Неточные совпадения
При этих словах глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на всегдашнее и теперь особенно
сильное в нем
желание быть в дружеских и, главное, простых отношениях с братом, почувствовал, что ему неловко смотреть на него. Он опустил глаза и не знал, что сказать.
Он испытывал в первую минуту чувство подобное тому, какое испытывает человек, когда, получив вдруг
сильный удар сзади, с досадой и
желанием мести оборачивается, чтобы найти виновного, и убеждается, что это он сам нечаянно ударил себя, что сердиться не на кого и надо перенести и утишить боль.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он
сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с
желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует
желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Тщеславие в горести выражается
желанием казаться или огорченным, или несчастным, или твердым; и эти низкие
желания, в которых мы не признаемся, но которые почти никогда — даже в самой
сильной печали — не оставляют нас, лишают ее силы, достоинства и искренности.
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном
сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым
желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии.
— Порфирий Петрович, — начал он решительно, но с довольно
сильною раздражительностию, — вы вчера изъявили
желание, чтоб я пришел для каких-то допросов.
Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне еще более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету.
Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне еще
сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая.
Все поведение Дьякона и особенно его жесткая, хотя и окающая речь возбуждала у Самгина враждебное
желание срезать этого нелепого человека какими-то
сильными агатами.
А вслед за тем вспыхивало и обжигало
желание увеличить его до последних пределов, так, чтоб он, заполнив все в нем, всю пустоту, и породив какое-то
сильное, дерзкое чувство, позволил Климу Самгину крикнуть людям...
Дронов не возразил ему. Клим понимал, что Дронов выдумывает, но он так убедительно спокойно рассказывал о своих видениях, что Клим чувствовал
желание принять ложь как правду. В конце концов Клим не мог понять, как именно относится он к этому мальчику, который все
сильнее и привлекал и отталкивал его.
Считая неспособность к
сильным взрывам чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти к нему, до острого
желания ударить его чем-нибудь по багровому, вспотевшему лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину чувство изумления перед тем, что такое унизительное, дикое
желание могло возникнуть у него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
Зато поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, всем улыбающийся момент жизни, расцветания сил, надежд на бытие,
желания блага, доблести, деятельности, эпоха
сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности.
Словом, те же
желания и стремления, как при встрече с Беловодовой, с Марфенькой, заговорили и теперь, но только
сильнее, непобедимее, потому что Вера была заманчива, таинственно-прекрасна, потому что в ней вся прелесть не являлась сразу, как в тех двух, и в многих других, а пряталась и раздражала воображение, и это еще при первом шаге!
Перед ним было прекрасное явление, с задатками такого
сильного, мучительного, безумного счастья, но оно было недоступно ему: он лишен был права не только выражать
желания, даже глядеть на нее иначе, как на сестру, или как глядят на чужую, незнакомую женщину.
Она не слушала, что жужжала ей на ухо любимая подруга, способная знать все секреты Веры, беречь их, покоряться ей, как сильнейшей себе властной натуре, разделять безусловно ее образ мыслей, поддакивать
желаниям, но оказавшаяся бессильною, когда загремел
сильный гром над головой Веры, помочь снести его и успокоить ее.
Желания у ней вращаются в кругу ее быта: она любит, чтобы Святая неделя была сухая, любит Святки,
сильный мороз, чтобы сани скрипели и за нос щипало. Любит катанье и танцы, толпу, праздники, приезд гостей и выезды с визитами — до страсти. Охотница до нарядов, украшений, мелких безделок на столе, на этажерках.
Тут больше замешалось, чем
желание поставить на своем в капризном споре, тут было сознание, что я всего
сильнее противудействую ее видам, тут была завистливая ревность и женское властолюбие.
Она тоже была с
желаниями сильными, но более упорными, чем порывистыми.
Доверчивые люди с замиранием слушали эти рассказы и все
сильнее распалялись
желанием легкой наживы.
Спасибо добрым товарищам, жертвуют для именинника целым днем; а эти дни как-то тяжеле других:
сильнее ощущаешь
желание быть в прежнем кругу.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что,
сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его
желаниям.
Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней
желание видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая — великая — радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в сердце такой живой и
сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко — на всех лицах было ясно видно
желание говорить, спрашивать, слушать. В узкой белой трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами
сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко.
Но вместе с тем я, как выздоравливающий больной, ощущаю, что мне
сильный моцион еще не по силам, что одно
желание моциона порождает уже расслабление и усталость во всех моих членах.
Но чем больше она дряхлела, тем
сильнее сказывалось в ней
желание жизни.
Протест свой он еще не считает достаточно
сильным, ибо сказал, „что я сам для себя думаю обо всем чудодейственном, то про мой обиход при мне и остается, а не могу же я разделять бездельничьих
желаний — отнимать у народа то, что одно только пока и вселяет в него навык думать, что он принадлежит немножечко к высшей сфере бытия, чем его полосатая свинья и корова“.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было
сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что
желание истребления их, как
желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
По лицам людей, кипевших в его доме, по их разговорам и тревожным глазам Любы он знал, что жизнь возмущается всё глубже, волнение людей растёт всё шире, и тем
сильней разгоралось в нём
желание писать свои слова — они гудели в ушах его колокольным звоном, как бы доносясь издали и предвещая праздник, благовестя о новой жизни.
Кожемякин не спал по ночам, от бессонницы болела голова, на висках у него явились серебряные волосы. Тело, полное болью неудовлетворённого
желания, всё
сильнее разгоравшегося, словно таяло, щеки осунулись, уставшие глаза смотрели рассеянно и беспомощно. Как сквозь туман, он видел сочувствующие взгляды Шакира и Натальи, видел, как усмехаются рабочие, знал, что по городу ходит дрянной, обидный для него и постоялки слух, и внутренне отмахивался ото всего...
«Все-то она знает!» — изумлялся Матвей. Обилие знаний, внушая ему уважение к этой женщине, охлаждало его мечты, отпугивало робкие
желания и — все
сильнее влекло к ней.
Арина Васильевна, любившая единственного сынка без памяти, но привыкшая думать, что он всё еще малое дитя, и предубежденная, что это дитя полюбило опасную игрушку, встретила признание сына в
сильном чувстве такими словами, какими встречают
желание ребенка, просящего дать ему в руки раскаленное железо; когда же он, слыша такие речи, залился слезами, она утешала его, опять-таки, как ребенка, у которого отнимают любимую игрушку.
— Однако не желаю вас задерживать, — сказал хорунжий, обжигаясь и допивая свой стакан. — Я как есть тоже имею
сильную охоту до рыбной ловли и здесь только на побывке, как бы на рекриации от должности. Тоже имею
желание испытать счастие, не попадутся ли и на мою долю дары Терека. Надеюсь, вы и меня посетите когда-нибудь испить родительского, по нашему станичному обычаю, — прибавил он.
— Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне
желание любить,
сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Всё остается что-то недоконченное. Ну, да чтò говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь всё кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
Безотрадно и скучно подрастала маленькая графиня; по несчастию, она не принадлежала к тем натурам, которые развиваются от внешнего гнета; начав приходить в сознание, она нашла в себе два
сильные чувства: непреодолимое
желание внешних удовольствий и
сильную ненависть к образу жизни тетки.
— Помилуйте, Семен Иванович, неужели вы думаете, что, кроме голода, нет довольно
сильного побуждения на труд? Да просто
желание обнаружиться, высказаться заставит трудиться. Я из одного хлеба, напротив, не стал бы работать, — работать целую жизнь, чтобы не умереть с голоду, и не умирать с голоду, чтоб работать, — умное и полезное препровождение времени!
Глаза Маркушки горели лихорадочным огнем, точно он переживал во второй раз свою золотую лихорадку, которая его мучила целых пятнадцать лет. Татьяна Власьевна молчала, потому что ей передавалось взволнованное состояние больного Маркушки: она тоже боялась, с одной стороны, этой жилки, а с другой — не могла оторваться от нее. Теперь уж жилка начинала владеть ее мыслями и
желаниями, и с каждым часом эта власть делалась
сильнее.
По мере приближения к цели сердце его все
сильней и
сильней сдавливалось тем невыразимо тягостным волнением, какое приводится испытывать каждому в минуты, предшествующие свиданию после долгой разлуки. В поспешности человека, который бежит на свидание самое радостное, заключается, кажется, столько же
желания скорее освободиться от этого тягостного волнения, сколько нетерпения обнять близких сердцу.
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное
желание —
желание иметь сына, и чем старее он становился, тем
сильнее желал. Часто между ним и женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на жену, толстую, раскормленную женщину, с румяным лицом и сонными глазами, спрашивал ее...
Сильный, красивый и неглупый, он был одним из тех людей, которым всегда и во всем сопутствует удача — не потому, что они талантливы и трудолюбивы, а скорее потому, что, обладая огромным запасом энергии, они по пути к своим целям не умеют — даже не могут — задумываться над выбором средств и не знают иного закона, кроме своего
желания.
В числе самых
сильных нравственных
желаний княгини было
желание иметь детей, и она полагала, что быть матерью или отцом есть высшее счастье человека на земле.
Не знаю сам, какое чувство было во мне
сильнее: радость ли, что я попал к добрым людям вместо разбойников, или стыд, что ошибся таким глупым и смешным образом. Я от всей души согласился на
желание пана Селявы; весь этот день пропировал с ним вместе и не забуду никогда его хлебосольства и ласкового обхождения. На другой день…
Мало того: если идея соединяется с
сильным, страстным
желанием, то, пожалуй, иной раз примешь ее, наконец, за нечто фатальное, необходимое, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться!
Я помню вас в горячую и
сильную минуту вашей жизни; но я уверен, что вы забыли все лучшие тогдашние впечатления ваши; ваши мечты, ваши теперешние, самые насущные
желания не идут дальше pair и impair, rouge, noir, двенадцати средних и так далее и так далее, я уверен!
Мы уже сказали, что Асклипиодот был очень «слаб к вину», с двух рюмок он уже начинал пьянеть, раскисал и к каждому слову начинал прибавлять «хорошо»; более
сильная степень опьянения выражалась в нем непременным
желанием кого-нибудь «сконфузить», причем он обнаруживал необыкновенную изобретательность.
Впрочем, Павел все это только думал, сестре же говорил: «Конечно, недурно… но ведь как?..» Со времени появления в голове моего героя мысли о женитьбе он начал чувствовать какое-то беспокойство, постоянное волнение в крови: мечтания его сделались как-то раздражительны, а
желание видеть Юлию еще
сильнее, так что через несколько дней он пришел к сестре и сам начал просить ее ехать с ним в собрание, где надеялся он встретить Кураевых.
Или все
сильные порывы, весь вихорь наших
желаний и кипящих страстей — есть только следствие нашего яркого возраста и только по тому одному кажутся глубоки и сокрушительны?» Что бы ни было, но в это время мне казались детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки.
Отдохнув немного после свадебного шуму, новые мои родители начали предлагать мне, чтобы я переехал с женою в свою деревню, потому что им-де накладно целую нас семью содержать на своем иждивении. Я поспешил отправиться, чтобы устроить все к нашей жизни — и, признаться,
сильное имел
желание дать свадебный бал для всех соседей и для тех гордых некогда девушек, кои за меня не хотели первоначально выйти. Каково им будет глядеть на меня, что. я без них женился! Пусть мучатся!
Едва начался обряд венчанья, как супруга Ивана Гавриловича почувствовала уже тоску и
сильный позыв к зевоте; крестьянская свадьба, заинтересовавшая ее дня три тому назад, казалась ей весьма скучным удовольствием; невеста была глупа и выглядывала настоящим уродом, жених и того хуже — словом, она изъявила
желание как можно скорее ехать домой. Иван Гаврилович, разделявший с женою одни и те же мысли, не замедлил сесть в коляску, пригласив наперед к себе некоторых из соседей.
Никто не ответил. Вавило, оскалив зубы, с минуту стоял на пороге каземата и чувствовал, словно кто-то невидимый, но
сильный, обняв его, упрямо толкал вперед. Притворив дверь, он, не торопясь, пошел по коридору, дорога была ему известна. У него вздрагивали уши; с каждым шагом вперед он ступал всё осторожнее, стараясь не шуметь, и ему хотелось идти всё быстрее; это
желание стало непобедимым, когда перед ним широко развернулся пожарный двор.
Тяжело было жить с подобными людьми такому доброму, благородному человеку, каким был Кольцов; в нем все
сильнее разгоралось
желание оставить Воронеж и переселиться в Москву или в Петербург.