Неточные совпадения
Он и был твердо уверен в своей правоте, как не может не быть уверен в правоте здравого
смысла всякий образованный человек нашего времени, который знает немного историю, знает происхождение религии вообще и о происхождении и распадении церковно-христианской религии.
Соблазном была не только теократия в средневековом
смысле слова, но и
христианские государства, которые всегда бывали
христианскими лишь символически, а не реально, и компрометировали христианство.
Рациональные онтологические учения об отношениях между Богом и человеком нестерпимы, такие построения имеют лишь педагогически-социальный
смысл для
христианской общины.
Но, после явления Христа, мессианизм в древнееврейском
смысле становится уже невозможным для
христианского мира.
Ставится вопрос, в каком
смысле и в какой степени возможен мессианизм
христианский, мессианизм после явления Христа — Мессии?
Марксистская мораль не есть ни
христианская мораль, ни мораль гуманистическая в старом
смысле.
Это и теперь, конечно, так в строгом
смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая
христианская церковь».
Философия нового времени, начиная с Декарта, была в известном
смысле более
христианской, чем средневековая схоластическая философия.
Статья Вл. Соловьева «
Смысл любви» — самое замечательное из всего им написанного, это даже единственное оригинальное слово, сказанное о любви-эросе в истории
христианской мысли.
Вл. Соловьев — первый
христианский мыслитель, по-настоящему признававший личный, а не родовой
смысл любви между мужчиной и женщиной.
Традиционное
христианское сознание не признавало
смысла любви и даже не замечало ее, для него существовало только оправдание соединения мужчины и женщины для деторождения, т. е. оправдание родовое.
Отсюда гуманизм, который в сознании может быть не
христианским и антихристианским, приобретает религиозный
смысл, без него цели христианства не могли бы осуществиться.
Все, мной написанное, относится к философии истории и этике, я более всего — историософ и моралист, может быть, теософ в
смысле христианской теософии Фр.
Это и есть проблема отношений между гениальностью и святостью, между творчеством и спасением, не разрешенная старым
христианским сознанием [Это центральная проблема моей книги «
Смысл творчества.
Появление религии прогресса и социализма обостряет религиозно-эсхатологическую проблему, ставит перед
христианским сознанием вопрос о религиозном
смысле истории и ее завершении, служит возрождению религиозному, связанному с обетованиями и пророчествами.
Апокалипсис, откровение св. Иоанна, и есть
христианская книга, в которой заключены пророчества о конце истории, которая тесно связана со
смыслом истории.
Вот почему
христианское учение о воскресении плоти утверждает
смысл жизни в этом мире,
смысл мировой истории, оправдывает мировую культуру.
Христианская история, говорят, не удалась, христианство не осуществилось в истории, но сама эта неудача, сама неосуществленность христианства поучительна для понимания религиозного
смысла истории, поддерживает истину
христианских пророчеств.
Индийская идея метемпсихоза чужда и противна
христианскому сознанию, так как противоречит религиозному
смыслу земной истории человечества, в которой совершается искупление и спасение мира, являлся Бог в конкретном образе человека, в которой Христос был единственной, неповторимой точкой сближения и соединения Бога и человечества.
Но
христианские пророчества и обетования не осуществились еще в истории, и
христианское сознание не вместило еще религиозного
смысла прогресса.
Христианское сознание все покоится на конкретности и единичности, не допускает отвлеченности и множественности того, что есть центр и
смысл бытия.
Смысл христианской эпохи истории был в подвиге самоотречения, в вольном отказе от самоутверждения в порядке природы, и
христианские святые и подвижники выполняли эту космическую по своему значению задачу.
Отрицание и поругание свободы
христианской, свободы религиозной совести есть отрицание и поругание искупительного
смысла распятой, страдающей правды, т. е. неверие в Христа.
Христианская философия не есть «гнозис» в
смысле Валентина и не есть «теософия» в
смысле Р. Штейнера, хотя в своем собственном
смысле она и гнозис, и теософия.
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро, как и налетел. Хорошие и жалобные слова, как «совесть», «
христианская душа», «живой человек», уже не имели
смысла, и обычная холодная жестокость вступила в свои права. Ермошке даже как будто было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
Но тем-то и отличается
христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую волю, не зная, в чем будут состоять требования этой воли, не может повиноваться изменяющимся законам человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать в известное время или от чего-либо в известное время воздержаться, потому что он не может знать, чего и в какое время потребует от него тот
христианский закон любви, подчинение которому составляет
смысл его жизни.
Жизнепонимание общественное входило в сознание людей веками, тысячелетиями, проходило через разные формы и теперь уже взошло для человечества в область бессознательного, передаваемого наследственностью, воспитанием и привычкой; и потому оно кажется нам естественным. Но 5000 лет тому назад оно казалось людям столь же неестественным и страшным, как им теперь кажется учение
христианское в его настоящем
смысле.
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как не переставая понималось и понимается меньшинством людей
христианское учение в его прямом и истинном
смысле, так и критики на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение Христа в прямом
смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной стороны, никогда для меньшинства не прекращалось, но всё яснее и яснее становилось истинное понимание этого учения, так, с другой стороны, для большинства
смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что люди прямо уже не понимают самых простых положений, самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь
смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев, то так как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в
христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в
христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано не делать насилия над злодеем.
Отказывающиеся от общей присяги отказываются потому, что обещаться в повиновении властям, т. е. людям, предающимся насилиям, противно
смыслу христианского учения; отказываются от присяги в судах потому, что клятва прямо запрещена Евангелием.
Только
христианское учение во всем его значении, давая новый
смысл жизни, разрешает его.
Заповеди же
христианские (заповедь любви не есть заповедь в тесном
смысле слова, а выражение самой сущности учения), пять заповедей нагорной проповеди — все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития человечества люди могут уже не делать.
Таково одно недоразумение людей научных относительно значения и
смысла учения Христа; другое, вытекающее из этого же источника, состоит в замене
христианского требования любви к богу и служения ему любовью и служением людям — человечеству.
Люди эти большею частью до такой степени, вследствие одурманения властью, потеряли представление о том, что есть то христианство, во имя которого они занимают свое положение, что все то, что есть в христианстве
христианского, представляется им сектантством; всё же то, что в писании как Ветхого, так и Нового Завета может быть перетолковано в
смысле антихристианском и языческом, они считают основанием христианства.
Только рядом недоразумений, ошибок, односторонних разъяснений, исправляемых и дополняемых поколениями людей,
смысл христианского учения всё более и более уяснялся людям.
Научные люди теоретически учат тому, что жизнь осмысленная и добрая есть только жизнь служения всему человечеству, и в этом самом учении видят
смысл христианского учения; к этому учению сводят
христианское учение; для этого своего учения отыскивают подтверждение в
христианском учении, предполагая, что их учение и
христианское — одно и то же.
По учению Христа человек, который видит
смысл жизни в той области, в которой она несвободна, в области последствий, т. е. поступков, не имеет истинной жизни. Истинную жизнь, по
христианскому учению, имеет только тот, кто перенес свою жизнь в ту область, в которой она свободна, — в область причин, т. е. познания и признания открывающейся истины, исповедания ее, и потому неизбежно следующего, — как воз за лошадью, исполнения ее.
Но любви такой не может быть. Для нее нет никакого мотива.
Христианская любовь вытекает только из
христианского жизнепонимания, по которому
смысл жизни состоит в любви и служении богу.
Я и революцию, по моим взглядам, признаю только как пропаганду идей, в том
смысле, в каком были
христианские мученики, потому что когда рабочие даже как будто победят, то подлецы только притворяются побежденными, а сами сейчас же и придумают какое-нибудь жульничество и облапошат своих победителей.
Говоря о
христианском учении, ученые писатели обыкновенно делают вид, что вопрос о том, что христианство в его истинном
смысле неприложимо, уже давным-давно окончательно решен.
Христианское учение так ясно, что младенцы понимают его в его настоящем
смысле. Не понимают его только те, кто не хотят жить по-христиански.
Эта филоновская идея, получившая большое распространение и в
христианском богословии, является в известном
смысле чистейшим недоразумением: если отрицательное богословие ничего не может утверждать о Боге, то, ясным образом, не может утверждать и Его бытия.
Такова троица у Плотина: Единое — Ум — Душа; хотя по эманативному своему
смыслу шютиновская троица и существенно отличается от
христианской, она остается гениальной попыткой философского осознания три-ипостасного образа, живущего в человеке.
Поэтому-то оно и до сих пор не стало для нас исполнившимся и в этом
смысле обветшавшим преданием, «ветхим заветом», и этим, быть может, и объясняется то непонятное и загадочное обаяние, которое оно сохраняет над душами и в
христианскую эпоху (чего ведь нельзя в этом же
смысле сказать о Ветхом Завете).
По
смыслу своему νους у Плотина (как уже было указано) соответствует именно
христианской Софии, поскольку он раскрывает для мира силу трансцендентного Божества Εν; однако благодаря его «эманативному пантеизму» затемняется действительное иерархическое соотношение между Εν и νους, причем последний занимает какое-то промежуточное место между Второй Ипостасью, Логосом, и Софией.
И с этой точки зрения можно сказать, что история удалась, если она подготовила свой закономерный конец и выход за историю: так и «
христианская кончина живота» есть в известном
смысле апофеоз жизни и ее оправдание.
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение религиозного начала власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое откровение власти — явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой философии, означающий «жизненный век», «вечность»; в иудео-христианской традиции означает «мир», но не в пространственном
смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
«Тайной» в обычном
смысле не является природа Божия, — говорит Гегель, выдавая в этих словах основную тайну своего собственного (да и Шеллингова) философствования, — и менее всего в
христианской религии: здесь Бог дал познать себя, показал, что Он есть; здесь Он раскрыт.
Учение о премирности или трансцендентности Божества, о Божественной Тайне, приоткрываемой Откровением, и составляет подлинный
смысл отрицательного богословия у большинства
христианских его представителей, хотя это далеко не всегда выражается у них с достаточной четкостью, последовательностью и ясностью.
Лишь благодаря
христианским верованиям миллионы людей живут, находя в жизни
смысл.