Неточные совпадения
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о
своем горе она не хотела, а с этим горем на
душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о
своем унижении с ней, его сестрой, и
слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— Ах, Павел Иванович, Павел Иванович! — говорил старик Муразов, качая <головою>. — Как вас ослепило это имущество! Из-за него вы и бедной
души своей не
слышите!
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди:
свои права
Передаю тебе с поклоном…
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и
душа его
Не
слышит горя моего.
— У нас ухо забито шумом каменных городов, извозчиками, да, да! Истинная, чистая музыка может возникнуть только из совершенной тишины. Бетховен был глух, но ухо Вагнера
слышало несравнимо хуже Бетховена, поэтому его музыка только хаотически собранный материал для музыки. Мусоргский должен был оглушаться вином, чтоб
слышать голос
своего гения в глубине
души, понимаете?
Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило в небо, неся на персях
своих душу распятого одесную разбойника, я
слышал радостные взвизги херувимов, поющих и вопиющих...
Но Дубровский уже ее не
слышал, боль раны и сильные волнения
души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь
своего атамана.
— Нет, постойте… Вот ты, поп Макар, предал меня, и ты, Ермилыч, и ты, Тарас Семеныч, тоже… да. И я
свою чашу испил до самого дна и понял, что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните на мое рубище и поймете: оно молча вопиет… У вас будет
своя чаша… да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел
душой, а вы еще преисполнены гордыни… И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество.
Слышишь, поп?
За упокой
души графини Дюбарри молился, я
слышал своими ушами...
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он
слышал за верное, что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает, что Ганя женится только на деньгах, что у Гани
душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в
свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как
свой кошмар.
«Матушка Софья Николавна, — не один раз говорила, как я сам
слышал, преданная ей
душою дальняя родственница Чепрунова, — перестань ты мучить
свое дитя; ведь уж и доктора и священник сказали тебе, что он не жилец.
Проснулся купец, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне дочерей
своих любезныих, хорошиих и пригожиих, и видел он дочерей
своих старшиих: старшую и середнюю, что они веселым-веселехоньки, а печальна одна дочь меньшая, любимая; что у старшей и середней дочери есть женихи богатые и что сбираются они выйти замуж, не дождавшись его благословения отцовского; меньшая же дочь любимая, красавица писаная, о женихах и
слышать не хочет, покуда не воротится ее родимый батюшка; и стало у него на
душе и радошно и не радошно.
А девица-то, падчерица-то,
души, говорят, в
своей мачехе не
слышит; чуть на нее не молится и во всем ей послушна.
Первый месяц тюрьмы Степан не переставая мучался всё тем же: он видел серую стену
своей камеры,
слышал звуки острога — гул под собой в общей камере, шаги часового по коридору, стук часов и вместе с [тем] видел ее — с ее кротким взглядом, который победил его еще при встрече на улице, и худой, морщинистой шеей, которую он перерезал, и
слышал ее умильный, жалостный, шепелявый голос: «Чужие
души и
свою губишь.
— Ну, — говорю, — у меня цыц! пей и блажи сколько
душе угодно, а из-под моей власти не выходить!
слышишь! Как выдет у вас что-нибудь новенькое, а пуще всего даст
свой дух Андрюшка — живым манером ко мне!
Дернов (жене).
Слышишь ты у меня! чтоб здесь бобровского и духу не пахло…
слышишь! а не то я тебя, видит бог,
задушу!
своими руками
задушу!
— Нет, не строгий, а дельный человек, — возразил князь, — по благородству чувств
своих — это рыцарь нашего времени, — продолжал он, садясь около судьи и ударяя его по коленке, — я его знаю с прапорщичьего чина; мы с ним вместе делали кампанию двадцать восьмого года, и только что не спали под одной шинелью. Я когда
услышал, что его назначили сюда губернатором, так от
души порадовался. Это приобретение для губернии.
Что он ни
слышит, что ни видит, мимо чего ни пройдет, или что ни пройдет мимо него, все поверяется впечатлением другого,
своего двойника; это впечатление известно обоим, оба изучили друг друга — и потом поверенное таким образом впечатление принимается и утверждается в
душе неизгладимыми чертами.
Он ясно
услышал послеобеденную молитву. Потом все роты с гулом и топотом стали расходиться по
своим помещениям. Потом опять все затихло. Но семнадцатилетняя
душа Александрова продолжала буйствовать с удвоенной силой.
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось
услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё
свое поместье, бывшие
свои двести
душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
В публике, узнавшей
своего любимца, раздалось рукоплескание; трагик, не
слыша ничего этого и проговорив несколько с старавшимся его успокоить Варнером, вместе с ним уходит со сцены, потрясая
своими поднятыми вверх руками; но в воздухе театральной залы как бы еще продолжал слышаться его мелодический и проникающий каждому в
душу голос.
Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир, Максим пел о горемычной
своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто
услышал эту песню, запала б она тому в
душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
Кроме того, что в тепле, среди яркого солнца, когда
слышишь и ощущаешь всей
душою, всем существом
своим воскресающую вокруг себя с необъятной силой природу, еще тяжеле становится запертая тюрьма, конвой и чужая воля; кроме того, в это весеннее время по Сибири и по всей России с первым жаворонком начинается бродяжество: бегут божьи люди из острогов и спасаются в лесах.
Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле, радости
своей,
И говорит: «Найду ли друга?
Где ты,
души моей супруга?
Увижу ль я твой светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придет?.. Нет, нет, мой друг бесценный:
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала с плеч».
Эта похвала его стратегическим способностям была особенно приятна Николаю, потому что, хотя он и гордился
своими стратегическими способностями, в глубине
души он сознавал, что их не было. И теперь он хотел
слышать более подробные похвалы себе.
Он часто обращался к ней во время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по
своему вкусу, потому что, дескать, у нас с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то говорила, я как-то запамятовал…» Наконец, и после обеда: «то поди прикажи, то поди принеси…» и множество тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку и грубоватую иногда форму, были произносимы таким голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком не осталось сомнения, что свекор
души не
слышит в невестке.
Дражайшее нам и потомкам нашим неоцененное слово, сей приятный и для позднейшего рода казанского дворянства фимиам, сей глас радости, вечной славы нашей и вечного нашего веселия, в высочайшем вашего императорского величества к нам благоволения
слыша, кто бы не получил из нас восторга в
душу свою, чье бы не возыграло сердце о толиком благополучии
своем?
Бельтов, тронутый до глубины
души, взял ее руку и приложил к
своей груди; она
слышала биение его сердца; она
слышала, как горячие капли слез падали на ее руку…
— Не читал, — говорит, — да и не желаю. Господин Вундт очень односторонний мыслитель. Я читал «Тело и
душа» Ульрици. Это гораздо лучше. Признавать
душу у всех тварей это еще не бог весть какое свободомыслие, да и вовсе не ново. Преосвященный Иннокентий ведь тоже не отвергал
души животных. Я
слышал, что он об этом даже писал бывшему киевскому ректору Максимовичу, но что нам еще пока до
душ животных, когда мы
своей души не понимаем? Согласитесь — это важнее.
У Софии в Полоцке, бывало,
Позвонят к заутрене, а он
В Киеве, едва заря настала,
Колокольный
слышит перезвон.
И хотя в его могучем теле
Обитала вещая
душа,
Все ж страданья князя одолели,
И погиб он, местию дыша.
Так свершил он путь
свой небывалый.
И сказал Боян ему тогда:
«Князь Всеслав! Ни мудрый, ни удалый
Не минуют божьего суда».
Он
слышал, что в речах
своих революционеры часто говорят о необходимости устроить на земле другую жизнь, эти речи будили его детские мечты. Но на зыбкой почве его
души, засорённой дрянными впечатлениями, отравленной страхом, вера росла слабо, она была подобна больному рахитом ребёнку, кривоногому, с большими глазами, которые всегда смотрят вдаль.
Люди
слышали в этих причудливых звуках стоны покойников, падали на колена, трясясь всем телом, молились за
души умерших, молились за
свои души, если бог не ниспошлет железного терпенья телу, и ждали
своей последней минуты.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в
душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос
свой к лакею: «Дома ли князь?»,
услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Вообще Николай Матвеич для меня являлся неиссякаемым источником всевозможных знаний, каких нельзя было добыть ни из одной умной книжки. Но было одно обстоятельство, которое просто отравляло нам жизнь. Он жил рядом с нами. Нас разделял только огород. Выйдешь, бывало, в
свой садик и вдруг
слышишь протяжный, жалобный вой, который просто хватал за
душу. Это выла несчастная собака, которая сидела на привязи в подклети; а выла она оттого, что Николай Матвеич не считал нужным ее кормить как следует.
Жить рядом и видеть ежедневно лицо, глаза, жать руку и ласково улыбаться;
слышать голос, слова, заглядывать в самую
душу — и вдруг так просто сказать, что он лжет и обманывает кого-то! И это думать давно, с самого начала, все время — и говорить «так точно», и жать руку, и ничем не обнаруживать
своих подлых подозрений. Но, может быть, он и показывал видом, намеками, а Саша не заметил… Что такое сказал вчера Колесников об Еремее, который ему не понравился?
Лотохин. Ну, вот и прекрасно. Надо правду сказать, слухов об вас было мало; но это я считаю хорошим знаком. По пословице: нет вестей — хорошие вести. Знаем, что вы вышли замуж,
слышали, что живете согласно, порадовались за вас. Да и нам полегче на
душе стало, одной заботой меньше: выпустили птенца из гнездышка, пусть порхает на
своей воле.
Каждый стон ее раздирал его
душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом….. вдруг он
услышал слабый крик ребенка, и, не имея силы удержать
своего восторга, бросился в комнату графини — черный младенец лежал на постеле в ее ногах.
— Знаю! — хрипло, тоже не
своим голосом ответил Никита. — Не дотерпел. Ты меня отпусти. Я — в монастырь уйду.
Слышишь? Всей
душой прошу…
Несчастный! Ослепленный! Боже, боже!
Прости ему!
Услышь молитву той,
Которая
свою сгубила
душу!
Я ухожу… Пора… Я умираю…
Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не
слышал усталости, но чувствовал только всем составом
своим, что какое-то бремя спадает с
души моей.
Свернул я в лес, выбрал место, сел. Удаляются голоса детей, тонет смех в густой зелени леса, вздыхает лес. Белки скрипят надо мной, щур поёт. Хочу обнять
душой всё, что знаю и
слышал за последние дни, а оно слилось в радугу, обнимает меня и влечёт в
своё тихое волнение, наполняет
душу; безгранично растёт она, и забыл я, потерял себя в лёгком облаке безгласных дум.
Бывало, что сам живёшь как часть чьего-то тела,
слышишь крик
души своей из других уст, и пока
слышишь его — хорошо тебе, а минет время, замолкнет он, и — снова ты один, для себя.
— Все врут: дураки — по глупости, умные — из хитрости, а Совка говорит правду… она ее говорит… не для пользы
своей… и не для
души… какая там
душа? Просто — хочет и говорит.
Слышал я — студенты правду любят… ходил по трактирам, где они пьянствуют… ничего нет, враки это… просто — пьяницы — пьют… да…
Я не говорил о том, какое впечатление произвело на меня, на все мое семейство, а равно и на весь почти наш круг знакомых, когда мы
услышали первое чтение первой главы «Мертвых
душ». Это был восторг упоения, полное счастье, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время чтения; потому что Гоголь не вдруг стал читать у других
своих знакомых.
— Личная жизнь,
свои тайны… все это слова! Пойми, что ты меня оскорбляешь! — сказала Ольга Михайловна, поднимаясь и садясь на постели. — Если у тебя тяжело на
душе, то почему ты скрываешь это от меня? И почему ты находишь более удобным откровенничать с чужими женщинами, а не с женой? Я ведь
слышала, как ты сегодня на пасеке изливался перед Любочкой.
Он проклял страсть
свою в эту минуту: она
душила, томила его, и он
слышал, как растопленный свинец вместо крови потек в его жилах.
— Если бы только минуточкой долее прожила ты, — грустно сказал сотник, — то, верно бы, я узнал все. «Никому не давай читать по мне, но пошли, тату, сей же час в Киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по грешной
душе моей. Он знает…» А что такое знает, я уже не
услышал. Она, голубонька, только и могла сказать, и умерла. Ты, добрый человек, верно, известен святою жизнию
своею и богоугодными делами, и она, может быть, наслышалась о тебе.
Знать, им не жаль ни крови христианской,
Ни
душ своих. Какая им корысть!
Самим тепло, а братию меньшую
Пусть враг сечет и рубит, да и
душиНасильным крестным целованьем губит.
Просил я их со многими слезами,
Какую ни на есть, придумать помощь, —
И
слышать не хотят. Не их, вишь, дело!
Так чье же?
Русаков. Не подходи! Я тебя растил, я тебя берег пуще глазу. Что греха на
душу принял… ведь гордость меня одолела с тобой, я не давал никому про
своих детей слова выговорить, я думал, что уж лучше тебя и на свете нет. Наказал бог по грехам! Говорю тебе, Авдотья, иди за Бородкина. Не пойдешь, не будет тебе моего благословения. А чтоб я и не слыхал про этого проходимца! Я его и знать не хочу.
Слышишь ты, не доводи меня до греха! (Уходит.)
Наш век смешон и жалок, — всё пиши
Ему про казни, цепи да изгнанья,
Про темные волнения
души,
И только
слышишь муки да страданья.
Такие вещи очень хороши
Тому, кто мало спит, кто думать любит,
Кто дни
свои в воспоминаньях губит.
Впадал я прежде в эту слабость сам,
И видел от нее лишь вред глазам;
Но нынче я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь. — Герой мой добрый малый.
И кто бы смел изобразить в словах,
Чтό дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
Гляжу на дивный холст:
душа в очах,
И мысль одна в
душе, — и на колени
Готов упасть, и непонятный страх,
Как струны лютни, потрясает жилы;
И
слышишь близость чудной тайной силы,
Которой в мире верует лишь тот,
Кто как в гробу в
душе своей живет,
Кто терпит все упреки, все печали,
Чтоб гением глупцы его назвали.