону добра и зла»; также и дети, состояние которых, по слову Спасителя, является живой нормой Царствия Божия [«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3).], свободны от уз нравственности.
В душе
человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в человеке родится и чувство зла, вины,
греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Благодаря первородному
греху размножение
человеческого рода теперь совершается не только через рождение, но и через смерть, за которою последует воскресение; без него же смерти бы не было, а первое рождение и было бы окончательным.
Оно имеет в виду оттенить, что природа Христа помимо непричастности
греху была не
человеческая только, а и божественная.
В противоположность католическому учению о непорочном зачатии, Богоматерь произошла природным,
человеческим путем, и ничто
человеческое — не в смысле возможных извращений и
грехов, но в смысле естества и искушений — не было ей чуждо.
Когда исполнилось ему восемнадцать лет, мать, опасаясь, чтобы не смутил его враг рода
человеческого и не ввел бы во
грех, затворяющий, по ее убежденью, райские двери, стала ему невесту приискивать.
В мире царит «таинственная и роковая неизбежность зла», «ненормальность и
грех исходят из самой души
человеческой»…
Зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, ни в каком устройстве общества не избегнете зла; ненормальность и
грех исходит из самой души
человеческой».
Весь роман светится несокрушимою верою в то, что душа
человеческая нормальна, свята, что «
грех» приходит к ней снаружи.
Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа
человеческая останется та же, что ненормальность и
грех исходят из нее самой, и что, наконец, законы духа
человеческого столь еще неизвестны и таинственны, что нет и не может быть еще судей окончательных, а есть тот, который говорит: «Мне отмщение, и Аз воздам».
Достоевский говорит: «ненормальность и
грех исходят из самой души
человеческой».
Павел говорят о
человеческих дарах и
человеческом призвании, то потому лишь, что выходят за пределы тайны искупления
греха.
Но так как
человеческая природа греховна, то творчество искажается и извращается
грехом, и возможно и злое творчество.
Он не преображает
человеческую природу, не уничтожает
греха, а через страх не только внешний, но и внутренний держит
грех в известных границах.
Консервативное христианство готово оправдать и охранять самый несправедливый социальный строй на том основании, что существует первородный
грех, что
человеческая природа греховна и потому никакая социальная правда не осуществима.
Но эта же
человеческая личность, если она действует как государство, как его орган, не только может убивать, но даже должна убивать, и это не только не считается
грехом, но считается долгом.