Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная
сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай!
пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из
сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец
пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили головы, все сгибли — кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену
пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая
сила.
— Так, стало быть, следует, чтобы
пропадала даром козацкая
сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?
Наконец в том и в другом углу стало раздаваться: «Вот
пропадает даром козацкая
сила: нет войны!..
— Вот,
пропадут,
пропадут ни за что! — говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю
силу голоса и зычно закричал...
Он подошел к столу, пристально поглядел в листки, в написанное им предисловие, вздохнул, покачал головой и погрузился в какое-то, должно быть, тяжелое раздумье. «Что я делаю! На что трачу время и
силы? Еще год
пропал! Роман!» — шептал он с озлоблением.
Он чувствовал, что на нем одном лежал долг стать подле нее, осветить ее путь, помочь распутать ей самой какой-то роковой узел или перешагнуть
пропасть, и отдать ей, если нужно, всю свою опытность, ум, сердце, всю
силу.
Его не стало, он куда-то
пропал, опять его несет кто-то по воздуху, опять он растет, в него льется
сила, он в состоянии поднять и поддержать свод, как тот, которого Геркулес сменил. [Имеется в виду один из персонажей греческой мифологии, исполин Атлант, державший на своих плечах небесный свод. Геркулес заменил его, пока Атлант ходил за золотыми яблоками.]
А они не видят, не понимают, все еще громоздят горы, которые вдруг выросли на его дороге и
пропали, — их нет больше, он одолел их страшною
силою любви и муки!
— А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь. Не в
силах теперь, потом, может быть, а теперь я к Грушеньке пойду…
Пропадай мое сало!
Чувство полного обладания своей судьбой усыпляет нас… а темные
силы, а черные люди влекут, не говоря ни слова, на край
пропасти.
Внимание хозяина и гостя задавило меня, он даже написал мелом до половины мой вензель; боже мой, моих
сил недостает, ни на кого не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна — на краю
пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю,
силы слабеют, и нет тебя вблизи, и вдали тебя не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова на бой в доспехах любви».
Ах, жизнь, жизнь! все равно как платье. Все цело да цело, и вдруг где-нибудь лопнет. Хорошо еще, ежели лопнет по шву — зачинить легко; а ежели по целому месту — пиши
пропало! Как ни чини, ни заштопывай, а оно все дальше да дальше врозь ползет. И заплатки порядочной поставить нельзя: нитка не держит. Господи, да неужто уж Бог так немилостив, во второй раз такое же испытанье пошлет! Он ли не старается! он ли не выбивается из
сил!
И все мертвецы вскочили в
пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один, всех выше, всех страшнее, хотел подняться из земли; но не мог, не в
силах был этого сделать, так велик вырос он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся он, и пошло от того трясение по всей земле. И много поопрокидывалось везде хат. И много задавило народу.
Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет
сил больше… — произнес он наконец. — Но боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и все, ну вот так и жжет, так и жжет… Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему:
пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!»
Начал прищуривать глаза — место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в небе. Что за
пропасть! да это голубятня, что у попа в огороде! С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая
сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. «Быть завтра большому ветру!» — подумал дед. Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими
силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами не
пропадали.
Тот красивый подъем всех
сил, который Серафима переживала сейчас после замужества, давно миновал, сменившись нормальным существованием. Первые радости материнства тоже прошли, и Серафима иногда испытывала приступы беспричинной скуки. Пять лет выжили в деревне. Довольно. Особенно сильно повлияла на Серафиму поездка в Заполье на свадьбу Харитины. В городе все жили и веселились, а в деревне только со скуки
пропадай.
Вы только сообразите, сколько
пропадает теперь мертвого капитала у попов, писарей, купцов, а из этих мелочей составится страшная
сила, как из мелких речонок наливается море.
— Томаш! — опять зовет шепотом ребенок, — знаешь, что я хочу тебе сказать: я ведь
пропаду тут. У меня
силы нет, Томаш.
Обольщение шло crescendo, [с возрастающей
силой (итал.)] я чувствовал себя, так сказать, на краю
пропасти, но все еще оставался неколебим.
Для философа оставался неразрешимым вопрос о том, для какой цели затрачивался такой громадный запас энергии, если в мировой системе не
пропадает даром ни один атом материи, ни один штрих проявившейся тем или другим путем мировой
силы…
— Пожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себя. В ней
пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая
сила. И в то же время она — такая добрая, женственная, бесконечно милая. Точно в ней два человека: один — с сухим, эгоистичным умом, другой — с нежным и страстным сердцем. Вот оно, читайте, Ромашов. Что сверху — это лишнее. — Назанский отогнул несколько строк свер-ху. — Вот отсюда. Читайте.
А Пахомовна-то перекрестилася, бесовскую
силу крестом победила; первый-то мешок взяла — в
пропасть кинула огненную, а другой-то мешок взяла — по ветру злато развеяла; насчитала она мешков число зверино шестьсот шестьдесят шесть, и все-то раскидала, развеяла.
Теперь он даже в пирожную ходить не может; и денег нет, и
силы тают с каждым днем. С трудом Анна Ивановна уговорила его не отказываться от скудного обеда в два блюда, обнадежив, что не все еще
пропало и что со временем она возвратит свои издержки.
— Да и где же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в
пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись, а тебя это словно какая невидимая
сила спасла: как на глиняну глыбу сорвался, упал, так на ней вниз, как на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем, а глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило. Ну, а теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
— А ты погляди, как мало люди
силу берегут, и свою и чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик
пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в лесу.
С невыносимой очевидностью он ощущал, что эта женщина необходима ему и что
пропадёт он без неё теперь, когда душа его вся поколеблена. Придётся пьянствовать, гулять, возиться с продажными бабами и всячески обманывать себя, чтобы хоть как-нибудь укрыться от страшного одиночества, вновь и с новою
силою идущего на него.
Талантов никаких, поэзии нема, способностей к работе
пропасть, память большая, ум не разнообразный и не глубокий, но здравый и живой; сушь и
сила, и даже дар слова, когда речь идет об его, между нами сказать, скучнейшей Болгарии.
Ты падешь жертвой твоего восторженного непониманья, я пойду за тобой в эту
пропасть, пойду, потому что люблю тебя, потому что подземные
силы меня избрали для твоей гибели.
— И этого нет, потому что и в пороках есть своя обязательная хронология. Я не хочу сказать, что именно я лучше — все одинаковы. Но ведь это страшно, когда человек сознательно толкает себя в
пропасть… И чистота чувства, и нетронутость
сил, и весь духовный ансамбль — куда это все уходит? Нельзя безнаказанно подвергать природу такому насилию.
Оставить этот свет я не в
силах, но и жить в нем без тебя не могу. Мы скоро вернемся в Петербург, приезжай туда, живи там, мы найдем тебе занятия, твои прошедшие труды не
пропадут, ты найдешь для них полезное применение… Только живи в моей близости, только люби меня, какова я есть, со всеми моими слабостями и пороками, и знай, что ничье сердце никогда не будет так нежно тебе предано, как сердце твоей Ирины. Приходи скорее ко мне, я не буду иметь минуты спокойствия, пока я тебя не увижу.
Где бы ему ударить изо всей
силы по препятствию, он соображает: «А что отсюда выйдет? а как бы даром не
пропасть?» И стоит перед делом, как кол… пока не околеет.
— Я
пропал… знаю! Только — не от вашей
силы… а от своей слабости… да! Вы тоже черви перед богом… И — погодите! Задохнетесь… Я
пропал — от слепоты… Я увидал много и ослеп… Как сова… Мальчишкой, помню… гонял я сову в овраге… она полетит и треснется обо что-нибудь… Солнце ослепило ее… Избилась вся и
пропала. А отец тогда сказал мне: «Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучается и бросится куда попало… лишь бы отдохнуть!..» Эй! развяжите мне руки…
Сильнее накрапывал дождь. Все ждали, когда почувствуется под ногами дорога, но дорога словно
пропала или находилась где-нибудь далеко, в стороне. Вместо дороги попали в неглубокий лесной овраг и тут совсем лишились
сил, замучились до полусмерти — но все-таки выбрались. От дождя и от боли, когда втаскивали наверх, Колесников пришел в себя и застонал. Забормотал что-то.
Его слабые руки не в
силах были удержать ее на краю
пропасти, и, не удержав ее, он кинулся в
пропасть сам.
Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну, а между тем у несчастного нет ни
силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза от зияющей
пропасти; бездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели.
— Кров! — говоришь ты! — загремел он своим железным голосом, — проклятие! — говоришь ты… Нет! я их не прокляну… Им это нипочем! А кров… кров я их разорю, и не будет у них крова так же, как у меня! Узнают они Мартына Харлова! Не
пропала еще моя
сила! Узнают, как надо мной издеваться!.. Не будет у них крова!
Но клоун Эдвардс, очевидно, не в нормальном состоянии. Он не в
силах выдержать до воскресенья обещания, данного режиссеру, не в
силах бороться против тоски, им овладевшей, его настойчиво опять тянет в уборную, к столу, где едва виднеется почти опорожненный графин водки. Он выпрямляется, потряхивает головою и отходит от мальчика нетвердыми шагами. Облик его постепенно затушевывается окружающею темнотою,
пропадает, наконец, вовсе — и снова все вокруг охватывается мраком и тишиною…
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную
пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном мире, в числе бесконечного ряда жизней и они
сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Митя. Ты, коли любишь, эти шутки брось! Не к месту они. Эх,
пропадай моя голова! (Обнимает ее.) Разве
силой возьмут, волей не отдам. Я за тебя, Люба, душу положу!
— Надо всем она веет, а человек вроде как по жёрдочке над
пропастью идёт; она крылом мах! — и человека нет нигде! О, господи! «
Силою твоею да укрепится мир», — а как ему укрепиться, ежели смерть поставлена превыше всего? Ты и разумом смел, и книг много съел, а живёшь, пока цел, да!
Но мне все чаще думалось, что, любя доброе, как дети сказку, удивляясь его красоте и редкости, ожидая как праздника, — почти все люди не верят в его
силу и редкие заботятся о том, чтоб оберечь и охранить его рост. Все какие-то невспаханные души: густо и обильно поросли они сорной травою, а занесет случайно ветер пшеничное зерно — росток его хиреет,
пропадает.
А про ладонку, братец ты мой, сказал: «Перелезь, говорит, ты через огород и закопай ее на каком хошь месте и воткни новый кол, оскобленный, и упри его в перегороду; пять зорь опосля того опять умывайся росой, а на шестую ступай к перегороде: коли колик твой не перерублен и ладонка тут — значит, весь заговор их
пропал; а коли твое дело попорчено — значит, и с той стороны
сила большая».
Это я товарищам признак подал, чтобы готовились. Их всего пятеро — сила-то наша. Беда только, думаю, как начнут из револьверов палить — в городе-то услышат. Ну, да уж заодно
пропадать. Без бою все-таки не дадимся.
Другое дело, кабы ее на худое-то толкали, а то только всеми
силами отвести ее от того желают: сам свое сердце смирил, кажись, сколько только мог, и какой бы там внутри червяк ни сидел, все прощаю и забываю; ну, по пословице, что с возу упало, то
пропало, — не воротишь!
Мелания. Егор! В
пропасть летишь! В пасть адову… В такие дни… Все разрушается, трон царев качают злые
силы… антихристово время… может — Страшный суд близок…
— Известно, — произнес Евсеич задумчиво. — Ну, только опять так мы, значит, промежду себя мекаем: ежели, мол, теперича вам, ваше благородие, супротив начальников не выстоять будет, тут мы должны вовсе
пропасть и с ребятами. Потому — ихняя
сила…
Сегодня вода плывёт спокойно, но — теперь лето, работать нечего, и
сила реки
пропадает бесполезно; осенью, в дожди, она станет непокорной и опасной, требуя непрерывного внимания к своим капризам; весною — выйдет из берегов, зальёт всё вокруг мутной холодной водой и начнёт тихонько, настойчиво ломать, размывать плотину. Уже не однажды на памяти Николая она грозила разорением, заставляя непрерывно работать дни и ночи, чтобы побороть её неразумную
силу.