Неточные совпадения
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил!
Проще малого
Ребенка
стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с;
стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек
простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы
простую укладку, то,
стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона, как оказалось, что он, как
простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы. Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала не поверил ему.
Стали рыться в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив, а такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, — не оказалось.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он
становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем
простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
Он отвечал ей и, видя, что она взволнована, стараясь развлечь ее,
стал рассказывать ей самым
простым тоном подробности приготовлений к скачкам.
Прежде он не хотел вступать ни в какие сношения с ними, потому что был не более как
простой пешкой,
стало быть, немного получил бы; но теперь… теперь совсем другое дело: он мог предложить какие угодно условия.
И
становился в этом курсе совершенно другой Александр Петрович и с первых же раз возвещал, что доселе он требовал от них
простого ума, теперь потребует ума высшего.
И из этого мглистого, кое-как набросанного поля выходили ясно и оконченно только одни тонкие черты увлекательной блондинки: ее овально-круглившееся личико, ее тоненький, тоненький
стан, какой бывает у институтки в первые месяцы после выпуска, ее белое, почти
простое платьице, легко и ловко обхватившее во всех местах молоденькие стройные члены, которые означались в каких-то чистых линиях.
«Жениться? Ну… зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и
простойИ в нем Парашу успокоит.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу — Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И
станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят...
С прибытием Ситникова все
стало как-то тупее — и
проще; все даже поужинали плотней и разошлись спать получасом раньше обыкновенного.
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она
становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества
простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Он предпочел бы не делать этого открытия, но, сделав, признал, что — верно: он
стал относиться спокойнее к жизни и
проще, более терпимо к себе.
Он пытался определить:
проще или сложнее
стало его отношение к этой женщине?
Грея спину около калорифера, Самгин развернул потрепанную, зачитанную газету. Она — не угашала его раздражения. Глядя на
простые, резкие слова ее передовой
статьи, он презрительно протестовал...
А она, совершив подвиг, устояв там, где падают ничком мелкие натуры, вынесши и свое и чужое бремя с разумом и величием, тут же, на его глазах, мало-помалу опять обращалась в
простую женщину, уходила в мелочи жизни, как будто пряча свои силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла,
стала героиней и какой подвиг совершила.
— Как же я могу помочь, когда не знаю ни твоего горя, ни опасности? Откройся мне, и тогда
простой анализ чужого ума разъяснит тебе твои сомнения, удалит, может быть, затруднения, выведет на дорогу… Иногда довольно взглянуть ясно и трезво на свое положение, и уже от одного сознания
становится легче. Ты сама не можешь: дай мне взглянуть со стороны. Ты знаешь, два ума лучше одного…
Мама
стала просить их обоих «не оставить сиротки, все равно он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше…» — и она со слезами на глазах поклонилась им обоим, каждому раздельно, каждому глубоким поклоном, именно как кланяются «из
простых», когда приходят просить о чем-нибудь важных господ.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами,
простых этаких русских, и
стал копать у самого камня, у самого края, яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно в рост камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать землю уж из-под самого камня.
У ученых перемололся язык; они впали в детство и
стали посмешищем у
простого, живущего без ученых, а только здравым смыслом народа.
Вдруг, когда он
стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый
простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо морем на своих судах: дело значительно ускорится?
19 числа перетянулись на новое место. Для буксировки двух судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть
стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие были в
простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло на пушки, в порта. Крик, гам!
Речь шла только о том, имел или не имел по закону издатель право напечатать
статью фельетониста, и какое он совершил преступление, напечатав ее, — диффамацию или клевету, и как диффамация включает в себе клевету или клевета диффамацию, и еще что-то мало понятное для
простых людей о разных
статьях и решениях какого-то общего департамента.
Стала она революционеркой, как она рассказывала, потому, что с детства чувствовала отвращение к господской жизни, а любила жизнь
простых людей, и ее всегда бранили за то, что она в девичьей, в кухне, в конюшне, а не в гостиной.
Чувство это было то самое
простое чувство жалости и умиления, которое он испытал в первый раз на свидании с нею в тюрьме и потом, с новой силой, после больницы, когда он, поборов свое отвращение, простил ее за воображаемую историю с фельдшером (несправедливость которой разъяснилась потом); это было то же самое чувство, но только с тою разницею, что тогда оно было временно, теперь же оно
стало постоянным.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от
простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его,
стало быть, по его понятиям, понимала его.
Самое
простое желание власти, земных грязных благ, порабощения… вроде будущего крепостного права, с тем что они
станут помещиками… вот и все у них.
Весь этот день мы
простояли на месте: сушили имущество и отдыхали. Человек скоро забывает невзгоды. Стрелки
стали смеяться и подтрунивать друг над другом.
В этих
простых словах было много анимистического, но было много и мысли. Услышав наш разговор,
стали просыпаться стрелки и казаки. Весь день я просидел на месте. Стрелки тоже отдыхали и только по временам ходили посмотреть лошадей, чтобы они не ушли далеко от бивака.
Рахметов, попросив соседскую служанку сходить в булочную, поставил самовар, подал,
стали пить чай; Рахметов с полчаса посидел с дамами, выпил пять стаканов чаю, с ними опростал половину огромного сливочника и съел страшную массу печенья, кроме двух
простых булок, служивших фундаментом: «имею право на это наслажденье, потому что жертвую целою половиною суток».
Стала говорить она самым
простым языком вещи понятные, очень понятные, но каких от нее, да и ни от кого прежде, не слышали ее швеи...
— Это чтоб вы изволите говорить комплименты? Вы хотите быть любезным? Но я слишком хорошо знаю: льстят затем, чтобы господствовать под видом покорности. Прошу вас вперед говорить
проще! Милый мой, ты захвалишь меня! Мне стыдно, мой милый, — нет, не хвали меня, чтоб я не
стала слишком горда.
После этого Кирсанов
стал было заходить довольно часто, но продолжение прежних
простых отношений было уже невозможно: из — под маски порядочного человека высовывалось несколько дней такое длинное ослиное ухо, что Лопуховы потеряли бы слишком значительную долю уважения к бывшему другу, если б это ухо спряталось навсегда; но оно по временам продолжало выказываться: выставлялось не так длинно, и торопливо пряталось, но было жалко, дрянно, пошло.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо
проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она
стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Он уж начал несколько приличнее прежнего обращаться с матерью,
стал предпочитать гонянью на корде
простое держанье в узде.
Потом я узнал, что
простые швейцарские вина, вовсе не крепкие на вкус, получают с летами большую силу и особенно действуют на непривычных. Канцлер нарочно мне не сказал этого. К тому же, если б он и сказал, я не
стал бы отказываться от добродушного угощения крестьян, от их тостов и еще менее не
стал бы церемонно мочить губы и ломаться. Что я хорошо поступил, доказывается тем, что через год, проездом из Берна в Женеву, я встретил на одной станции моратского префекта.
Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, то есть в монастырях идеализма. Это язык попов науки, язык для верных, и никто из оглашенных его не понимал; к нему надобно было иметь ключ, как к шифрованным письмам. Ключ этот теперь не тайна; понявши его, люди были удивлены, что наука говорила очень дельные вещи и очень
простые на своем мудреном наречии; Фейербах
стал первый говорить человечественнее.
Пожар достиг в эти дня страшных размеров: накалившийся воздух, непрозрачный от дыма,
становился невыносимым от жара. Наполеон был одет и ходил по комнате, озабоченный, сердитый, он начинал чувствовать, что опаленные лавры его скоро замерзнут и что тут не отделаешься такою шуткою, как в Египте. План войны был нелеп, это знали все, кроме Наполеона: Ней и Нарбон, Бертье и
простые офицеры; на все возражения он отвечал кабалистическим словом; «Москва»; в Москве догадался и он.
Затем он укладывает копнушку скошенной травы, постилает сверху обрывок старой клеенки и садится, закуривая коротенькую трубочку. Курит он самый
простой табак, какие-то корешки; не раз заикался и эту роскошь бросить, но привычка взяла свое, да притом же трубка и пользу приносит, не дает ему задремать. Попыхивает он из трубочки, а глазами далеко впереди видит. Вот Митрошка словно бы заминаться
стал, а Лукашка так и вовсе попусту косой машет. Вскаивает Арсений Потапыч и бежит.
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары.
Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя,
простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и
простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье
стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.
Однажды он смастерил
простым ножом грубое подобие скрипки и
стал пиликать в конюшне плясовые напевы, а порой передразнивал «Полонез» Огинского или «Молитву девы».
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам
становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже
простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
Простой народ называл его «пятачком», — у Прохорова была привычка во что бы то ни
стало обсчитать на пятачок.
Я
стала тревожная, все беспокоюсь. Меня еще девочкой взяли к господам, я теперь отвыкла от
простой жизни, и вот руки белые-белые, как у барышни. Нежная
стала, такая деликатная, благородная, всего боюсь… Страшно так. И если вы, Яша, обманете меня, то я не знаю, что будет с моими нервами.
Фыркая по-лошадиному, мотая головой, он
стал говорить что-то про дела; сразу близкий мне, детски
простой.
В это время вальдшнепы очень смирны, сидят крепко, подпускают охотника близко и долго выдерживают стойку собаки: очевидно, что тут бить их весьма нетрудно, особенно потому, что вальдшнепы в мокрую погоду, сами мокрые от дождя, на открытом месте летают тихо, как вороны: только очень плохой или слишком горячий охотник
станет давать в них промахи. подумать, что такая
простая, легкая стрельба не доставит удовольствия настоящему, опытному и, разумеется, искусному стрелку, но такая охота редка, кратковременна, вообще малодобычлива, имеет особенный характер, и притом вальдшнеп такая завидная, дорогая добыча, что никогда не теряет своего высокого достоинства.
Я не
стану говорить о токах глухих тетеревов и о выводе тетеревят, потому что в этом они совершенно сходны с
простыми тетеревами, полевиками, или березовиками, как их называют: последние гораздо ближе мне известны, и я буду говорить о них с большею подробностию.
Ведь это значит нищей
статьИ женщиной
простой!
Из этих коротких и
простых соображений не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей
статье обратить внимание на рабское положение женщины в русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей
статье; остается нам сказать несколько слов о его причинах и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».