Неточные совпадения
Предводительствовал в кампании против недоимщиков, причем спалил
тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок
два рубля с полтиною.
Сработано было чрезвычайно много на сорок
два человека. Весь большой луг, который кашивали
два дня при барщине в
тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых и
двух умерших детей, бывшую только годом моложе его.
— Хорошо! — сказал он. — Даю
тридцать тысяч. Вот
две тысячи задатку дам вам теперь, восемь тысяч через неделю, а остальные двадцать тысяч через месяц.
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От
тридцати до
двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
Это довело его наконец до того, что он стал считать мысленно: «Один…
два…
тридцать…» и так далее, пока не сказал «тысяча».
Вот тут
тридцать пять рублей; из них десять беру, а часика через
два в них отчет представлю.
— Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за
два прежних рубля с вас еще причитается по сему же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть,
тридцать пять. Приходится же вам теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек. Вот получите-с.
— Я повел двести
тридцать, осталось — шестьдесят
два, — рассказывал поручик, притопывая ногой.
—
Два тридцать — хошь? Душу продаю, сукиному сыну…
— Ну, вот. Я встречаюсь с вами четвертый раз, но… Одним словом: вы — нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не любите учить? За это многие грехи простятся вам. От учителей я тоже устала. Мне —
тридцать, можете думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые
тридцать и двадцать пять лет меня учили.
Ей было лет
тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах
две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
Это был человек лет
тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
Но дни шли за днями, годы сменялись годами, пушок обратился в жесткую бороду, лучи глаз сменились
двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали немилосердно лезть, стукнуло
тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком поприще и все еще стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад.
Два господина сидели в небрежно убранной квартире в Петербурге, на одной из больших улиц. Одному было около
тридцати пяти, а другому около сорока пяти лет.
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих
двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в
тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще
две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет
тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
«Зачем так много всего этого? — скажешь невольно, глядя на эти двадцать,
тридцать блюд, — не лучше ли два-три блюда, как у нас?..» Впрочем, я не знаю, что лучше: попробовать ли понемногу от двадцати блюд или наесться
двух так, что человек после обеда часа
два томится сомнением, будет ли он жив к вечеру, как это делают иные…
Потом стало ворочать его то в одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в
тридцать минут, по словам рапорта, было сделано им сорок
два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли воды, об дно, о свои якоря и класть то на один, то на другой бок. И когда во второй раз положило — он оставался в этом положении с минуту…
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали
тридцать восемь верст и слезали всего
два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Переходы от двадцати до
тридцати верст пешком при хорошей пище, дневном отдыхе после
двух дней ходьбы физически укрепили ее; общение же с новыми товарищами открыло ей такие интересы в жизни, о которых она не имела никакого понятия.
— Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда
двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до
тридцати лет дотянуть, а там — кубок об пол!
На стенах, обитых белыми бумажными и во многих местах уже треснувшими обоями, красовались
два большие портрета — одного какого-то князя, лет
тридцать назад бывшего генерал-губернатором местного края, и какого-то архиерея, давно уже тоже почившего.
Он вынул все из карманов, даже мелочь,
два двугривенных вытащил из бокового жилетного кармана. Сосчитали деньги, оказалось восемьсот
тридцать шесть рублей сорок копеек.
В верховьях Угрюмая разбивается на
две речки, расходящиеся под углом градусов в
тридцать.
К счастью, у Ольги Порфирьевны были
две дальние деревушки, около
тридцати душ, которые платили небольшой оброк.
Останавливались через каждые
тридцать верст в деревенских избах, потому что с проселка на столбовой тракт выезжали только верст за сорок от Р. Наконец за
два дня до семейного праздника достигли мы цели путешествия.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто
тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге не меньше
двух дней с половиной. До первой станции (Гришково),
тридцать верст, надо было доехать засветло.
— С вас-с, вот, извольте видеть, — загибает пальцы Петр Кирилыч, считая: — По рюмочке три рюмочки, по гривенничку три гривенничка —
тридцать, три пирожка по гривенничку —
тридцать, три рюмочки
тридцать. Папиросок не изволили спрашивать?
Два рубля
тридцать.
— Да как же-с? Водку кушали, пирожки кушали, папирос, сигар не спрашивали, — и загибает пальцы. — По рюмочке три рюмочки, по гривеннику три гривенника —
тридцать, три пирожка —
тридцать. По гривеннику — три гривенника, по рюмочке три рюмочки да три пирожка —
тридцать. Папиросочек-сигарочек не спрашивали —
два рубля
тридцать…
Брат получил «
два злотых» (
тридцать копеек) и подписался на месяц в библиотеке пана Буткевича, торговавшего на Киевской улице бумагой, картинками, нотами, учебниками, тетрадями, а также дававшего за плату книги для чтения.
Убить несколько стрепетов одним зарядом — великая редкость: надобно, чтоб большая стая подпустила в меру и сидела кучно или чтоб вся стая нечаянно налетела на охотника; убивать пару, то есть из обоих стволов по стрепету, мне случалось часто, но один только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого
двух влет; это случилось нечаянно: я наскакал на порядочную стаю, которая притаилась в густой озими, так что ни одного стрепета не было видно; в нескольких саженях двое из них подняли свои черные головки, кучер мой увидел их и указал мне; из одного ствола выстрелил я по сидячим, а из другого по взлетевшей стае: трое остались на земле,
два упали сверху; стрепетов было штук
тридцать.
Ему было за
тридцать лет, когда он наследовал от отца
две тысячи душ в отличном порядке, но он скоро их распустил, частью продал свое именье, дворню избаловал.
Даже в такие зимы, когда овес в Москве бывал по
два с полтиной за куль, наверно никому не удавалось нанять извозчика в Лефортово дешевле, как за
тридцать копеек. В Москве уж как-то укрепилось такое убеждение, что Лефортово есть самое дальнее место отовсюду.
Убитых тел насчитано
тридцать семь. Раненых только
два. Солдаты, озлобленные утомительным скитаньем по дебрям и пустыням, не отличались мягкосердием.
— Ну, пусть, положим, теперича, — рассуждали между собою приятельницы, — двадцать пять рублей за харчи. Какие уж там она ему дает харчи, ну только уж так будем считать: ну, двадцать пять рублей. Ну, десять с полтиной за комнаты: ну,
тридцать пять с полтиной. А ведь она сорок
два рубля берет! За что она шесть с полтиной берет? Шесть с полтиной — деньги: ведь это без пятиалтынного
два целковых.
Отряд считался разбитым наголову. Из сорока
тридцать семь было убито,
два взяты и один найден обгоревшим в обращенной в пепел хате.
— Да вы не обижайтесь, господин. Конечно, за визит вы сами барышне отдадите. Я думаю, не обидите, она у нас девочка славная. А уж за пиво и лимонад потрудитесь заплатить. Мне тоже хозяйке надо отчет отдавать.
Две бутылки пива, по пятидесяти — рубль и лимонад
тридцать рубль
тридцать.
Когда таким образом было сделано до
тридцати тюков, их стали носить в лодку и укладывать на дно; переносили их на пелене, пришитой к
двум шестам, на которых обыкновенно раскольники носят гробы своих покойников.
— Вот тут барин жил и лет
тридцать такую повадку имел: поедет по своим деревням, и которая ему девица из крестьянства понравится, ту и подай ему сейчас в горницы; месяца
два, три, год-другой раз продержит, а потом и возвращает преспокойно родителям.
— Да, я еду из З., где, по «достоверным сведениям», засело целое гнездо неблагонамеренных, и намерен пробыть до сегодняшнего вечернего парохода в Л., где, по тем же «достоверным сведениям», засело другое целое гнездо неблагонамеренных. Вы понимаете,
два гнезда на расстоянии каких-нибудь
тридцати — сорока верст!
Среди этой поучительной беседы проходит час. Привезший вас ямщик бегает по дворам и продаетвас. Он порядился с вами, примерно, на сто верст (до места) со сдачей в
двух местах, за пятнадцать рублей, теперь он проехал
тридцать верст и норовит сдать вас рублей за шесть, за семь. Покуда он торгуется, вы обязываетесь нюхать трактирные запахи и выслушивать поучения «гостей». Наконец ямщик появляется в трактир самолично и объявляет, что следующую станцию повезет он же, на тех же лошадях.
Играла она
две вещи: унылый немецкий вальс Лаунера и галоп из «Путешествия в Китай» — обе бывшие в моде лет тридцать-сорок тому назад, но теперь всеми позабытые.
Например, гора Куржак, целиком состоявшая из магнитного железняка и по приблизительным вычислениям заключавшая в себе до
тридцати миллиардов богатейшей в свете железной руды, приносила земству всего-навсего
два рубля семнадцать копеек дохода, как любая усадьба какого-нибудь мастерового.
— Не плачь! — говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, — а разве ты жила? Отец тебя бил, — я теперь понимаю, что он на твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал — откуда оно? Он работал
тридцать лет, начал работать, когда вся фабрика помещалась в
двух корпусах, а теперь их — семь!
— Старшой-ет сын, Ванюша, при мне… Второй сын, Кузьма Акимыч, графскими людьми в Москве заправляет; третий сын, Прохор, сапожную мастерскую в Москве у Арбатских ворот держит, четвертый сын, Петруша, у Троицы в ямщиках — тоже хозяйствует! пятой сын, Семен, у Прохора-то в мастерах живет, а шестой, сударь, Михеюшко, лабаз в Москве же держит… Вот сколько сынов у меня! А мнуков да прамнуков так и не сосчитать… одной, сударь, своею душой без
двух тридцать тягол его графскому сиятельству справляю, во как!
Ну, и взял он с него по целковому с улья, а в ведомости и настрочил"У такого-то, Пахома Сидорова, лошадей
две, коров три, баранов и овец десять, теленок один, домашних животных шестнадцать, кур семь, пчел
тридцать одна тысяча девятьсот девяносто семь".
А вот считай: подвенечное блондовое на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре;
два газовых да креповое, шитое золотом — это семь; три атласных да три грогроновых — это тринадцать; гроденаплевых да гродафриковых семь — это двадцать; три марселиновых,
два муслинделиновых,
два шинероялевых — много ли это? — три да четыре семь, да двадцать — двадцать семь; крепрашелевых четыре — это
тридцать одно.
Тут ратники подвели к князю
двух лошадей, на которых сидели
два человека, связанные и прикрученные к седлам. Один из них был старик с кудрявою, седою головой и длинною бородой. Товарищ его, черноглазый молодец, казался лет
тридцати.