Татарин говорил долго, но Кожемякин не слушал его, — из окна доносился тихий голос священника, читавшего отходную. На крыше бубновского дома сидели нахохлившись вороны, греясь на солнце.
Неточные совпадения
— То-то — куда! — сокрушённо качая головой, сказал солдат. — Эх, парень, не ладно ты устроил! Хошь сказано, что природа и царю воевода, — ну, всё-таки! Вот что: есть у меня верстах в сорока дружок,
татарин один, —
говорил он, дёргая себя за ухо. — Дам я записку к нему, — он яйца по деревням скупает, грамотен. Вы посидите у него, а я тут как-нибудь повоюю… Эх, Матвейка, — жалко тебя мне!
Неистощимые в гнусных выдумках, они осыпали благообразного
татарина гнилым хламом пакостных слов, а он серьёзно смотрел на них раскосыми глазами и, щёлкая языком,
говорил, негромко, но убедительно...
— Смешные у вас песни, у
татар! —
говорила Наталья, грустно вздохнув.
— Зачем молчить? — упрямо и ласково
говорил татарин. — Оттова русска скучна живёт выдумыват! Работа мала. Нарочно выбираит ваша русска, котора дума тяжела-та! Работа не любит он никакой…
— Это крышка мне! Теперь — держись
татарина, он всё понимает, Шакирка! Я те
говорю: во зверях — собаки, в людях — татаре — самое надёжное! Береги его, прибавь ему… Ох, молод ты больно! Я было думал — ещё годов с пяток побегаю, — ан — нет, — вот она!
— Ух какой! — тихонько
говорил татарин Матвею, сидя с ним на завалинке. — Сколько есть кровь-та, — до последний капля жил…
— Я ему мальчишкам знал-та… теперь такой большой
татарин — вот плачит! Он моя коленкам диржал, трубам играл, барабанам бил — бульша двасать лет прошёл! Абзей моя, Рахметулла
говорил: ты русска, крепка сердца твоя — татарска сердца, кругла голова татарска голова — верна! Один бог!
— Нисява! — бодро тряхнул головою
татарин. — Не нада скушна думать — всё хоруша будит! Весна пришёл… Давай делам
говорить: могил копать нада, старик землям хоронить нада…
Он долго внушал Шакиру нечто неясное и для самого себя;
татарин сидел весь потный и хлопал веками, сгоняя сон с глаз своих. А в кухне, за ужином, о постоялке неустанно
говорила Наталья, тоже довольная и заинтересованная ею и мальчиком.
— Нисяво! — весело утешал
татарин. — Наша
говорит — «хороша людя дороже деньга!»
— Se non e vero, e ben trovato [Если это и неверно, то хорошо придумано (итал.).], — подхватила Мари, — про цензоров опять что рассказывают, поверить невозможно: один из них, например, у одного автора, у которого
татарин говорит: «клянусь моим пророком!» — переменил и поставил: «клянусь моим лжепророком!», и вышло, татарин говорит, что он клянется лжепророком!
Неточные совпадения
Схватит за бороду,
говорит: «Ах ты,
татарин!» Ей-богу!
Старый, толстый
Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что
говорил, провожая ее, Вронский.
— А недурны, —
говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровой раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. — Недурны, — повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на
Татарина.
— Да нехорошо. Ну, да я о себе не хочу
говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он
Татарину.
— Сюда, ваше сиятельство, пожалуйте, здесь не обеспокоят ваше сиятельство, —
говорил особенно липнувший старый, белесый
Татарин с широким тазом и расходившимися над ним фалдами фрака. — Пожалуйте, ваше сиятельство, —
говорил он Левину, в знак почтения к Степану Аркадьичу ухаживая и за его гостем.