Неточные совпадения
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту
убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит
мужика от экзекуции.
Мужики обвинили его в попытке растлить маленькую девочку и едва не
убили.
Тот,
мужик,
убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой головой идет в каторгу, а этот сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
Я довольно нагляделся, как страшное сознание крепостного состояния
убивает, отравляет существование дворовых, как оно гнетет, одуряет их душу.
Мужики, особенно оброчные, меньше чувствуют личную неволю, они как-то умеют не верить своему полному рабству. Но тут, сидя на грязном залавке передней с утра до ночи или стоя с тарелкой за столом, — нет места сомнению.
А тут чувствительные сердца и начнут удивляться, как
мужики убивают помещиков с целыми семьями, как в Старой Руссе солдаты военных поселений избили всех русских немцев и немецких русских.
Он уехал в свое тамбовское именье; там
мужики чуть не
убили его за волокитство и свирепости; он был обязан своему кучеру и лошадям спасением жизни.
Поп оказался жадный и хитрый. Он
убил и ободрал молодого бычка, надел на себя его шкуру с рогами, причем попадья кое — где зашила его нитками, пошел в полночь к хате
мужика и постучал рогом в оконце.
Мужик выглянул и обомлел. На другую ночь случилось то же, только на этот раз чорт высказал категорическое требование: «Вiдай мoï грошi»…
— Посмотрел я достаточно, — продолжал Михей Зотыч. — Самого чуть не
убили на мельнице у Ермилыча. «Ты, — кричат
мужики, — разорил нас!» Вот какое дело-то выходит. Озверел народ. Ох, худо, Вахрушка!.. А помочь нечем. Вот вы гордитесь деньгами, а пришла беда, вас и нет. Так-то.
Случилось, что
мужики его для пропитания на дороге ограбили проезжего, другого потом
убили.
Светлые и темные воспоминания одинаково его терзали; ему вдруг пришло в голову, что на днях она при нем и при Эрнесте села за фортепьяно и спела: «Старый муж, грозный муж!» Он вспомнил выражение ее лица, странный блеск глаз и краску на щеках, — и он поднялся со стула, он хотел пойти, сказать им: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой
мужиков за ребра вешал, а дед мой сам был
мужик», — да
убить их обоих.
— А я так боялась… Наши
мужики озвереют, так на части разорвать готовы. Сейчас наголодались… злые поневоле… Прежде-то я боялась, что тятеньку когда-нибудь
убьют за его строгость, а теперь…
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина
убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя
убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш
мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Выходите и
убивайте меня, если только сам я дамся вам живой! — прибавил он и, выхватив у стоящего около него
мужика заткнутый у него за поясом топор, остановился молодцевато перед толпой; фуражка с него спала в эту минуту, и курчавые волосы его развевались по ветру.
— Не надо! — раздался в толпе сильный голос — мать поняла, что это говорил
мужик с голубыми глазами. — Не допускай, ребята! Уведут туда — забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, — мы, дескать,
убили! Не допускай!
Мужик он обстоятельный, исправный, никого явно не
убил, не ограбил, а стало быть, и под судом не бывал.
Если б он встретился с каким-нибудь преждевременно развращенным монстром и тот под каким-нибудь социально-романическим предлогом подбил его основать разбойничью шайку и для пробы велел
убить и ограбить первого встречного
мужика, то он непременно бы пошел и послушался.
Если б ей сказали, что Степан Владимирыч кого-нибудь
убил, что головлевские
мужики взбунтовались и отказываются идти на барщину или что крепостное право рушилось, — и тут она не была бы до такой степени поражена.
Не будь этих людей, готовых по воле начальства истязать и
убивать всякого, кого велят, не могло бы никогда прийти в голову помещику отнять у
мужиков лес, ими выращенный, и чиновникам считать законным получение своих жалований, собираемых с голодного народа за то, что они угнетают его, не говоря уже о том, чтобы казнить, или запирать, или изгонять людей за то, что они опровергают ложь и проповедуют истину.
—
Мужики было
убить его за это хотели, а начальство этим пренебрегло; даже дьячка Сергея самого за это и послали в монастырь дрова пилить, да и то сказали, что это еще ему милость за то, что он глуп и не знал, что делал. Теперь ведь, сударь, у нас не то как прежде: ничего не разберешь, — добавил, махнув с неудовольствием рукою, приказчик.
Когда он успел туда прыгнуть, я и не видал. А медведя не было, только виднелась громадная яма в снегу, из которой шел легкий пар, и показалась спина и голова Китаева. Разбросали снег, Китаев и лесник вытащили громадного зверя, в нем было, как сразу определил Китаев, и оказалось верно, — шестнадцать пудов. Обе пули попали в сердце. Меня поздравляли, целовали, дивились на меня
мужики, а я все еще не верил, что именно я, один я,
убил медведя!
Лука. Действительно — так, — беглые… с поселенья ушли… Хорошие
мужики!.. Не пожалей я их — они бы, может,
убили меня… али еще что… А потом — суд, да тюрьма, да Сибирь… что толку? Тюрьма — добру не научит, и Сибирь не научит… а человек — научит… да! Человек — может добру научить… очень просто!
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего
убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был
мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
— Их нужно
убивать, как
мужики убивают конокрадов! — взвизгивал Саша.
— Савоська обнаковенно пирует, — говорил рыжий пристанский
мужик в кожаных вачегах, — а ты его погляди, когда он в работе… Супротив него, кажись, ни единому сплавщику не сплыть; чистенько плавает. И народ не томит напрасной работой, а ежели слово сказал — шабаш, как ножом отрезал. Под бойцами ни единой барки не
убил… Другой и хороший сплавщик, а как к бойцу барка подходит — в ем уж духу и не стало. Как петух, кричит-кричит, руками махает, а, глядишь, барка блина и съела о боец.
— А вы знаете, Александр Семенович, — сказала Дуня, улыбаясь, —
мужики в Концовке говорили, что вы антихрист. Говорят, что ваши яйца дьявольские. Грех машиной выводить.
Убить вас хотели.
Дознано было, что отец и старший сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая
мужиков сеять лён. В одну из таких поездок на Илью Артамонова напали беглые солдаты, он
убил одного из них кистенём, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал. Исправник похвалил Артамонова за это, а молодой священник бедного Ильинского прихода наложил эпитимью за убийство — сорок ночей простоять в церкви на молитве.
Ничипоренко объявил, что теперь нечего размышлять; что больше здесь стоять невозможно; что, черт его знает, он, этот
мужик, может издохнуть, а не издохнет, так кто-нибудь как на грех подойдет и скажет, что они его
убили и ограбили.
— Смирно-о? — завыл Кукушкин, бросаясь к
мужикам. — Так за что же вы его
убили, а? Сволочь! А?
— У него, в Симбирске, дядя живет, злодей ему и разоритель, вот он и затеял
убить дядю, да, однако, пожалел сам себя, отскочил от греха. Зверь
мужик, а — добрый! Он — хороший…
Я был очень тронут деликатностью его вопроса, — мне особенно не хотелось, чтоб
мужики знали о моей попытке
убить себя.
— Да, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — сказал
мужик, стараясь принять веселый вид, — день дню розь; пивал пьяно да ел сладко, а теперь возьмешь вот так-то хлебушка, подольешь кваску — ничаво, думаешь, посоля схлебается! По ком беда не ходила!.. Эх! Варвара, полно тебе, право; ну что ты себя понапрасну
убиваешь; говорю, полно, горю не пособишь, право-ну, не пособишь…
Илюшка был страшен. Лицо его было багровое, глаза не знали, куда деваться; всё его здоровое молодое тело дрожало как в лихорадке. Он, казалось, хотел и мог
убить всех троих
мужиков, наступавших на него...
В том же году князь Яков Иванов, сын Лобанов-Ростовский, да Иван Андреев, сын Микулин, ездили на разбой по Троицкой дороге к красной сосне, разбивать государевых
мужиков, с их, великих государей, казною, и тех
мужиков они разбили, и казну взяли себе, и двух человек
мужиков убили до смерти.
Анна Петровна. Осипа
мужики убили.
Тогда хотели лезть еще, но один старый
мужик сказал, что лазить нельзя, потому что в колодце дурной воздух, и что этот дурной воздух
убивает людей.
Я воротился в казарму, несмотря на то, что четверть часа тому выбежал из нее как полоумный, когда шесть человек здоровых
мужиков бросились, все разом, на пьяного татарина Газина усмирять его и стали его бить; били они его нелепо, верблюда можно было
убить такими побоями; но знали, что этого Геркулеса трудно
убить, а потому били без опаски.
— А когда я мальчиком был, так наши
мужики чуть было меня не
убили. Повесили за шею на дерево, проклятые, да, спасибо, ермолинские
мужики ехали мимо, отбили…
— Точно так они говорили за четыре дня назад: брат хотел взбунтовать
мужиков, зажечь завод и выманить Бодростина, а
мужики убили бы его.
Чего же мне было на нем останавливаться? и потому, когда народ был им недоволен, я сказал
мужикам: «ну,
убейте его», они его и
убили, как они скоро перебьют и всех, кто старается отстаивать современные порядки.
— Ax! — восклицал он, осклабляясь и простирая руки в том направлении, где была «Пьяная балка». Восхваляя это место, он в восторге своем называл его не местом, а местилищем, и говорил, что «там идет постоянно шум, грохот, и что там кто ни проезжает — сейчас начинает пить, и стоят под горой
мужики и купцы и всё водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко
убивают».
На другой день после обеда пошла мать давать Буренушке помои из лоханки, видит, Буренушка скучна и не ест корма. Стали лечить корову, позвали бабку. Бабка сказала: корова жива не будет, надо ее
убить на мясо. Позвали
мужика, стали бить корову. Дети услыхали, как на дворе заревела Буренушка. Собрались все на печку и стали плакать. Когда
убили Буренушку, сняли шкуру и разрезали на части, у ней в горле нашли стекло.
Они поехали. Татарин сообщил, что недавно в соседней русской деревне
мужики убили двух заночевавших офицеров, а трупы подбросили на хутора к грекам… Из города послали чеченцев для экзекуции.
«Боже мой! — думал он. — Другие, ежели скучно, выпиливают, спиритизмом занимаются,
мужиков касторкой лечат, дневники пишут, а один я такой несчастный, что у меня нет никакого таланта… Ну, что мне сейчас делать? Что? Председатель я земской управы, почетный мировой судья, сельский хозяин и… все-таки не найду, чем
убить время… Разве почитать что-нибудь?»
Борцов. Это что же? Что же это такое? (Поднимает медальон.) Как ты смеешь, скотина? Какое ты имеешь право? (Плаксиво.) Ты хочешь, чтоб я тебя
убил? Да?
Мужик! Невежа!
Наругается досыта, ружье на
мужика наставит, говорит: «
Убью и отвечать не буду: черту баран готов ободран.
А потому, когда лавочник, рассказывавший мне о «порционном
мужике», заключил свои слова указанием: «Вон он!» — я прежде всего взглянул прямо перед собою на лес, и первое, что мне представилось, навело меня не на ближайшую действительность, а на отдаленное воспоминание о годах, когда я жил также против леса и, бывало, смотрю на этот лес долго и все вижу одни деревья, и вдруг сидит заяц, подгорюнился и ушки ставит, а у меня сейчас, бывало, является охотницкая забота: чем бы его
убить?