Неточные совпадения
Излучистая полоса жидкой
стали сверкнула ему в глаза,
сверкнула и не только не исчезла, но даже не замерла под взглядом этого административного василиска.
— Ну, поискать в других местах, поездить. — Тут богатая мысль
сверкнула в голове Чичикова, глаза его
стали побольше. — Да вот прекрасное средство! — сказал он, глядя в глаза Платонову.
Приходит муж. Он прерывает
Сей неприятный tête-а-tête;
С Онегиным он вспоминает
Проказы, шутки прежних лет.
Они смеются. Входят гости.
Вот крупной солью светской злости
Стал оживляться разговор;
Перед хозяйкой легкий вздор
Сверкал без глупого жеманства,
И прерывал его меж тем
Разумный толк без пошлых тем,
Без вечных истин, без педантства,
И не пугал ничьих ушей
Свободной живостью своей.
И
стали наступать они тесно на козацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями,
сверкая очами и блеща медными доспехами.
Вновь
сверкнули в его памяти прекрасные руки, очи, смеющиеся уста, густые темно-ореховые волосы, курчаво распавшиеся по грудям, и все упругие, в согласном сочетанье созданные члены девического
стана.
Кошмарное знакомство
становилось все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел плечо в плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью по колену, толкал его локтем, плечом, радовался чему-то, и Самгин убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские глаза как-то неестественно прыгали в глазницах и
сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин вспомнил поручика Трифонова, тот был менее опасен, простодушнее этого.
Самгин был доволен, что Варвара помешала ему ответить. Она вошла в столовую, приподняв плечи так, как будто ее ударили по голове. От этого ее длинная шея
стала нормальной, короче, но лицо покраснело, и глаза
сверкали зеленым гневом.
Самгин, не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, — оно не
стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно
сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд. Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы еще дрожали.
Но с этого дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство,
стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался таким же нервным, каким приехал из Москвы, так же подозрительно и сердито
сверкали его темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
Чем ниже по реке сползал бойкий пароход, тем более мило игрушечным
становился город, раскрашенный мягкими красками заката, тем ярче
сверкала золотая луковица собора, а маленькие домики, еще умаляясь, прижимались плотнее к зубчатой стене и башням кремля.
Он несколько лет неутомимо работает над планом, думает, размышляет и ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет разные
статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и забытое ночью; а иногда вдруг, как молния,
сверкнет новая, неожиданная мысль и закипит в голове — и пойдет работа.
И день настал. Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
Теперь он мощный враг Петра.
Теперь он, бодрый, пред полками
Сверкает гордыми очами
И саблей машет — и к Десне
Проворно мчится на коне.
Согбенный тяжко жизнью старой,
Так оный хитрый кардинал,
Венчавшись римскою тиарой,
И прям, и здрав, и молод
стал.
Райский посмотрел с обрыва на Волгу: она
сверкала вдали, как
сталь. Около него, тихо шелестя, летели с деревьев увядшие листья.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не
стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза
сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела,
сверкнула глазками, лицо ее
стало ужасно серьезным, и она с горячею, негодующею жалобой вдруг заговорила скоро, нервно...
Наконец мы подошли к скале Ян-Тун-лаза. Тут на опушке дубовой рощи мы немного отдохнули. До моря оставалось еще километра полтора. Долина здесь делает крутой поворот к юго-востоку. Собрав остаток сил, мы поплелись дальше. Скоро дубняки
стали редеть, и вот перед нами
сверкнуло море.
Вдруг в фанзе на мгновение все осветилось.
Сверкнула яркая молния, и вслед за тем послышался резкий удар грома. Гулким эхом он широко прокатился по всему небу. Мулы
стали рваться на привязи, собаки подняли вой.
Погода стояла прекрасная: белые круглые облака высоко и тихо неслись над нами, ясно отражаясь в воде; тростник шушукал кругом; пруд местами, как
сталь,
сверкал на солнце.
Пока молния
сверкала вдали, было ясно видно, где именно происходят контакты небесного электричества с землей, но когда она
стала вспыхивать в непосредственной близости, то утратила свой искровый характер.
Левко
стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и смело гналась она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут Левко
стал замечать, что тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное. Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и на лице ее
сверкнула злобная радость.
Посреди хаты
стало веять белое облако, и что-то похожее на радость
сверкнуло в лицо его.
И этот лозунг
стал боевым кличем во всех студенческих выступлениях. Особенно грозно прозвучал он в Московском университете в 1905 году, когда студенчество слилось с рабочими в университетских аудиториях, открывшихся тогда впервые для народных сходок. Здесь этот лозунг
сверкал и в речах и на знаменах и исчез только тогда, когда исчезло самодержавие.
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней третья, в пока мы дошли до центра города, пан Крыжановский
стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо
сверкали, уныние исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он
стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за евреями… Около нас
стала собираться толпа. К счастью, это было уже близко от дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
Первое время настроение польского общества было приподнятое и бодрое. Говорили о победах, о каком-то Ружицком, который
становится во главе волынских отрядов, о том, что Наполеон пришлет помощь. В пансионе ученики поляки делились этими новостями, которые приносила Марыня, единственная дочь Рыхлинских. Ее большие, как у Стасика, глаза
сверкали радостным одушевлением. Я тоже верил во все эти успехи поляков, но чувство, которое они во мне вызывали, было очень сложно.
Слово, кинутое так звонко, прямо в лицо грозному учителю, сразу поглощает все остальные звуки. Секунда молчания, потом неистовый визг, хохот, толкотня. Исступление охватывает весь коридор. К Самаревичу проталкиваются малыши, опережают его,
становятся впереди, кричат: «бирка, бирка!» — и опять ныряют в толпу. Изумленный, испуганный бедный маниак стоит среди этого живого водоворота, поворачивая голову и
сверкая сухими, воспаленными глазами.
Придя как-то к брату, критик читал свою
статью и, произнося: «я же говорю: напротив», —
сверкал глазами и энергически ударял кулаком по столу… От этого на некоторое время у меня составилось представление о «критиках», как о людях, за что-то сердитых на авторов и говорящих им «все напротив».
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза
сверкали сердито, а лицо в этой массе волос
стало маленьким и смешным.
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был ясный январский день, всюду
сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя сердце, пошел учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина не пойти в школу, а на третий его поведение
стало известно деду.
Села у окна и, посасывая губу,
стала часто сплевывать в платок. Раздеваясь, я смотрел на нее: в синем квадрате окна над черной ее головою
сверкали звезды. На улице было тихо, в комнате — темно.
Сперва к ней ездили одни русские, потом
стали появляться французы, весьма любезные, учтивые, холостые, с прекрасными манерами, с благозвучными фамилиями; все они говорили скоро и много, развязно кланялись, приятно щурили глаза; белые зубы
сверкали у всех под розовыми губами, — и как они умели улыбаться!
Воздух заструился на мгновение; по небу
сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах. И вдруг все
стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание — и остался одиноким и прошел мимо чужого счастия.
Время от времени отрываясь от судебных и общественных дел, сам Н.Л. Казецкий
становился во главе газеты — в редакции гремел гром и
сверкали молнии.
— Не сердитесь, не сердитесь, не
сверкайте глазами… Впрочем, вы не
сверкаете. Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что всё теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас свои мысли. Старый путь кончен совсем; теперь я уже никогда не
стану вас компрометировать старым путем, теперь новым путем.
Редедя, видимо, ожесточился и начал с такою быстротой посылать ножом в рот соус с тарелки, что тарелка скрежетала, а
сталь ножа,
сверкая, отражалась на стене в виде мелких зайчиков.
Сбросив с плеч ротонду на руки Саши, она
стала еще красивее: стройная фигура была туго обтянута голубовато-серым шелком, в ушах
сверкали брильянты, — она напомнила мне Василису Прекрасную, и я был уверен, что это сама губернаторша.
Приятно слышать последние вздохи жизни, но после каждого удара колокола
становится тише, тишина разливается, как река по лугам, все топит, скрывает. Душа плавает в бескрайней, бездонной пустоте и гаснет, подобно огню спички во тьме, растворяясь бесследно среди океана этой пустоты, где живут,
сверкая, только недосягаемые звезды, а все на земле исчезло, ненужно и мертво.
Варвара отрезала кусок булки и, заслушавшись затейливых речей Володина, держала нож в руке. Острие
сверкало. Передонову
стало страшно, — а ну, как вдруг зарежет. Он крикнул...
Хотелось уйти, но не успел: Савка спросил ещё водки, быстро одну за другой выпил две рюмки и, багровый, нехорошо
сверкая просветлёнными глазами,
стал рассказывать, навалясь грудью на стол...
По крыше тяжело стучали ещё редкие тёплые капли; падая на двор, они отскакивали от горячей земли, а пыль бросалась за ними, глотая их. Туча покрыла двор,
стало темно, потом
сверкнула молния — вздрогнуло всё, обломанный дом Бубновых подпрыгнул и с оглушающим треском ударился о землю, завизжали дети, бросившись в амбар, и сразу — точно река пролилась с неба — со свистом хлынул густой ливень.
Но отец тотчас схватил собачий дом, опрокинул его и
стал вытряхать горящую солому, под ногами у него
сверкали жёлтые цветки, они горели у морды собаки, вспыхивали на её боках; отец весь курился серым дымом, фыркал и орал, мотая головою из стороны в сторону.
Он постоянно
становится за стулом генеральши и ужасно любит сахар. Когда ему дадут сахарцу, он тут же сгрызает его своими крепкими, белыми, как молоко, зубами, и неописанное удовольствие
сверкает в его веселых голубых глазах и на всем его хорошеньком личике.
Меж явью и сном встало воспоминание о тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню, как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого, как на медали. Вдруг разговор
стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после того губы беседующих
стали шевелиться беззвучно, глаза
сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Они не отъехали полуверсты от болота, как у передовых казаков лошади шарахнулись и
стали храпеть; через минуту из-за куста
сверкнули как уголь блестящие глаза, и вдруг меж деревьев вдоль опушки промчалась целая стая волков.
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого
сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж ты
стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу,
стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.
Тьма на земле
становится гуще, сырее, теплее, небо уходит выше, и всё ярче
сверкают звезды в серебряном тумане Млечного Пути.
В последний раз она особенно ярко
сверкнула в 1924 году и затем
стала угасать.
Сон мой был в руку, родная!
Сон перед Спасовым днем.
В поле заснула одна я
После полудня, с серпом,
Вижу — меня оступает
Сила — несметная рать, —
Грозно руками махает,
Грозно очами
сверкает.
Думала я убежать,
Да не послушались ноги.
Стала просить я помоги,
Стала я громко кричать.
Стала я кликать его:
«Видишь, меня оступает
Сила — несметная рать, —
Грозно руками махает,
Грозно очами
сверкает...
— Ого-о! — сказал Евсей, когда присмотрелся. Город, вырастая,
становился всё пестрей. Зелёный, красный, серый, золотой, он весь
сверкал, отражая лучи солнца на стёклах бесчисленных окон и золоте церковных глав. Он зажигал в сердце ожидание необычного. Стоя на коленях, Евсей держался рукою за плечо дяди и неотрывно смотрел вперёд, а кузнец говорил ему...