Неточные совпадения
«Так и я, и Петр, и кучер Федор, и этот купец, и все те люди, которые
живут там по Волге, куда приглашают эти объявления, и везде, и всегда», думала она, когда уже подъехала к низкому строению Нижегородской
станции и к ней навстречу выбежали артельщики.
Она
живет — как будто на
станции, в дороге, готовая ежеминутно выехать. Нет у нее друзей — ни мужчин, ни женщин, а только множество знакомых.
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я узнал только, что он тут не
живет, а остановился на ночлег и завтра едет дальше, к своей должности, на какую-то
станцию.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него
живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую
станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
«Где же вы бывали?» — спрашивал я одного из них. «В разных местах, — сказал он, — и к северу, и к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «Кто ж
живет в тех местах, например к северу?» — «Не
живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят по этим дорогам верхом, большею частью на одних и тех же лошадях или на оленях. По колымскому и другим пустынным трактам есть, пожалуй, и
станции, но какие расстояния между ними: верст по четыреста, небольшие — всего по двести верст!»
А прочие век свой
живут на
станциях.
От Иктенды двадцать восемь верст до Терпильской и столько же до Цепандинской
станции, куда мы и прибыли часу в осьмом утра, проехав эти 56 верст в совершенной темноте и во сне. Погода все одна и та же, холодная, мрачная. Цепандинская
станция состоит из бедной юрты без окон. Здесь, кажется, зимой не бывает
станции, и оттого плоха и юрта, а может быть,
живут тунгусы.
Отчего Егор Петрович Бушков
живет на Ичугей-Муранской
станции, отчего нанимается у якута и
живет с ним в юрте — это его тайны, к которым я ключа не нашел.
Что нам известно о хлебопашестве в этом углу Сибири, который причислен, кажется, так, из снихождения, к
жилым местам, к Якутской области? что оно не удается, невозможно; а между тем на самых свежих и новых поселениях, на реке Мае, при выходе нашем из лодки на
станции, нам первые бросались в глаза огороды и снопы хлеба, на первый раз ячменя и конопли.
Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них
проживали на
станции, другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Тогда Захаров объяснил ему, зачем он приехал. Дерсу тотчас стал собираться. Переночевали они в Анучине и наутро отправились обратно. 13 июня я закончил свои работы и распрощался с Хабаровском. На
станции Ипполитовка Захаров и Дерсу
прожили четверо суток, затем по моей телеграмме вышли к поезду и сели в наш вагон.
Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей
станции, где
жила ее крестная мать.
Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что
станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «
Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.
— Цирульники, а республики хотят. И что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на
станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать. Ну, слыханное ли дело без начальства
жить!
Мост исчез, исчезли позади и сосны Врангелевки, последние грани того мирка, в котором я
жил до сих пор. Впереди развертывался простор, неведомый и заманчивый. Солнце было еще высоко, когда мы подъехали к первой
станции, палевому зданию с красной крышей и готической архитектурой.
Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, а теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником
станции, да и те не в охотку идут. Что-то ослабел я. Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый день уже лет двадцать, а то и больше; может, я от него и
жив.
Дом занимаем порядочный, вдовы Бронниковой, которая позволяет нам на свой счет делать всевозможные поправки, и за это позволение берет 250 рублей в год. Наружность нечто вроде
станции в России, но расположение удобно. Для нас ничего лучшего не нужно. Каждому можно быть у себя, и есть место, где можно быть вместе. [В доме Бронникова Пущин
жил вместе с Е. П. Оболенским — до женитьбы последнего на В. С. Барановой.] Не перехожу сегодня на другую страницу. Время обедать.
— В двадцати верстах от берега Ледовитого моря, — рассказывали Гарбер и Шютце, — при впадении западного рукава Лены, была метеорологическая русская
станция Сагастир, где по временам
жили доктор Бунге и астроном Вагнер, с двумя казаками и тремя солдатами, для метеорологических наблюдений.
В ноябре они, измученные, усталые, отдыхали десять дней на метеорологической
станции Сагастир, потом
прожили несколько дней в пустой забытой зимовке тунгусов «Китах», затем, еще раз побывав на занесенной снегом могиле товарищей, погребенных Мельвилем, отправились в Якутск и сообщили о неудачных поисках экипажа лейтенанта Чиппа.
— А вы знаете, продали наше имение. Конечно, жаль, привыкли мы тут, но Должиков обещал сделать Жана начальником
станции Дубечни, так что мы не уедем отсюда, будем
жить тут на
станции, а это все равно что в имении. Инженер такой добрый! Не находите ли вы, что он очень красив?
Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы
жить, но для того
живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской
станции генерал, впрочем, не вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку, проговорил ему почти нежным голосом...
Грузин, князь Шакро Птадзе, один сын у отца, богатого кутаисского помещика, он служил конторщиком на одной из
станций Закавказской железной дороги и
жил вместе с товарищем.
Спрашиваю на
станции: что за штука? — отвечают: жил-был здесь откупщик, и водочный завод у него был (это развалины-то), а теперь, дескать, дом с землей продаются.
Когда я очнулся, была все еще глухая ночь, но Ат-Даван весь опять
жил, сиял и двигался. Со двора несся звон, хлопали двери, бегали ямщики, фыркали и стучали копытами по скрипучему снегу быстро проводимые под стенами лошади, тревожно звенели дуги с колокольцами, и все это каким-то шумным потоком стремилось со
станции к реке.
Однако эта полезная деятельность мало скрашивает судьбу горемыки-почтальона, и если он остается
жив в своей плохой одежонке среди необычайных морозов, то приписывает это главным и даже исключительным образом водке, которой выпивает на каждой
станции огромное количество без всяких видимых последствий, благо она достается ему дешево и доставляет даже некоторый, — право же, невинный при этих условиях, — доход…
Матвей
жил недалеко от
станции, в трактире своего двоюродного брата. Но ему не хотелось домой. Он сидел у буфетчика за прилавком и рассказывал вполголоса...
На следующей
станции мы переменили лошадей в таком селении, которое своими жителями произвело на меня необыкновенное впечатление: это были татары, перекрещенные в православное вероисповедание, как мне сказали, еще при царе Иване Васильевиче; и мужчины и женщины одевались и говорили по-русски; но на всей их наружности лежал отпечаток чего-то печального и сурового, чего-то потерянного, бесприютного и беспорядочного; и платье на них сидело как-то не так, и какая-то робость была видна во всех движениях; они
жили очень бедно, тогда как вокруг и татарские, и русские, и мордовские, и чувашские деревни
жили зажиточно.
И никак она не могла дать себе ответа, и когда возвращалась домой, то думала, что едва ли здесь она будет счастлива и что ехать со
станции сюда гораздо интереснее, чем
жить здесь.
Клементьев. Хорошо, согласен на все. Буду
жить на соседней
станции.
Душа его
жила нарушениями порядка, а на этой крохотной
станции никто не нарушал порядка, и каждый раз, когда отходил без всяких приключений пассажирский поезд, на лице жандарма выражались расстройство и досада обманутого человека.
После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий на русского ожиревшего целовальника. Зовут его Петром Петровичем.
Живет он в соседнем селе и держит там с братом пятьдесят лошадей, возит вольных, поставляет на почтовую
станцию тройки, землю пашет, скотом торгует, а теперь едет в Колывань по какому-то торговому делу.
Варшава сделалась для меня приятной
станцией за границу и обратно. И там же еще
жили мои приятели, связанные с моим недавним прошлым, и мой новый приятель И.И.Иванюков, еще не покидавший Варшавы до перехода в Москву и войны 1877 года, где ему пришлось играть роль одного из реформаторов освобожденной Болгарии.
Мне хотелось повидаться с отцом после шестилетней разлуки. Он
жил уже безвыездно в усадьбе своего тамбовского имения в Лебедянском уезде. Туда добраться прямо по железной дороге нельзя было, и вот я с последней
станции должен был в своей заграничной шубке, прикрывая ноги пледом, проехать порядочный кончик в большой мороз и даже метель.
Так вот, от него я теперь получил письмо. Он
жил под Петербургом, на
станции Удельной, Финляндской железной дороги.
Маруся
жила на уроке в помещичьей семье недалеко от
станции Шульгино.
Я обратился к нему с вопросом: не знает ли он, где здесь на этой
станции помещается смотритель или какой-нибудь другой жив-человек.
Когда Евгения Львовна Дашковская со своей сестрою подъезжают к дому в Кузнечном, где я
живу, я неожиданно получаю приглашение от антрепренерши участвовать у нее на Пороховых еженедельно, а летом поехать с ее труппой играть в ее театре, в дачной местности на
станции Сиверской.
— Голова моя горит, сердце бьется, но все-таки я совершенно спокойна… С той ужасной минуты, когда я очнулась на
станции, я себя никогда так хорошо не чувствовала… Мой сын
жив!.. Мой сын
жив… Эти слова, как целительный бальзам, проникли в мою душу! Боже, мне кажется, что в эту минуту с меня снято проклятие отца… Я не была сумасшедшая, Егор, но много, много лет я
жила в какой-то лихорадке… Мне кажется, что густой мрак, который скрывал от меня все, рассеялся… и я опять прежняя Мария Толстых…
На рикше я проехал, получив пропускной билет, в старый китайский город, — новый, где сосредоточено всё русское военно-гражданское управление и где
живёт в настоящее время наместник Дальнего Востока, расположен около самой
станции железной дороги.
Один из таких вековых обитателей дубрав
жив еще и посейчас и проезжие со
станции Мытищи могут его видеть, хотя он стоит в пяти верстах от железного пути.
Наместник
жил не в самом городе, а в военном посёлке, раскинувшемся возле
станции железной дороги.
Я говорю о тех вагонах классных и товарных, которые стояли в разных пунктах обширного близ
станции железнодорожного полотна, и в которых
жили приезжие офицеры, иностранные агенты, помещалась столовая для последних, а в товарных вагонах находились разного рода небольшие склады, типография, где печатался «Вестник Маньчжурской Армии», вагон командующего армией, вагон его канцелярии и типографии поднесённой ему петербургской фирмой Леман.
И хотя давно уже звенели птицы, и по двору прошла кошка, старательно выбирая сухие места и избегая холодной и сырой тени от дома, и даже проехал на
станцию извозчик — казалось, что никто еще не пробуждался к жизни, а
живет во всем мире одно только солнце, и только одно оно есть живое.
— С пассажирским? Слушайте, так поезжайте с нами сейчас! Ведь мы в четырех верстах
живем от
станции. Поедем вместе, переночуете у нас, а утром ровно к десяти я вас доставлю на
станцию. Завтра у меня приема нет, как раз в ту сторону нужно ехать к больному.