Неточные совпадения
И не то странно, не то было бы дивно, что
Бог в самом деле
существует, но то дивно, что такая мысль — мысль о необходимости
Бога — могла залезть
в голову такому дикому и злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку.
Сверх того, барышни были большие любительницы стихов, и не было дома (с барышнями),
в котором не
существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполненных произведениями отечественной поэзии, начиная от оды «
Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке».
Любящий (
Бог) не может
существовать без любимого (человека) — об этом невозможно мыслить
в рациональных понятиях, на этом нельзя построить рациональной онтологии, мыслить можно лишь символически, и символическое мышление может означать лишь приближение к Тайне.
Существует соизмеримость между человеком и
Богом в вечной человечности
Бога.
Те, что отвергают
Бога на том основании, что зло
существует в мире, хотят насилия и принуждения
в добре, лишают человека высшего достоинства.
«Не заподозрите,
бога ради, — писала она далее
в своем письме, — чтобы любовь привела меня к одру вашего родственника; между нами
существует одна только святая и чистая дружба, — очень сожалею, что я не имею портрета, чтобы послать его к вам, из которого вы увидали бы, как я безобразна и с каким ужасным носом, из чего вы можете убедиться, что все мужчины могут только ко мне пылать дружбою!»
— А это, — воскликнул уж и доктор,
в свою очередь, — было бы признаком мелкой натуры, а у вас, слава
богу, силы гиганта, — признаком глупой сентиментальности, которой тоже
в вас нет! Людмила, как вы говорили, не полюбила вас и поэтому не должна была более
существовать для вас!
— По мнению мистиков, для уразумения
бога, кроме откровения,
существует в человеке внутреннее сознание божества, которое каждый из нас может развивать
в себе силою созерцательного чувствования: русские масоны по преимуществу избрали для себя путь уединения, путь жизни аскетов; но, по-моему, это — путь слишком аристократический и вместе с тем мрачный; он пригоден для людей, нежно и деликатно воспитавших свое тело; тогда как есть еще гораздо большая масса людей, у которых тело могучее духа…
Вероятно, их вожаки подливали
в него воды, чтобы уверить простаков; но что обряд наплакиванья у них
существовал, это мне, еще ребенку, кинулось тогда
в глаза, и, как теперь, я вижу перед собой: все это сборище бегало, кружилось и скакало вокруг чана, и при этом одна нестарая еще женщина с распущенными, вскосмаченными волосами больше всех радела и неистовствовала, причем все они хлестали друг друга прутьями и восклицали: «Ой,
бог!..
— Это уж их дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю
в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не
существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, —
бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
Но вот выискивается австрийский журналист, который по поводу этого же самого происшествия совершенно наивно восклицает: «О! если бы нам, австрийцам,
Бог послал такую же испорченность, какая
существует в Пруссии! как были бы мы счастливы!» Как хотите, а это восклицание проливает на дело совершенно новый свет, ибо кто же может поручиться, что вслед за австрийским журналистом не выищется журналист турецкий, который пожелает для себя австрийской испорченности, а потом нубийский или коканский журналист, который будет сгорать завистью уже по поводу испорченности турецкой?
Карцером, во времена моего счастливого отрочества, называлось темное, тесное и почти лишенное воздуха место,
в которое ввергались преступные школьники,
в видах искупления их школьных прегрешений. Говорят, будто подобные же темные места
существовали и
существуют еще
в острогах (карцер
в карцере, всё равно, что государство
в государстве), но так как меня от острогов
бог еще миловал, то я буду говорить исключительно о карцере школьном.
Просидев около часа с глаза на глаз с Червевым, она стала сама резюмировать
в своем уме его положения и начертала такую схему: характер
в высшей мере благородный и сильный; воля непреклонная; доброта без границ; славолюбия — никакого, бессребреник полный, терпелив, скромен и проникнут богопочтением, но
бог его «не
в рукотворном храме», а все земные престолы, начальства и власти — это для него совсем не
существует.
Они
существовали и
существуют у тех людей, которые
в браке видят нечто таинственное, таинство, которое обязывает перед
Богом.
— Граф Хвостиков приезжал ко мне… Он
в отчаянии и рассказывает про Янсутского такие вещи, что поверить трудно: конечно, Янсутский потерял много состояния
в делах у Хмурина, но не разорился же совершенно, а между тем он до такой степени стал мало выдавать Лизе денег, что у нее каких-нибудь шести целковых не было, чтобы купить себе ботинки… Кормил ее
бог знает какой дрянью… Она не выдержала наконец, переехала от него и будет
существовать в номерах…
Чтобы составить себе
в Москве практику, врачу
существует в настоящее время два пути: один, более верный, — это заслужить внимание и любовь кого-либо из университетских богов-врачей, обильно и щедро раздающих практику всем истинно верующим
в них; второй же, более рискованный и трудный, — быть самому ловким и не брезговать никакими средствами…
Он мог
бог знает каких прекрасных вещей начитаться
в книгах, он может находить удовольствие
в размышлениях об этих прекрасных вещах; быть может, он даже верит тому, что они
существуют или должны
существовать и на земле, а не
в одних книгах.
Бога мы не можем знать. Одно, что мы знаем про него, — это его закон, волю его, как сказано
в евангелии. Из того, что мы знаем его закон, мы выводим то, что
существует и тот, кто дал закон, но его самого мы не можем знать. Мы знаем верно только то, что
в жизни мы должны исполнять данный нам
богом закон и что наша жизнь тем лучше, чем точнее мы исполняем его закон.
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно
в первой и отчасти во второй книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так:
в нем выясняется, что «
Бога Ничто из всего, что
существует и чего не
существует, не выражает
в Его сущности, что и сам Он совершенно не знает, что Он есть, ибо Он никоим образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он
в том, что
существует и не
существует, собственно говоря, не выражается
в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое знание и понимание»***.
Однако для
Бога в Его промышлении о мире всемогущество не
существует только как власть,
в качестве «отвлеченного начала» [Термин
В. С. Соловьева, под которым он понимает ложные и бесплодные принципы современной ему западной философии.
В поучениях Симона бен Иохай (
в Idra Kaba) читаем [Цит. у Ad. Franck. La Kabbale, 1843. Paris, стр.173 и cл.]: «Прежде чем сотворить какую-нибудь форму
в этом мире, прежде чем произвести какое-либо изображение, Он (
Бог) был один, без формы, не уподобляясь ничему. И кто мог бы понять Его, каким Он был тогда, пока Он не имел формы?.. Эн-соф не имеет
в этом состоянии ни формы, ни образа; не
существует никакого средства его понять, никакого способа его познать»…
И этот незримо совершающийся
в душе жертвенный акт, непрерывная жертва веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись
в море, и говорит не для эксперимента, а лишь потому, что не
существует для нее эта каменность и неподвижность мира, — такая вера есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя
Богу.
Но можно и даже должно спросить, каков же этот
Бог, если Он только и
существует в этическом сознании, которое само себе довлеет?
Ветхозаветная религия учила о том, что
существует единый, трансцендентный и ипостасный
Бог, и требовала исключительного Ему служения («Аз есмь Господь
Бог твой, да не будут тебе
боги иные, кроме Меня» [Исх. 20:2–3.]), но прямо она не говорила об Его триипостасности, хотя, разумеется, это учение и было скрыто
в ней, как
в зерне растение.
«Доказательства» бытия Божия, каковы бы они ни были, все от философии и лишь по недоразумению попадают
в догматическое богословие, для которого
Бог дан и находится выше или вне доказательств;
в философии же, для которой
Бог задан как вывод или порождение системы, идея о Нем приводится
в связь со всеми идеями учения,
существует лишь этой связью.
Это значит, прежде всего, что
существует основа и
бога, и притом не
в самом
боге, но (онтологически) вне его, т. е. выше его.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир божественных идей,
Бог в творении; эти идеи всеменены
в ничто,
в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия
в его независимости и свободе: все
существует чрез
Бога и от
Бога, но именно тем самым оно получает силу быть
в себе и для себя, вне
Бога, как не-Бог или мир.
Лишь на этой поверхности божества, где есть
Бог,
существует и троица, представляющая как бы лик его
в твари.
Это начало [Каббала, комментируя тексты: «
В начале (берешит) сотворил
Бог», замечает: «берешит означает хокма (премудрость, вторая из трех высших сефир), это значит, что мир
существует чрез высшую и непроницаемую тайну хокмы», т. е. Софии (Sepher ha Sohar, trad, de Jean de Pauly, l, 3 b).], приемлющее
в себя Слово, а
в Нем и с Ним дары триипостасного Божества, является вместе с тем основой,
в которой зачинается творение, оно и является, по Платону, «вечным образцом» творения.
Бог — един,
Бог — троичен
в лицах: единица, три суть числа, подлежащие всей числовой ограниченности (помощью единицы совсем нельзя выразить единого Божества, ибо единица
существует лишь во множественности, и три
в св.
Троицы, как сущего
в Себе
Бога, и между божественными энергиями, но,
в свою очередь, не менее глубокая граница
существует между этими несозданными (ακτιστος) энергиями и тварным, созданным бытием, к которому приравнивали их валаамиты.
Однако я слышу обычное
в таких случаях возражение: возможна и
существует атеистическая религия [Термин Э. Геккеля, употребленный им
в его популярной книге «Мировые загадки».], утверждающая своей основой не
Бога, но небытие, ничто, и религия эта имеет мировое значение, считает сотни миллионов последователей: это — буддизм.
Поэтому всякое нечто:
бог ли или человек, небо или ад, ангелы или демоны, — имеет одну природу или сущность, как
в системе Спинозы единая абсолютная субстанция
существует в бесконечном множестве атрибутов и модусов.
Поэтому, хотя и прав остается Парменид, что
в Абсолютном, как пребывающем выше бытия, не
существует и небытия, но
Бог, полагая относительное, т. е. бытие, косвенно дает бытие и небытию.
Хотя
Бог есть и называется природой всего сущего, ибо все Ему причастно и
существует в силу этой причастности, но не причастности (μεθέξει) к Его природе, а к Его энергиям.
У
Бога нет детей, упорно на все лады повторяется
в Коране, ни Сына, ни сынов, ибо между Аллахом и тварью
существует абсолютное, непреодолимое расстояние.
Между
Богом и тварью
существует лишь иерархическая разница, поскольку
Бог есть дверь для возвращения
в абсолютную Gottheit, но не онтологическая: как модусы Gottheit, они тождественны.
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие
в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит
в опытном опознании того, что
Бог есть, т. е. что над миром имманентным, данным, эмпирическим
существует мир иной, трансцендентный, божественный, который становится
в религии доступным и ощутимым: «религия
в пределах только разума» [Название трактата И.
гии: хотя религия стремится иметь
Бога как «всяческая во всех», слить трансцендентное и имманентное воедино и тем преодолеть их взаимную полярность, но она и возникает именно из этой напряженности и
существует только ею и вместе с нею, и
в этом смысле религия есть некоторое переходное состояние — она сама стремится себя преодолеть, сама ощущает себя «ветхим заветом».
Но значит ли это
в то же время, что мир
существует помимо
Бога, вне Его, рядом с Ним?
Однако этот диалектически-мистический фокус, снимая антиномию, уничтожает вместе с тем ту самую проблему, которую хочет решать, ибо для диалектического монизма не
существует ни
Бога, ни мира, ни Абсолютного, ни относительного
в их противопоставлении.
Первая задача исчерпывает собой положительное содержание «язычества» [Ап. Павел
в речи
в Афинском ареопаге, обращенной к язычникам, дает такую картину религиозного процесса: «От одной крови
Бог произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитания, дабы они искали
Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он далеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся, и
существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: мы Его и род» (Деян. ап. 17:26-8); сродная мысль выражается им же: «Что можно знать о
Боге, явно им (язычникам), ибо
Бог явил им.
Он совершенно справедливо констатирует, что «идея троичности
в Боге не есть как бы отдельный догмат, отдельное положение
в христианстве, но его предпосылка или нечто такое, без чего христианство не
существовало бы
в мире» (316); однако это так именно потому, что
Бог предвечно есть Св.
Бог их совсем не нуждается, чтоб ему говорили: «Да, ты
существуешь!» Для людей с таким жизнеотношением вопрос о существовании
бога никогда не может стать основным вопросом и трагедией жизни: назван ли
бог человеком или нет, — он все равно непрерывно живет
в душе человека.
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни — теперь для него не
существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не
существовала для него только
в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, — не веру
в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру
в живого, всегда ощущаемого
бога».
Бог не
существует, как находящаяся надо мною объективная реальность, как объективация универсальной идеи, Он
существует, как экзистенциальная встреча; как трансцендирование, и
в этой встрече
Бог есть личность.
И вот
в этом случае живой
Бог, живое совершенство, живая справедливость, любовь, свобода, наука исчезают, ибо все живое
существует лишь
в полноте,
в гармоническом соотношении частей
в целом.
Если дьявол целиком подчинен
Богу и является орудием Божьего Промысла, если
Бог пользуется дьяволом
в своих благих целях, то,
в сущности, зла не
существует.
Но
в подлинной реальной духовности
Бог совсем не есть авторитет, откровение совсем не есть авторитет, ибо не
существует объективности, без которой нет символической иллюзии авторитета.
Через бессеменное зачатие и нетленное рождение Он разрушает законы плотской природы, показывая, что
Богу был, вероятно, известен иной способ размножения людей, отличный от нынешнего, и устраняя самым делом различие и разделение человеческой природы на полы, как такое,
в котором для человека не было нужды и без которого он может
существовать» («Влияние восточного богословия на западное». с.