Неточные совпадения
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над
светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли
светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной
луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
Сумерки сгущались, полная
луна светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе.
Переложил подушки так, чтоб не видеть нахально
светлое лицо
луны, закурил папиросу и погрузился в сизый дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.
Тусклый кружок
луны наливался светом, туман над озером тоже
светлел, с гор ползли облака, за ними влачились тени.
Ночь была прозрачно
светлая, — очень высоко, почти в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая
луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из вагона в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
В небе, очень густо синем и почти без звезд, неподвижно стоял слишком
светлый диск ущербленной
луны.
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была
светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом
луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
Она прокралась к окраине двора, закрытой тенью, и вошла в темную аллею. Она не шагала, а неслась; едва мелькал темный ее силуэт, где нужно было перебежать
светлое пространство, так что
луна будто не успевала осветить ее.
Вечером зажгли огни под деревьями; матросы группами теснились около них; в палатке пили чай, оттуда слышались пение, крики. В песчаный берег яростно бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет по ногам и бахромой рассыплется по песку. Вдали
светлел от
луны океан, точно ртуть, а в заливе, между скал, лежал густой мрак.
Должно быть, взошла
луна; сквозь туман ее не было видно, но на земле стало
светлее.
Всходила
луна, и от этого за сопками, по ту сторону реки, стало
светлее.
Начинала всходить
луна. И на небе и на земле сразу стало
светлее. Далеко, на другом конце поляны, мелькал огонек нашего бивака. Он то замирал, то как будто угасал на время, то вдруг снова разгорался яркой звездочкой.
Вместо мутной зимней слякоти наступили легкие морозы, вечера становились
светлее, на небе искрились звезды, и серп
луны кидал свой мечтательный и неверный свет на спящие улицы, на старые заборы, на зеленую железную крышу дома Линдгорстов, на бревна шлагбаума и на терявшуюся в сумраке ленту шоссе.
Был необыкновенно
светлый осенний вечер, когда сумерки угасают незаметно, а сверху, почти с середины неба, уже светит полная
луна.
Луна, поднимаясь вверх, действительно все
светлей и
светлей начала освещать окрестность. Стало видно прежде всего дорогу, потом — лесок по сторонам; потом уж можно было различать поля и даже какой хлеб на них рос. Лошади все веселей и веселей бежали, кучер только посвистывал на них.
И все я был один, и все мне казалось, что таинственно величавая природа, притягивающий к себе
светлый круг месяца, остановившийся зачем-то на одном высоком неопределенном месте бледно-голубого неба и вместе стоящий везде и как будто наполняющий собой все необъятное пространство, и я, ничтожный червяк, уже оскверненный всеми мелкими, бедными людскими страстями, но со всей необъятной могучей силой воображения и любви, — мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и
луна, и я, мы были одно и то же.
Но
луна все выше, выше,
светлее и
светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Вдобавок к этому в конце аллеи на
светлом фоне неба виднелся огромный и красноватый облик
луны, как бы выплывающий из сероватого тумана росы.
Первый раз я видел ночную тревогу и как-то сразу понял, что люди делали ее по ошибке: пароход шел, не замедляя движения, за правым бортом, очень близко горели костры косарей, ночь была
светлая, высоко стояла полная
луна.
Тогда я встал, вынул книгу из подпечка, подошел к окну; ночь была
светлая,
луна смотрела прямо в окно, но мелкий шрифт не давался зрению.
Тогда стало вдруг
светлее, из-за облака, которое стояло над всем пространством огромного водопада, приглушая его грохот, выглянула
луна, и водопад оставался сзади, а над водопадом все стояла мглистая туча, соединявшая небо и землю…
Ночь продолжала тихий бег над землей. Поплыли в высоком небе белые облака, совсем похожие на наши.
Луна закатилась за деревья: становилось свежее, и как будто
светлело. От земли чувствовалась сырость… Тут с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало на его совести.
Ветер лениво гнал с поля сухой снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось, в крайнее окно глянул луч
луны, лёг на пол под ноги женщине
светлым пятном, а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием
луны, они стали прозрачней и
светлей.
Темное, могучее размахнувшееся море
светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики
луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.
Смотрел на круглый одинокий шар
луны — она двигалась по небу толчками, точно прыгала, как большой
светлый мяч, и он слышал тихий звук её движения, подобный ударам сердца. Не любил он этот бледный, тоскующий шар, всегда в тяжёлые минуты жизни как бы наблюдавший за ним с холодной настойчивостью. Было поздно, но город ещё не спал, отовсюду неслись разные звуки.
Было долгое молчание, и только костер яростно шумел и ворочался, как бешеный.
Луна всходила: никто и не заметил, как
посветлело и засеребрились в лесу лесные чудеса. Еремей тряхнул головой и сказал окончательно...
Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет, лишь когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и
луна, и
светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А до тех пор ужас, ужас…
Когда, как хор одушевленный,
Земля, и звезды, и
лунаГремят хвалой творцу вселенной,
Себя со злобою надменной
Ему равняет Сатана!
Но беса умствованья ложны,
Тождествен с истиною тот,
Кого законы непреложны,
Пред чьим величием ничтожны
Равно кто любит иль клянет!
Как звездный блеск в небесном поле
Ясней выказывает мгла,
Так на твою досталось долю
Противуречить божьей воле,
Чтоб тем
светлей она была!
— Кто это, блистающая, как заря, прекрасная, как
луна,
светлая, как солнце? О Суламифь, красота твоя грознее, чем полки с распущенными знаменами! Семьсот жен я знал, и триста наложниц, и девиц без числа, но единственная — ты, прекрасная моя! Увидят тебя царицы и превознесут, и поклонятся тебе наложницы, и восхвалят тебя все женщины на земле. О Суламифь, тот день, когда ты сделаешься моей женой и царицей, будет самым счастливым для моего сердца.
Однако уж и смерклось.
Пока
луна над нами не взошла
И в
светлый сумрак тьмы не обратила,
Взойдем в Мадрит.
— Походимте лучше по саду, — сказала Кэт. Мы пошли. В этот странный час
светлой и туманной осенней ночи запущенный парк казался печальным и таинственным, как заброшенное кладбище.
Луна светила бледная. Тени оголенных деревьев лежали на дорожках черными, изменчивыми силуэтами. Шелест листьев под нашими ногами путал нас.
Когда же оно налетело на
луну, то мельник уже ясно понял, что это за история, потому что на
светлом месяце так и вырезались черные крылья, а под ними еще что-то и какая-то скрюченная людская фигура, с длинною, трясущеюся бородою…
Там часто тихая
луна, сквозь зеленые ветви, посребряла лучами своими
светлые Лизины волосы, которыми играли зефиры и рука милого друга; часто лучи сии освещали в глазах нежной Лизы блестящую слезу любви, осушаемую всегда Эрастовым поцелуем.
Как выплыли мы на середину пролива,
луна на небо взошла,
посветлело. Оглянулись все, сняли шапки… За нами, сзади, Соколиный остров горами высится, на утесике-то Буранова кедра стоит…
Справа по растрёпанным кустам, освещённым
луною, ползла тень, шевеля ветки, а слева за чёрной грядою блестела вода, вся в
светлых пятнах и тёмной узорчатой ткани.
Макар и не заметил раньше, что на равнине как будто стало светать. Прежде всего из-за горизонта выбежали несколько
светлых лучей. Они быстро пробежали по небу и потушили яркие звезды. И звезды погасли, а
луна закатилась. И снежная равнина потемнела.
Теперь стало светло — гораздо
светлее, чем при начале ночи. Это происходило, конечно, оттого, что они были гораздо ближе к звездам. Звезды, величиною каждая с яблоко, так и сверкали, а
луна, точно дно большой золотой бочки, сияла, как солнце, освещая равнину от края и до края.
Я молчал. Над горами слегка
светлело,
луна кралась из-за черных хребтов, осторожно окрашивая заревом ночное небо… Мерцали звезды, тихо веял ночной ласково-свежий ветер… И мне казалось, что голос Микеши, простодушный и одинаково непосредственный, когда он говорит о вере далекой страны или об ее тюрьмах, составляет лишь часть этой тихой ночи, как шорох деревьев или плеск речной струи. Но вдруг в этом голосе задрожало что-то, заставившее меня очнуться.
Ночь была
светлая и холодная, снег переливал голубоватыми огнями, словно алмазный; на небе вызвездило, и Стожары ярко мерцали, мороз хрустел и скрипел под санями; покрытые оледенелым инеем ветки деревьев слабо звенели, блистая на
луне, как стеклянные.
Ей хотелось остаться одной и думать. Присутствие мужа, даже спящего, стесняло ее. Выйдя на палубу, она невольно села на то же самое место, где сидела раньше. Небо стало еще холоднее, а вода потемнела и потеряла свою прозрачность. То и дело легкие тучки, похожие на пушистые комки ваты, набегали на
светлый круг
луны и вдруг окрашивались причудливым золотым сиянием. Печальные, низкие и темные берега так же молчаливо бежали мимо парохода.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в
светлой полосе
луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
За чашей
светлого вина
Беседуй с умными мужами;
Когда же тихая
лунаЯвится на небе с звездами,
Спеши к возлюбленной своей —
Забудь… на время мудрость с ней.
«И все я был один, — рассказывает Николенька в «Юности», — и все казалось, что таинственно-величавая природа, притягивающая к себе
светлый круг месяца, стоящий везде, и как будто наполняющий собою все необъятное пространство, и я, ничтожный червяк, — мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и
луна, и я, мы были одно и то же».
Собиралась всходить
луна, и от этого на небе было
светлее, чем на земле.
А погодя еще немного он уже не думал ни о Сергее Сергеиче, ни о своих ста рублях. Была тихая, задумчивая ночь, очень
светлая. Когда в лунные ночи Подгорин смотрел на небо, то ему казалось, что бодрствуют только он да
луна, всё же остальное спит или дремлет; и на ум не шли ни люди, ни деньги, и настроение мало-помалу становилось тихим, мирным, он чувствовал себя одиноким на этом свете, и в ночной тишине звук его собственных шагов казался ему таким печальным.
Сергей Дмитриевич все сидел и слушал.
Луна вышла из-за облака — сделалось
светлее.
Сначала их охватил полный мрак, но через несколько минут, когда глаза привыкли, сделалось
светлее, да и
луна вышла на чистую полосу неба и сквозь густоту дерев причудливыми узорами освещала дорогу. Перспектива просеки при этом лунном освещении, который лился бесконечно, представляла из себя таинственную и великолепную картину.
Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почти полная
луна на
светлом, почти беззвездном, весеннем небе.