Неточные совпадения
Дмитрий лежал на койке, ступня левой ноги его забинтована; в синих брюках и вышитой рубахе он был похож на актера
украинской труппы. Приподняв голову, упираясь рукою в постель, он морщился и бормотал...
Не слушая его, Самгин пытался представить, как на родине Гоголя бунтуют десятки тысяч людей, которых он знал только «чоловiками» и «парубками»
украинских пьес.
‹Ерухимович› рассказывал на
украинском языке игривый анекдот о столкновении чрезмерной деликатности с излишней скромностью.
Жена, кругленькая, розовая и беременная, была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но милым голосом она, вместе с сестрой своей, пела
украинские песни. Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв глаза, как будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее...
Тиха
украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят,
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой ночи тьма
Душна, как черная тюрьма.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени
украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Лишь порою
Слепой
украинский певец,
Когда в селе перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве мимоходом
Казачкам юным говорит.
Тиха
украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на небо глядит.
Добились лишь усиления
украинских сепаратистических настроений.
Похоронили виноватую на сельском кладбище, по христианскому обряду, не доводя до полиции и приписав ее смерть простому случаю. Егорку, которого миссия кончилась, в тот же день отправили в
украинскую деревню.
С этою целью матушка заранее написала старосте в отцовскую
украинскую деревнюшку, чтоб выслал самого что ни на есть плохого мальчишку-гаденка, лишь бы законные лета имел.
Полтора Кожуха [Полтора Кожуха —
украинский гетман в 1638–1642 годах.] и Сагайдачного [Сагайдачный —
украинский гетман; в 1616–1621 годах возглавлял походы запорожских казаков против турок.] не занимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу и волосы ерошились на голове.
И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного
украинского неба.
О, вы не знаете
украинской ночи!
Паны веселятся и хвастают, говорят про небывалые дела свои, насмехаются над православьем, зовут народ
украинский своими холопьями и важно крутят усы, и важно, задравши головы, разваливаются на лавках.
Знаете ли вы
украинскую ночь?
Далеко от
Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы.
Посмотри, посмотри! — продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое
украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен.
Сыплется величественный гром
украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба…
Не за колдовство и не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун: им судия Бог; сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной Русской земли — продать католикам
украинский народ и выжечь христианские церкви.
Когда он уехал, в городе осталось несколько таинственно розданных, довольно невинных
украинских брошюр, а в моей душе — двойственное ощущение. Мне казалось, что Пиотровский малый пустой и надутый ненужною важностью. Но это таилось где-то в глубине моего сознания и робело пробиться наружу, где все-таки царило наивное благоговение: такой важный, в очках, и с таким опасным поручением…
Над дальними камышами, почти еще не светя, подымалась во мгле задумчивая красная луна, а небольшая комната, освещенная мягким светом лампы, вся звенела мечтательной, красивой тоской
украинской песни.
А затем кое — где из красивого тумана, в котором гениальною кистью
украинского поэта были разбросаны полные жизни и движения картины бесчеловечной борьбы, стало проглядывать кое-что, затронувшее уже и меня лично.
Эта песня безотчетно понравилась мне тогда больше всех остальных. Авдиев своим чтением и пением вновь разбудил во мне
украинский романтизм, и я опять чувствовал себя во власти этой поэтической дали степей и дали времен…
Но… стоит вспомнить сотни имен из
украинской молодежи, которая участвовала в движении 70–х годов, лишенном всякой националистической окраски, чтобы понять, где была большая двигательная сила…
И мне казалось, что если, по его требованию, я стану отвечать ему тоже на
украинском языке (который я знал довольно плохо), то и это выйдет не настояще, а нарочно, и потому «стыдно».
Я нашел тогда свою родину, и этой родиной стала прежде всего русская литература {Эта часть истории моего современника вызвала оживленные возражения в некоторых органах
украинской печати.
Это кузина играет пьесы из своего небогатого репертуара: «Песня без слов», «Молитва девы», «Полонез» Огинского, шумки и думки польско —
украинских композиторов.
Счастливая особенность детства — непосредственность впечатлений и поток яркой жизни, уносящий все вперед и вперед, — не позволили и мне остановиться долго на этих национальных рефлексиях… Дни бежали своей чередой,
украинский прозелитизм не удался; я перестрадал маленькую драму разорванной детской дружбы, и вопрос о моей «национальности» остался пока в том же неопределенном положении…
В стороне стоял в XVIII в.
украинский философ-теософ Сковорода.
Однако на этот раз ее ожидания были обмануты: венскому инструменту оказалось не по силам бороться с куском
украинской вербы. Правда, у венского пианино были могучие средства: дорогое дерево, превосходные струны, отличная работа венского мастера, богатство обширного регистра. Зато и у
украинской дудки нашлись союзники, так как она была у себя дома, среди родственной
украинской природы.
Он забыл, что древние баяны, что
украинские кобзари и бандуристы были по большей части слепые!
Теперь из-под рук выходили уже не трескучие мудреные «пьесы», а тихая песня, грустная
украинская думка звенела и плакала в темных комнатах, размягчая материнское сердце.
И теперь трудно было иностранному пришельцу бороться с простою местною дудкой, потому что она явилась слепому мальчику в тихий час дремоты, среди таинственного вечернего шороха, под шелест засыпавших буков, в сопровождении всей родственной
украинской природы.
Прежде чем Иохим срезал ее своим ножом и выжег ей сердце раскаленным железом, она качалась здесь, над знакомою мальчику родною речкой, ее ласкало
украинское солнце, которое согревало и его, и тот же обдавал ее
украинский ветер, пока зоркий глаз украинца-дударя подметил ее над размытою кручей.
[Основьяненко — псевдоним
украинского писателя Квитки, Григория Федоровича (1778—1843), писавшего также и на русском языке.
Другие романисты менялись, появлялись романы Рудниковского (М.Н. Былов), П.М. Старицкого,
украинского актера, из запорожской жизни, А.А. Соколова и другие, но А.М. Пазухин был несменяем.
Самыми яркими были сремские горцы, обвешанные оружием, в шитых
украинских рубахах, чумарках и бараньих папахах, лихо сдвинутых на затылок.
Пошел в
украинские казаки, служил верой и правдой гетману, рубился с поляками, дрался с татарами, сносил холод и голод — и нечего было послать моим старикам на одежонку.
Среди множества этих усердных богомольцев отличались от всех, не столько одеждою, сколько бодрым и воинственным видом,
украинские казаки, присланные с богатыми дарами от гетмана малороссийского.
И запел Опанас тихим голосом песню. Голос был у Опанаса негромкий, да «сумный» [
Украинское слово сумный совмещает в себе понятия, передаваемые по-русски словами: грустный и задумчивый.], — так, бывало, в сердце и льется. А песню, хлопче, козак, видно, сам для пана придумал. Не слыхал я ее никогда больше, и когда после, бывало, к Опанасу пристану, чтобы спел, он все не соглашался.
Если истинная любовь к природе рисовала в душе Долинского впечатления более глубокие, если его поэтическая тоска о незабвенной
украинской природе была настолько сильнее деланной тоски Юлии, насколько грандиозные и поражающие своим величием картины его края сильнее тщедушных, неизменных, черноземно-вязких картин, по которым проводила молочные воды в кисельных берегах подшпоренная фантазия его собеседницы, то зато в этих кисельных берегах было так много топких мест, что Долинский не замечал, как ловко тускарские пауки затягивали его со стороны великодушия, сострадания и их непонятных высоких стремлений.
Разложив все это в порядке, Вера Сергеевна со своею горничной начала убирать покойницу. Долинский тихо и спокойно помогал им. Он вынул из своей дорожной шкатулки киевский перламутровый крест своей матери и, по
украинскому обычаю, вложил его в исхудалые ручки Доры.
— Будто бы? — холодно спросил фон Корен, выбрав себе самый большой камень около воды и стараясь взобраться на него и сесть. — Будто бы? — повторил он, глядя в упор на Лаевского. — А Ромео и Джульетта? А, например,
Украинская ночь Пушкина? Природа должна прийти и в ножки поклониться.
Украинская осень удержала меня до тех пор, пока белые днепровские туманы совсем перестали о полуночи спускаться облачною завесою и зарею взмывать волнами к голубому небу.
В тот год, к которому относится мой рассказ, я приехал сюда осенью, запасшись той благодатной силой, которую льет в изнемогший состав человека
украинское светлое небо — это чудное, всеобновляющее небо, под которое знакомая с ним душа так назойливо просится, под которое вечно что-то манит не избалованного природой русского художника и откуда — увы! — также вечно гонят его на север ханжи, мораль и добродетель.
Надобно сказать, что Загоскин, также давно прочитавший «Диканьку» и хваливший ее, в то же время не оценил вполне, а в описаниях
украинской природы находил неестественность, напыщенность, восторженность молодого писателя; он находил везде неправильность языка, даже безграмотность.
Во сне мне снился Полуферт, который все выпытывал, что говорил мне Мамашкин, и уверял, что «иль мель боку», а потом звал меня «жуе о карт императорского воспитательного дома», а я его прогонял. В этом прошла у меня
украинская ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который несся ко мне в открытое окно спальни.
Мстиславскому сказать,
Чтоб воеводство над войсками принял.
Украинским уж боле воеводам
Не верю я. Ступай, исполни все,
Как я велел.
Гетман. Я давно уже хотел поставить на вид вам и другим адъютантам, что следует говорить по-украински. Это безобразие, в конце концов! Ни один мой офицер не говорит на языке страны, а на
украинские части это производит самое отрицательное впечатление. Прохаю ласково.