Неточные совпадения
Тришка. Да первоет портной, может быть,
шил хуже и моего.
Потом она вспомнила худую-худую фигуру Петрова с его длинною
шеей, в его коричневом сюртуке; его редкие вьющиеся волосы, вопросительные, страшные в первое время для Кити голубые глаза и его болезненные старания казаться бодрым и оживленным в её присутствии.
Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый,
худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на
шее. Он осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много видел таких; один духобор — хороший человек был, но ему
сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за
плохих сапог человеку все делается ненавистно.
Она
похудела, у нее некрасиво вытянулась
шея, а лицо стало маленьким и узким оттого, что она, взбивая жестковатые волосы свои, сделала себе прическу женщины из племени кафров.
Наконец приехал и Матвей Никитич, и судебный пристав,
худой человек с длинной
шеей и походкой на бок и также на бок выставляемой нижней губой, вошел в комнату присяжных.
Целую ночь снилась Привалову голодная Бухтарма. Он видел грязных, голодных женщин, видел
худых, как скелеты, детей… Они не протягивали к нему своих детских ручек, не просили, не плакали. Только длинная
шея Урукая вытянулась еще длиннее, и с его губ сорвались слова упрека...
Мой сосед взял с собою десятского Архипа, толстого и приземистого мужика с четвероугольным лицом и допотопно развитыми скулами, да недавно нанятого управителя из остзейских губерний, юношу лет девятнадцати,
худого, белокурого, подслеповатого, со свислыми плечами и длинной
шеей, г. Готлиба фон-дер-Кока.
Но стало еще
хуже, когда он покорно лег на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за
шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил черными руками ноги его у щиколоток.
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали на спине
худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая
шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней на ногах. С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Худые и тонкие, с загоревшею, сморщенною кожей
шеи, как у жареного гуся, замотанные тяжелыми платками головы и сгорбленные, натруженные спины этих старух представляли резкий контраст с плотными и белыми тулянками, носившими свои понитки в накидку.
Старик Майзель, как рассерженный боров, теперь готов был лезть на стену, потому что Раиса Павловна смазала его несравненную Амальхен; но это еще
плохое доказательство для того, чтобы другим надевать петлю на
шею.
— Право, уж не знаю, как быть… — сомневался Яша Кормилицын, вытягивая
шею и поправляя свою гриву. — Оратор-то я
плохой; пожалуй, еще и перевру что-нибудь.
Худой и тонкий, он охватил ее
шею своими крепкими руками, взглянул в ее глаза и засмеялся, говоря...
Ромашов молчал, смущенно глядя на
худую, темную и морщинистую
шею Петерсона. Но Раиса сказала с той наглой уверенностью, которую она всегда проявляла во лжи...
Матушка поминутно плакала; здоровье ее становилось день от дня
хуже, она видимо чахла, а между тем мы с нею работали с утра до ночи, доставали заказную работу,
шили, что очень не нравилось Анне Федоровне; она поминутно говорила, что у нее не модный магазин в доме.
Один раз, когда, после молитвы, она опять явилась ему, он стал молиться ей, ее душеньке, о том, чтоб она отпустила, простила его. И когда он к утру повалился на примятый мешок, он крепко заснул, и во сне она, с своей
худой, сморщенной, перерезанной
шеей пришла к нему.
Первый месяц тюрьмы Степан не переставая мучался всё тем же: он видел серую стену своей камеры, слышал звуки острога — гул под собой в общей камере, шаги часового по коридору, стук часов и вместе с [тем] видел ее — с ее кротким взглядом, который победил его еще при встрече на улице, и
худой, морщинистой
шеей, которую он перерезал, и слышал ее умильный, жалостный, шепелявый голос: «Чужие души и свою губишь.
Офицер был, сколько можно было заключить о нем в сидячем положении, не высок ростом, но чрезвычайно широк, и не столько от плеча до плеча, сколько от груди до спины; он был широк и плотен,
шея и затылок были у него очень развиты и напружены, так называемой талии — перехвата в середине туловища — у него не было, но и живота тоже не было, напротив он был скорее
худ, особенно в лице, покрытом нездоровым желтоватым загаром.
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть
хуже того, что было; подчиненного на
шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
Она была болезненно
худа и прихрамывала, крепко набелена и нарумянена, с совершенно оголенною длинною
шеей, без платка, без бурнуса, в одном только стареньком темном платье, несмотря на холодный и ветреный, хотя и ясный сентябрьский день; с совершенно открытою головой, с волосами, подвязанными в крошечный узелок на затылке, в которые с правого боку воткнута была одна только искусственная роза, из таких, которыми украшают вербных херувимов.
За этим лакеем следовала пожилая дама в платье декольте, с
худой и длинной
шеей, с седыми, но весьма тщательно подвитыми пуклями и с множеством брильянтовых вещей на груди и на руках.
Это был человек лет тридцати пяти,
худой, бледный, с большими задумчивыми глазами и длинными волосами, которые прямыми прядями спускались к
шее.
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так же страшно и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов
похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь же важно и медленно, как беременная. Когда она
шьет детям белье, то тихонько поет всегда одну песню...
И никто не смотрел на сапожника, когда он, смеясь и шутя, учил Машу варить обед, убирать комнату, а потом садился работать и
шил до поздней ночи, согнувшись в три погибели над
худым, грязным сапогом.
Левая его рука,
худая и тонкая, то крепко потирала лоб, то делала в воздухе какие-то непонятные знаки; босые ноги шаркали по полу, на
шее трепетала какая-то жила, и даже уши его двигались.
Аннушка (откусывая нитку). Вот, барышня, и готово. Сами скроили, сами и
сшили, не
хуже другой портнихи.
Она прижималась к нему и с жадностью глядела ему в лицо, и только теперь я заметил, как
похудела и побледнела она в последнее время. Особенно это было заметно по ее кружевному воротничку, который я давно знал и который теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее
шею, тонкую и длинную. Доктор смутился, но тотчас же оправился и сказал, приглаживая ее волосы...
Им смешно было на мою тонкую — невыразительную
шею, большую голову (я
похудел в это время), — на мои длинные, неуклюжие ноги и на глупый аллюр рысцой, который я, по старой привычке, предпринял вокруг конюха.
Но никогда не должно приближаться к нему на чистом месте; много бывает примеров, что даже по редколесью волк в капкане, преследуемый близко охотником, выбравши какую-нибудь полянку, вдруг оборачивается назад, бросается на охотника и наносит ему много жестоких ран даже на груди и на
шее; в таком опасном случае надобно зарезать волка ножом, который не
худо иметь охотнику на своем поясе.
— Ну, есть ли у тебя хоть капля здравого смысла?! — заговорил Мухоедов, врываясь в небольшую гостиную, где из-за рояля навстречу нам поднялся сам Гаврило Степаныч, длинный и
худой господин, с тонкой
шеей, впалыми щеками и небольшими черными глазами. — Что тебе доктор сказал… а? Ведь тебе давно сказано, что подохнешь, если будешь продолжать свое пение.
«
Плохие игрушки!» — сказал бы он сам себе, если бы имел время размыслить над этим. В его голове толпились еще некоторое время леса мачт, фантастические узоры, отдельные, мертвые, как он сам, слова, но скоро все кончилось. Пэд сочно хрипел, и это были последние пары. Матросы, подбежав к капитану, с содроганием увидели негра: лицо Пэда было черно, как чугун, даже
шея приняла синевато-черный цвет крови, выступившей под кожей.
Касатский вспоминал, как ему рассказывали, что муж бил Пашеньку. И Касатский видел теперь, глядя на ее
худую, высохшую
шею с выдающимися жилами за ушами и пучком редких полуседых, полурусых волос, как будто видел, как это происходило.
Аким. Я, значит, к тому говорю, Петр Игнатьич, потому, значит, тае, трафлялось. Ладишь, значит, как себе лучше, да про бога, тае, и запамятуешь; думаешь лучше… на себя воротишь, глядь, ан накошлял на
шею себе, значит; думал как лучше, ан
хуже много, без бога-то.
Ксения. Ошиблась я, Мокей, давно знаю — ошиблась. Вышла замуж за приказчика, да не за того. Кабы за тебя вышла — как спокойно жили бы! А он… Господи! Какой озорник! Чего я от него ни терпела. Дочь прижил на стороне да посадил на мою
шею. Зятя выбрал… из
плохих — похуже. Боюсь я, Мокей Петрович, обойдут, облапошат меня зять с Варварой, пустят по миру…
Его огромная
худая лошадь неслась тяжелым галопом, вытянув вперед длинную
шею с острой мордой и прижатыми назад ушами.
Загорелые лица и руки,
Армячишка
худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на
шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долго́нько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
— Руки наложу на себя: камень на
шею да в воду, — сверкая очами, молвила Настя. — А не то еще
хуже наделаю! Замуж «уходом» уйду!.. За первого парня, что на глаза подвернется, будь он хоть барский!.. Погоней отобьешь — гулять зачну.
— Это не
плохое, это… неудобное, неприличное. (Испуганное лицо фрейлейн Паула.) Оно начинается на W. Нет, не то, что вы думаете! — И вдруг, привстав на цыпочки и обняв за
шею испуганную и улыбающуюся фрау фюрстин, — громким шепотом: — Weg! (Вон!) Вон из пансиона!
Воротился казначей с Софронием. Блаженный пришел босиком, в грязной старенькой свитке, подпоясан бечевкой, на
шее коротенькая манатейка, на голове порыжевшая камилавочка. Был он сед как лунь,
худое, бледное, сморщенное лицо то и дело подергивало у него судорогой, тусклые глаза глядели тупо и бессмысленно.
— Господи Исусе! — причитала она. — И хлеб-от вздорожал, а к мясному и приступу нет; на что уж дрова, и те в нынешнее время стали в сапожках ходить. Бьемся, колотимся, а все ни сыты, ни голодны.
Хуже самой смерти такая жизнь, просто сказать, мука одна, а богачи живут да живут в полное свое удовольствие. Не гребтится им, что будут завтра есть; ни работы, ни заботы у них нет, а бедномy человеку от недостатков хоть петлю на
шею надевай. За что ж это, Господи!
К довершению несчастья Дуня
шила из рук вон плохо, еще
хуже вязала и совсем не умела вышивать.
Как могла, помогала своей подружке Дорушка, мастерица и рукодельница на все руки. Несмотря на свои девять лет, маленькая Иванова
шила и вышивала гладью не
хуже другой старшеотделенки, возбуждая восторг и зависть воспитанниц. За искусство Дорушки Павла Артемьевна прощала многое и Дуне, как ближайшей ее подруге. Но Дуня не могла не чувствовать глубоко затаенной к ее маленькой особе неприязни со стороны ее врага.
— Именно черт ее знает что: всякого сметья по лопате и от всех ворот поворот; а отцы этому делу вы. Да, да, нечего глаза-то на меня лупить; вы не сорванцы, не мерзавцы, а добрые болтуны, неряхи словесные! Вы
хуже негодяев, вреднее, потому что тех как познают, так в три
шеи выпроводят, а вас еще жалеть будут.
Все это были люди
плохие, нагло севшие на
шею Водопьянова и не помышлявшие сойти с нее, как он не помышлял их спугивать.
Первая жадно курила папироску из довольно
плохого табаку, а вторая
шила и слушала повесть, которую читал Форов.
Худую, жилистую
шею его обвязывал шерстяной зеленый шарф, скрывающийся под полушубком.
В амбразуре окна приземистый господин с длинными волосами, весь ушедший в шитый воротник, с Владимиром на
шее, громко спорил с
худым, испитым юношей во фраке.
Людмила Петровна сдержала слово: старых и дурных дам совсем не входило. Свежие лица, стройные или пышные бюсты резко отличали купеческие семейства. Уж не в первый раз замечал это Палтусов. К Рогожиным ездило и много дворянок. У тех попадалось больше
худых, сухих талий, слишком длинных
шей. Лица были у некоторых нервнее, но неправильнее с некрасивыми носами. Туалеты купчих решительно убивали дворянские.
— Погоди же ты, дуболом неотесанный, солдафон, кто кого!.. Меня-то тебе повесить не удастся, а вот я тебе повешу на
шею кузинушку, и будет тебе это
хуже всякой петли…