Неточные совпадения
Схватит за бороду,
говорит: «Ах ты,
татарин!» Ей-богу!
Старый, толстый
Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что
говорил, провожая ее, Вронский.
— А недурны, —
говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровой раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. — Недурны, — повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на
Татарина.
— Да нехорошо. Ну, да я о себе не хочу
говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он
Татарину.
— Сюда, ваше сиятельство, пожалуйте, здесь не обеспокоят ваше сиятельство, —
говорил особенно липнувший старый, белесый
Татарин с широким тазом и расходившимися над ним фалдами фрака. — Пожалуйте, ваше сиятельство, —
говорил он Левину, в знак почтения к Степану Аркадьичу ухаживая и за его гостем.
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже
говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно,
татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
Дико́й (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости Господи, обороняться. Что ты,
татарин, что ли?
Татарин ты? А?
говори!
Татарин?
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и
татарин не могли его услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как
говорит обо мне ваша братья.
О том, что он видел, ему хотелось рассказать этим людям беспощадно, так, чтоб они почувствовали некий вразумляющий страх. Да, именно так, чтоб они устрашились. Но никто, ни о чем не спрашивал его. Часто дребезжал звонок,
татарин, открывая дверь, грубовато и коротко
говорил что-то, спрашивал...
—
Татарин врет — никогда!
Говорить надо — Зулейман.
Говорят, не в пору гость хуже
татарина: в этом смысле русские были для него действительно хуже
татар.
Не может же Господь Бог насильно взять
татарина и
говорить про него, что и он был христианином?
— Не вовремя гость — хуже
татарина, — сказал Лопухов, шутливым тоном, но тон выходил не совсем удачно шутлив. — Я тревожу тебя, Александр; но уж так и быть, потревожься. Мне надобно
поговорить с тобою серьезно. Хотелось поскорее, утром проспал, не застал бы. — Лопухов
говорил уже без шутки. «Что это значит? Неужели догадался?» подумал Кирсанов. —
Поговорим — ко, — продолжал Лопухов, усаживаясь. — Погляди мне в глаза.
Изредка приезжает к престольному празднику кто-нибудь из соседей, но матушка, вообще не отличающаяся гостеприимством, в этот день просто ненавидит гостей и
говорит про них: «гость не вовремя хуже
татарина».
Старики презирают эту пестроту и со смехом
говорят, что какое может быть общество, если в одном и том же селении живут русские, хохлы,
татары, поляки, евреи, чухонцы, киргизы, грузины, цыгане?..
В другой: каторжный, жена свободного состояния и сын; каторжная-татарка и ее дочь; каторжный-татарин, его жена свободного состояния и двое татарчат в ермолках; каторжный, жена свободного состояния и сын; поселенец, бывший на каторге 35 лет, но еще молодцеватый, с черными усами, за неимением сапог ходящий босиком, но страстный картежник; [Он
говорил мне, что во время игры в штос у него «в жилах электричество»: от волнения руки сводит.
— Товарищи!
Говорят, на земле разные народы живут — евреи и немцы, англичане и
татары. А я — в это не верю! Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно
говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с рабочим народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
К Борелю он заезжает лишь изредка, чтоб мельком полюбоваться на эту бодрую и сильную молодежь, которая, даже среди винных паров, табачного дыма и кокоток, не забывает, que tout est a refaire. Нечего и
говорить, что его принимают — и
татары, и молодые люди — как дорогого и желанного гостя.
«Как, —
говорит, — нет: это у
татарина бока нет, он кобылу ест, а у меня есть бок».
И вот вышел из этой кучки
татарин старый, степенный такой, и держит в руках две здоровые нагайки и сравнял их в руках и кажет всей публике и Чепкуну с Бакшеем: «Глядите, —
говорит, — обе штуки ровные».
— Подлинно диво, он ее,
говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих
татар, что приехали, да и тем он сказал, что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса будут и что он, собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
Господам, разумеется, это не пристало, и они от этого сейчас в сторону; да и где им с этим
татарином сечься, он бы, поганый, их всех перебил. А у моего ремонтера тогда уже и денег-то не очень густо было, потому он в Пензе опять в карты проигрался, а лошадь ему, я вижу, хочется. Вот я его сзади дернул за рукав, да и
говорю: так и так, мол, лишнего сулить не надо, а что хан требует, то дайте, а я с Савакиреем сяду потягаться на мировую. Он было не хотел, но я упросил,
говорю...
Он, —
говорит, — не один раз, а чуть не всякую ярмарку тут такую штуку подводит, что прежде всех своих обыкновенных коней, коих пригонит сюда, распродаст, а потом в последний день, михорь его знает откуда, как из-за пазухи выймет такого коня, или двух, что конэсеры не знать что делают; а он, хитрый
татарин, глядит на это да тешится, и еще деньги за то получает.
Степенный
татарин и
говорит им: «подождите», и сам им эти нагайки подал: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошками хлопает тихо, раз, два и три…
Слышу я, этот рыжий, —
говорить он много не умеет, а только выговорит вроде как по-русски «нат-шальник» и плюнет; но денег с ними при себе не было, потому что они, азияты, это знают, что если с деньгами в степь приехать, то оттоль уже с головой на плечах не выедешь, а манули они наших
татар, чтобы им косяки коней на их реку, на Дарью, перегнать и там расчет сделать.
«Ах ты, — думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее
татарин не то что мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но и это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы гонит на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах, как и первый статуй, и
говорит...
— Недавно-с, недавно… Это все
татары: извольте узнать! И, что замечательно, честнейший народ! —
говорил князь Калиновичу, входя в одну из дальних комнат.
Вот встал Иван Васильевич, да и
говорит: «Подайте мне мой лук, и я не хуже
татарина попаду!» А татарин-то обрадовался: «Попади, бачка-царь! —
говорит, — моя пошла тысяча лошадей табун, а твоя что пошла?» — то есть, по-нашему, во что ставишь заклад свой?
— Тише, князь, это я! — произнес Перстень, усмехаясь. — Вот так точно подполз я и к
татарам; все высмотрел, теперь знаю их стан не хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а ты тем часом, коли рассудишь, ударь на них с двух сторон, да с добрым криком; так будь я
татарин, коли мы их половины не перережем! Это я так
говорю, только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж тебе указывать, князь, а нам только слушаться!
— Я сравняю тебя с начальными людьми. Будет тебе идти корм и всякий обиход противу начальных людей. Да у тебя, я вижу, что-то на языке мотается,
говори без зазору, проси чего хочешь! — Государь! не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой, есть постарше меня. Об одном прошу, государь. Пошли меня воевать с Литвой, пошли в Ливонскую землю. Или, государь, на Рязань пошли,
татар колотить!
— Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще,
говорят,
татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
Вскоре царь вышел из опочивальни в приемную палату, сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских бояр, приехавших от Москвы и от других городов с докладами. Отдав каждому приказания,
поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах к предупреждению дальнейшего вторжения
татар, Иоанн спросил, нет ли еще кого просящего приема?
— Так, Борис Федорыч, когда ты
говоришь, оно выходит гладко, а на деле не то. Опричники губят и насилуют земщину хуже
татар. Нет на них никакого суда. Вся земля от них гибнет! Ты бы сказал царю. Он бы тебе поверил!
— Это крышка мне! Теперь — держись
татарина, он всё понимает, Шакирка! Я те
говорю: во зверях — собаки, в людях — татаре — самое надёжное! Береги его, прибавь ему… Ох, молод ты больно! Я было думал — ещё годов с пяток побегаю, — ан — нет, — вот она!
— Я ему мальчишкам знал-та… теперь такой большой
татарин — вот плачит! Он моя коленкам диржал, трубам играл, барабанам бил — бульша двасать лет прошёл! Абзей моя, Рахметулла
говорил: ты русска, крепка сердца твоя — татарска сердца, кругла голова татарска голова — верна! Один бог!
Он долго внушал Шакиру нечто неясное и для самого себя;
татарин сидел весь потный и хлопал веками, сгоняя сон с глаз своих. А в кухне, за ужином, о постоялке неустанно
говорила Наталья, тоже довольная и заинтересованная ею и мальчиком.
— Зачем молчить? — упрямо и ласково
говорил татарин. — Оттова русска скучна живёт выдумыват! Работа мала. Нарочно выбираит ваша русска, котора дума тяжела-та! Работа не любит он никакой…
— Смешные у вас песни, у
татар! —
говорила Наталья, грустно вздохнув.
— Нисяво! — весело утешал
татарин. — Наша
говорит — «хороша людя дороже деньга!»
— Нисява! — бодро тряхнул головою
татарин. — Не нада скушна думать — всё хоруша будит! Весна пришёл… Давай делам
говорить: могил копать нада, старик землям хоронить нада…
— То-то — куда! — сокрушённо качая головой, сказал солдат. — Эх, парень, не ладно ты устроил! Хошь сказано, что природа и царю воевода, — ну, всё-таки! Вот что: есть у меня верстах в сорока дружок,
татарин один, —
говорил он, дёргая себя за ухо. — Дам я записку к нему, — он яйца по деревням скупает, грамотен. Вы посидите у него, а я тут как-нибудь повоюю… Эх, Матвейка, — жалко тебя мне!
Неистощимые в гнусных выдумках, они осыпали благообразного
татарина гнилым хламом пакостных слов, а он серьёзно смотрел на них раскосыми глазами и, щёлкая языком,
говорил, негромко, но убедительно...
— Ух какой! — тихонько
говорил татарин Матвею, сидя с ним на завалинке. — Сколько есть кровь-та, — до последний капля жил…
В одну минуту собралась толпа вооруженных
татар и, пылая гневом, под предводительством раздраженного отца [Другой вариант этого предания
говорит, что мать с сыновьями преследовала убежавшую дочь.
Так, например, сочинитель примечаний на Родословную историю
татар Абулгази Баядур-Хана утверждает, что казаки уральские произошли от древних кипчаков; что они пришли в подданство России вслед за покорением Астрахани; что они имеют особливый смешанный язык, которым
говорят со всеми соседними
татарами; что они могут выставить 30 000 вооруженных воинов; что город Уральск стоит в 40 верстах от устья Урала, текущего в Каспийское море, и пр.
— Чорт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету, на какую — то кригу, [«Кригой» называется место у берега, огороженное плетнем для ловли рыбы.]
говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси Господи, — отвечал Ванюша, хватаясь за голову. — Как тут жить будет, я уж не знаю. Хуже
татар, ей-Богу. Даром что тоже христиане считаются. На что
татарин, и тот благородней. «На кригу пошел»! Какую кригу выдумали, неизвестно! — заключил Ванюша и отвернулся.
Ты,
говорит, очиститься должен от мира сообщенья: с солдатом не пей, с
татарином не ешь.
Подозреваю, что во мне притаился тот самый
татарин, о котором
говорил Наполеон.
— Спасибо, сынок! — сказал он, выслушав донесение о действиях отряда по серпуховской дороге. — Знатно! Десять поляков и шесть запорожцев положено на месте, а наших ни одного. Ай да молодец!.. Темрюк! ты хоть родом из
татар, а стоишь за отечество не хуже коренного русского. Ну что, Матерой?
говори, что у вас по владимирской дороге делается?
— Может статься, ты и дело
говоришь, Юрий Дмитрич, — сказал Кирша, почесывая голову, — да удальство-то нас заело! Ну, как сидеть весь век поджавши руки? С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота забирает помериться с ясновельможными поляками… Однако ж, боярин, тебе пора, чай, отдохнуть.
Говорят, завтра ранехонько будет на площади какое-то сходбище; чай, и ты захочешь послушать, о чем нижегородцы толковать станут.