Неточные совпадения
Подле дамы в тюрбане и плешивого старичка, сердито мигавшего в
стекле подвигавшегося бинокля, Вронский вдруг увидал
голову Анны, гордую, поразительно красивую и улыбающуюся в рамке кружев.
Под окном, в толпе народа, стоял Грушницкий, прижав лицо к
стеклу и не спуская глаз с своей богини; она, проходя мимо, едва приметно кивнула ему
головой.
Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх
голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая
голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат
стекла.
Стекла с
головы его мокрая земля, потекла по усам и по щекам и все лицо замазала ему грязью.
Открыв глаза, он увидал лицо свое в дыме папиросы отраженным на
стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать
голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые
стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми
головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
А когда подняли ее тяжелое
стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув
головой, спрятал руку с камнем в рукав.
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с
головы матери на спину ее красиво
стекали золотыми ручьями лунные волосы.
— Вы — не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув
головою, ушел, а Самгин, сняв очки, протирая
стекла дрожащими пальцами, все еще видел пред собою его стройную фигуру, тонкое лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на человека, который одет не по моде.
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону
стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на
голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Внизу, над кафедрой, возвышалась, однообразно размахивая рукою, половинка тощего профессора, покачивалась лысая, бородатая
голова, сверкало
стекло и золото очков. Громким голосом он жарко говорил внушительные слова.
В «Медведе» кричали ура, чокались, звенело
стекло бокалов, хлопали пробки, извлекаемые из бутылок, и было похоже, что люди собрались на вокзале провожать кого-то. Самгин вслушался в торопливый шум, быстро снял очки и, протирая
стекла, склонил
голову над столом.
Металлический шум ножей и вилок, звон
стекла как будто еще более оживил и заострил слова и фразы. Взмахивая рыжей
головой, ораторствовал Алябьев...
Самгин, сняв очки, протирая их
стекла, опустил
голову.
За спиной редактора стоял шкаф, тесно набитый книгами, в
стеклах шкафа отражалась серая спина, круглые, бабьи плечи, тускло блестел
голый затылок, казалось, что в книжном шкафе заперт двойник редактора.
На стене, по
стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его
голова, попав в луч света из окна, отразилась на
стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать в темноте.
— Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая
стекла, наклонил
голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
Озябшими руками Самгин снял очки, протер
стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» —
голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба,
голова змеи — на плече женщины.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его
головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со
стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
Иногда эти
голые мысли Клим представлял себе в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются в теплом воздухе тесной комнаты и серой, грязноватой пылью покрывают книги, стены,
стекла окна и самого мыслителя.
Ей не ответили. Она щелкнула ногтем по молочно-белому абажуру, послушала звон
стекла, склонив
голову набок, и бесшумно исчезла, углубив чем-то печаль Клима.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из
стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула
головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая
голыми ногами...
Память Клима Самгина подсказала ему слова Тагильского об интеллигенте в третьем поколении, затем о картинах жизни Парижа, как он наблюдал ее с высоты третьего этажа. Он усмехнулся и, чтоб скрыть усмешку от глаз Дронова, склонил
голову, снял очки и начал протирать
стекла.
В карете гостиницы, вместе с двумя немыми, которые, спрятав
головы в воротники шуб, явно не желали ничего видеть и слышать, Самгин, сквозь
стекло в двери кареты, смотрел во тьму, и она казалась материальной, весомой, леденящим испарением грязи города, крови, пролитой в нем сегодня, испарением жестокости и безумия людей.
Лютов уже хохотал неистово, закрыв глаза, вскинув
голову, содрогаясь; в его выгнутом кадыке точно
стекло звенело.
Но он ничего не сказал, сел только подле нее и погрузился в созерцание ее профиля,
головы, движения руки взад и вперед, как она продевала иглу в канву и вытаскивала назад. Он наводил на нее взгляд, как зажигательное
стекло, и не мог отвести.
— Хозяин давеча, — зашептал он, — приносит вдруг фотографии, гадкие женские фотографии, все
голых женщин в разных восточных видах, и начинает вдруг показывать мне в
стекло… Я, видишь ли, хвалил скрепя сердце, но так ведь точно они гадких женщин приводили к тому несчастному, с тем чтоб потом тем удобнее опоить его…
«Нет, нынешней зимой…» Опять мне пришло в
голову, как в «Welch’s hotel», в Капштате, по поводу разбитого
стекла, что на нас сваливают вот этакие неисправности и говорят, что беспечность в характере русского человека: полноте, она в характере — просто человека.
Ее слова ожесточили молодую затворницу,
голова ее кипела, кровь волновалась, она решилась дать знать обо всем Дубровскому и стала искать способа отправить кольцо в дупло заветного дуба; в это время камушек ударился в окно ее,
стекло зазвенело, и Марья Кириловна взглянула на двор и увидела маленького Сашу, делающего ей тайные знаки. Она знала его привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно.
Как
стекло, недвижимы они и, как зеркало, отдают в себе
голые вершины гор и зеленые их подошвы.
Впереди всех стояла в дни свадебных балов белая, золоченая, вся в
стеклах свадебная карета, в которой привозили жениха и невесту из церкви на свадебный пир: на паре крупных лошадей в белоснежной сбруе, под голубой, если невеста блондинка, и под розовой, если невеста брюнетка, шелковой сеткой. Жених во фраке и белом галстуке и невеста, вся в белом, с венком флердоранжа и с вуалью на
голове, были на виду прохожих.
Рядом с дверью в стене было маленькое окошко — только
голову просунуть; дядя уже вышиб
стекло из него, и оно, утыканное осколками, чернело, точно выбитый глаз.
Ему окончательно пришло в
голову, что, наверно, и давеча ему только так померещилось; что даже и окна, по всему видно, были так тусклы и так давно не мыты, что трудно было бы различить, если бы даже и в самом деле посмотрел кто-нибудь сквозь
стекла.
— Эй ты, ежовая
голова, выходи! — заявлял староста, постукивая палкой в оконную раму без
стекол. — Добром тебе говорят…
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались
стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными
головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
Он же больше помалкивал и поглядывал на каждого из-под низа
стекол пенсне, высоко поднимая для этого
голову.
Он пересмотрел уже все картинки на стенах: и Леду с лебедем, и купанье на морском берегу, и одалиску в гареме, и сатира, несущего на руках
голую нимфу, но вдруг его внимание привлек полузакрытый портьерой небольшой печатный плакат в рамке и за
стеклом.
— Я думаю, — продолжал хохол, — каждый из нас ходил
голыми ногами по битому
стеклу, каждый в свой темный час дышал вот так, как ты…
За стеною тюрьмы сухо хлопнуло что-то, — был слышен тонкий звон разбитого
стекла. Солдат, упираясь ногами в землю, тянул к себе лошадь, другой, приложив ко рту кулак, что-то кричал по направлению тюрьмы и, крикнув, поворачивал туда
голову боком, подставляя ухо.
Я покорно пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было поднять, все время шел в диком, перевернутом вниз
головой мире: вот какие-то машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами к потолку люди, и еще ниже — скованное толстым
стеклом мостовой небо. Помню: обидней всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
И вот — один. Ветер, серые, низкие — совсем над
головой — сумерки. На мокром
стекле тротуара — очень глубоко — опрокинуты огни, стены, движущиеся вверх ногами фигуры. И невероятно тяжелый сверток в руке — тянет меня вглубь, ко дну.
Ю берет у меня розовый талон, а над
головой у ней — сквозь
стекло стены — свешивается с невиданной ветки луна, голубая, пахучая. Я с торжеством показываю пальцем и говорю...
Теперь у него в комнатах светится огонь, и, подойдя к окну, Ромашов увидел самого Зегржта. Он сидел у круглого стола под висячей лампой и, низко наклонив свою плешивую
голову с измызганным, морщинистым и кротким лицом, вышивал красной бумагой какую-то полотняную вставку — должно быть, грудь для малороссийской рубашки. Ромашов побарабанил в
стекло. Зегржт вздрогнул, отложил работу в сторону и подошел к окну.
Ромашов рассказал подробно историю своего столкновения с Николаевым. Назанский задумчиво слушал его, наклонив
голову и глядя вниз на воду, которая ленивыми густыми струйками, переливавшимися, как жидкое
стекло, раздавалась вдаль и вширь от носа лодки.
Перед домом, который занимали Николаевы, подпоручик остановился, охваченный минутной слабостью и, колебанием. Маленькие окна была закрыты плотными коричневыми занавесками, но за ними чувствовался ровный, яркий свет. В одном месте портьера загнулась, образовав длинную, узкую щель. Ромашов припал
головой к
стеклу, волнуясь и стараясь дышать как можно тише, точно его могли услышать в комнате.
Вот летось помер у нас купец, так и сынок-от — что бы вы думали? — только что успел старика схоронить, первым долгом нализался мертвецки, на завод поехал и перебил тамотка все
стекла: «Я, говорит, давно эту мысль в
голове держал».
В ноябре, когда наступили темные, безлунные ночи, сердце ее до того переполнилось гнетущей тоской, что она не могла уже сдержать себя. Она вышла однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой
стекла окон брезжил тусклый свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась
головой вперед на понырный мост.
Те ему не верят и смеются, а он сказывает, как он жил, и в каретах ездил, и из публичного сада всех штатских господ вон прогонял, и один раз к губернаторше
голый приехал, «а ныне, — говорит, — я за свои своеволия проклят и вся моя натура окаменела, и я ее должен постоянно размачивать, а потому подай мне водки! — я за нее денег платить не имею, но зато со
стеклом съем».
— Она и на меня так же глядела, — сказал Александров. — Мне даже пришло в
голову, что если бы между мной и ею был стеклянный экран, то ее взгляд сделал бы в
стекле круглую дырочку, как делает пуля. Ах, зачем же вы мне сразу не сказали?
Патеры же стояли с наклоненными
головами перед алтарями, на которых горели свечи, слабо споря с дневным еще светом, пробивавшимся в расписные
стекла собора.