Неточные совпадения
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером
целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к
истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки.
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее
истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Все присутствующие изъявили желание узнать эту
историю, или, как выразился почтмейстер, презанимательную для писателя в некотором роде
целую поэму, и он начал так...
Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там, в Москве, ловят
целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, — и в главных участниках один лектор всемирной
истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной…
— Теперь Валентин затеял новую канитель, — им руководят девицы Радомысловы и веселые люди их кружка.
Цель у них — ясная: обобрать болвана, это я уже сказала. Вот какая
история. Он рассказывал тебе?
«Большинство людей обязано покорно подчиняться своему назначению — быть сырым материалом
истории. Им, как, например, пеньке, не нужно думать о том, какой толщины и прочности совьют из них веревку и для какой
цели она необходима».
Мысль о переезде тревожила его несколько более. Это было свежее, позднейшее несчастье; но в успокоительном духе Обломова и для этого факта наступала уже
история. Хотя он смутно и предвидел неизбежность переезда, тем более, что тут вмешался Тарантьев, но он мысленно отдалял это тревожное событие своей жизни хоть на неделю, и вот уже выиграна
целая неделя спокойствия!
История эта, несмотря на все старания мои, оставалась для меня в главнейшем невыясненною, несмотря на
целый месяц жизни моей в Петербурге.
Сочинения Содерлендов, Барро, Смитов, Чезов и многих, многих других о Капе образуют
целую литературу, исполненную бескорыстнейших и добросовестнейших разысканий, которые со временем послужат основным камнем полной
истории края.
— Вот это дело, — сказал Вольф, — это
целая романическая
история, — и рассказал то, что знал об отношениях Нехлюдова к Масловой.
Один раз летом на этапе во время дневки Нехлюдов провел с ним почти
целый день, и Крыльцов, разговорившись, рассказал ему свою
историю, и как он стал революционером.
Во всяком случае, эта ловкая комбинация дала Сашке
целый миллион, но в скором времени вся
история раскрылась, и Сашка попал под суд, под которым и находился лет пятнадцать.
Бахарев сегодня был в самом хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на
целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных
историй из своей тревожной, полной приключений жизни.
История всегда любила оправдывать зло для своих высших
целей (хитрость разума у Гегеля).
Они не хотят
истории с ее великими
целями, хотят ее прекращения в покое удовлетворения и благополучия.
Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно
целое и предсказана вся дальнейшая
история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле.
История эта на
целый день испортила мне настроение.
Роскошный пир. Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный
поцелуй. — «Песню! Песню! Без песни не полно веселие!» И встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл
история, и жизнь тысячелетий проносится в его песни рядом картин.
Совершенно сообразно этой
истории, Бьюмонт, родившийся и до 20 лет живший в Тамбовской губернии, с одним только американцем или англичанином на 20 или 50 или 100 верст кругом, с своим отцом, который
целый день был на заводе, сообразно этой
истории, Чарльз Бьюмонт говорил по — русски, как чистый русский, а по — английски — бойко, хорошо, но все-таки не совершенно чисто, как следует человеку, уже только в зрелые годы прожившему несколько лет в стране английского языка.
Конечно, понемногу. Вот короткая
история мастерской за
целые три года, в которые эта мастерская составляла главную сторону
истории самой Веры Павловны.
Я тут же познакомилась с некоторыми из девушек; Вера Павловна сказала
цель моего посещения: степень их развития была неодинакова; одни говорили уже совершенно языком образованного общества, были знакомы с литературою, как наши барышни, имели порядочные понятия и об
истории, и о чужих землях, и обо всем, что составляет обыкновенный круг понятий барышень в нашем обществе; две были даже очень начитаны.
— Знаете ли что, — сказал он вдруг, как бы удивляясь сам новой мысли, — не только одним разумом нельзя дойти до разумного духа, развивающегося в природе, но не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, как простое, беспрерывное брожение, не имеющее
цели, и которое может и продолжаться, и остановиться. А если это так, то вы не докажете и того, что
история не оборвется завтра, не погибнет с родом человеческим, с планетой.
Что бы он ни делал, какую бы он ни имел
цель и мысль в своем творчестве, он выражает, волею или неволею, какие-нибудь стихии народного характера и выражает их глубже и яснее, чем сама
история народа.
После Сенатора отец мой отправлялся в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут начиналась длинная
история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял на столике возле постели
целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно читал с час времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала ночь.
В мире не было ничего противуположнее славянам, как безнадежный взгляд Чаадаева, которым он мстил русской жизни, как его обдуманное, выстраданное проклятие ей, которым он замыкал свое печальное существование и существование
целого периода русской
истории. Он должен был возбудить в них сильную оппозицию, он горько и уныло-зло оскорблял все дорогое им, начиная с Москвы.
Матушка с неослабевающим вниманием выслушивала старосту, который нетуропко и обстоятельно докладывал ей
историю целого дня.
Галактиона заражала эта неугомонная энергия Ечкина, и он с удовольствием слушал его
целые часы. Для него Ечкин являлся неразрешимою загадкой. Чем человек живет, а всегда весел, доволен и полон новых замыслов. Он сам рассказал
историю со стеариновым заводом в Заполье.
Это есть оригинальное толкование христианства в
целом, но в особенности есть христианская философия
истории.
Герцен не соглашался жертвовать личностью человеческой для
истории, для ее великих якобы задач, не хотел превращать ее в орудие нечеловеческих
целей.
Таинственный промысел Божий в
истории установил для таинственных
целей разделение христианского мира на тип восточноправославный и западнокатолический.
Но
целая половина католичества его почти не интересует, ему остается чуждым католичество как власть, действующая в мировой
истории, полная человеческой активности, в высшей степени волюнтаристическая.
— Вылечился, когда увидел ваше «вольное козачество» на службе у турецкого деспотизма… Исторический маскарад и шарлатанство!.. Я понял, что
история выкинула уже всю эту ветошь на задворки и что главное не в этих красивых формах, а в
целях… Тогда-то я и отправился в Италию. Даже не зная языка этих людей, я был готов умереть за их стремления.
История Собакского давно у нас известна. Благодарю вас за подробности. [Ссыльного поляка Собаньского убили его служащие с корыстной
целью. Подробности в письме Якушкина от 28 августа 1841 г. (сб. «Декабристы», 1955, стр. 277 и сл.).] Повара я бы, без зазрения совести, казнил, хотя в нашем судебном порядке я против смертной казни. Это изверг. По-моему, также Собанский счастлив, но бедная его мать нашим рассуждением не удовольствуется…
По
целым часам он стоял перед «Снятием со креста», вглядываясь в каждую черту гениальной картины, а Роберт Блюм тихим, симпатичным голосом рассказывал ему
историю этой картины и рядом с нею
историю самого гениального Рубенса, его безалаберность, пьянство, его унижение и возвышение. Ребенок стоит, пораженный величием общей картины кельнского Дома, а Роберт Блюм опять говорит ему хватающие за душу речи по поводу недоконченного собора.
Райнер весь обращался в слух и внимание, а Ярошиньский все более и более распространялся о значении женщин в
истории, цитировал
целые латинские места из Тацита, изобличая познания, нисколько не отвечающие званию простого офицера бывших войск польских, и, наконец, свел как-то все на необходимость женского участия во всяком прогрессивном движении страны.
— Вот у него с маменькой своей какая по любви-то
история была, сильнеющая; он года с три, что ли, тому назад приезжал сюда на
целое лето, да и втюрился тут в одну крестьянскую девушку свою.
Одним словом, в
целой книге не уместить всего, что уездные кумушки обоего пола успели насплетничать по поводу этой
истории.
Это
история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала еще ребенком, по холодным, грязным петербургским улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом
целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на свете.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще
целый год спустя, не знала почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю
историю, и она была весела и невинна, как двенадцатилетний ребенок.
— Итак, ты в
целой Франции, в ее
истории, в ее гении ничего не видишь, кроме"La belle Helene"? — сказал я вновь.
[Женщина любит, чтобы между двумя
поцелуями ее посвящали в тайны
истории, морали, литературы (франц.)]
Но я после этой глупой
истории так устал. И потом, законный срок для заявления двое суток. Успею завтра: еще
целых 24 часа.
Правда, что Наполеон III оставил по себе
целое чужеядное племя Баттенбергов, в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но
история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет о хламе, то для того только, чтобы сказать: было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
— А то, что какое же мое, несмотря на все это, положение? Несмотря на все это, я, — говорит, — нисколько не взыскан и вышел ничтожеством, и, как ты сейчас видел, я ото всех презираем. — И с этими словами опять водки потребовал, но на сей раз уже велел
целый графин подать, а сам завел мне преогромную
историю, как над ним по трактирам купцы насмехаются, и в конце говорит...
В то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие
истории вроде того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого человека, так что мать принуждена была возить ее в Москву, на воды, чтоб вылечить от этой безрассудной страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже на бале не в состоянии была этого скрыть и
целый вечер не спускала с него глаз.
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же
история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого,
поцелуя например…
История об Аграфене и Евсее была уж старая
история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали
целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
И неслыханная в корпусной
истории вещь: Александров нагнулся и
поцеловал руку отца Михаила.
Особенно много было туманного для бедной попавшейся Софьи Матвеевны, когда
история перешла чуть не в
целую диссертацию о том, как никто и никогда не мог понять Степана Трофимовича и как «гибнут у нас в России таланты».
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был
целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал
историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту
историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.