Неточные совпадения
Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и
русские люди
бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы.
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного,
бежали к ней.
— Ну да, я — преувеличенный! — согласился Депсамес, махнув на Брагина рукой. — Пусть будет так! Но я вам говорю, что мыши любят
русскую литературу больше, чем вы. А вы любите пожары, ледоходы, вьюги, вы
бежите на каждую улицу, где есть скандал. Это — неверно? Это — верно! Вам нужно, чтобы жить, какое-нибудь смутное время. Вы — самый страшный народ на земле…
— Достоевский считал характернейшей особенностью интеллигенции — и Толстого — неистовую, исступленную прямолинейность грузного, тяжелого
русского ума. Чепуха. Где она — прямолинейность? Там, где она есть, ее можно объяснить именно страхом. Испугались и —
бегут прямо, «куда глаза глядят». Вот и все.
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет,
русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось
бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что
русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Когда, после молебна, мы стали садиться на шлюпки, в эту минуту, по свистку, взвились кверху по снастям свернутые флаги, и люди
побежали по реям, лишь только
русский флаг появился на адмиральском катере.
Вот я думал
бежать от
русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени:
русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества,
русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
Но он не ограничивался одной Зосей, а
бежал так же стремительно в нижний этаж, где жили пани Марина и Давид. Конечно, пани Марина очень любила
русскую водку, но она не забыла еще, как танцевала с крутоусым Сангушко, и знала толк в забавках. Гордый и грубый с пани Мариной в обыкновенное время, Альфонс Богданыч теперь рассыпался пред ней мелким бесом и в конце концов добивался-таки своего.
Тройка катит селом, стучит по мосту, ушла за пригорок, тут одна дорога и есть — к нам. Пока мы
бежим навстречу, тройка у подъезда; Михаил Семенович, как лавина, уже скатился с нее, смеется, целуется и морит со смеха, в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство
русских телег,
русских дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер уже бранит их...
Мера оригинальная и, вероятно, унаследованная от татар, употребляемая в предупреждение
побегов и показывающая, больше телесных наказаний, всю меру презрения к человеческому достоинству со стороны
русского законодательства.
Много воды утекло с тех пор, и мы встретили горный дух, остановивший наш
бег, и они, вместо мира мощей, натолкнулись на живые
русские вопросы.
Белинскому принадлежат слова: «Не в парламент пошел бы освобожденный
русский народ, а в кабак
побежал бы пить вино, бить стекла и вешать дворян».
Манзы и кавказцы, не умеющие строить
русских изб, обыкновенно
бегут в первый же год.
Поэта образы живые
Высокий комик в плоть облек…
Вот отчего теперь впервые
По всем
бежит единый ток.
Вот отчего театра зала
От верху до низу одним
Душевным, искренним, родным
Восторгом вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой головой,
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с
русской, чистою душой.
Сначала князь не хотел отвечать на некоторые особенные его вопросы и только улыбался на советы «
бежать даже хоть за границу;
русские священники есть везде, и там обвенчаться можно».
В необразованном, пошловатом провинциальном мирке они были почти единственными представителями и отголосками того маленького ручейка мысли повозвышеннее, чувств поблагороднее и стремлений попоэтичнее, который в то время так скромно и почти таинственно
бежал посреди грубой и, как справедливо выражался Вихров, солдатским сукном исполненной
русской жизни.
Только в одном случае и доныне
русский бюрократ всегда является истинным бюрократом. Это — на почтовой станции, когда смотритель не дает ему лошадей для продолжения его административного
бега. Тут он вытягивается во весь рост, надевает фуражку с кокардой (хотя бы это было в комнате), скрежещет зубами, сует в самый нос подорожную и возглашает...
Давно ли
русский мужичок, cet ours mal léche, [этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за тем только, чтоб сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «
бежим!», или же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он как ни в чем не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей песни!
На пятый день Капотт не пришел. Я
побежал в кафе, при котором он состоял в качестве завсегдатая, и узнал, что в то же утро приходил к нему un jeune seigneur russe [молодой
русский барин] и, предложив десять франков пятьдесят сантимов, увлек старого профессора с собою. Таким образом, за лишнюю полтину меди Капотт предал меня…
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками, с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая по первому знаку ринуться вперед; в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную
русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов), с дерюгой вместо постельного белья и с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся в конурах ради экономии в топливе, теперь переходят в еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая рук, доят коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и прочий подневольный люд, пришедший с специальною целью за грош продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки
бежит жид, сам еще не сознавая зачем, но чуя, что из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.
Русская лошадь знает кнут и потому боится его (иногда даже до того уже знает, что и бояться перестает: бей, несытая душа, коли любо!); немецкая лошадь почти совсем не знает кнута, но она знает"историю"кнута, и потому при первом щелканье бича
бежит вперед, не выжидая более действительных понуждений.
И вот он
бежит в
русский ресторан, съест bitok au smetane — и прав на целый день. И все думает: ворочусь, буду на Петровской площади анекдоты из жизни Гамбетты рассказывать! И точно: воротился, рассказывает. Все удивляются, говорят: совсем современным человеком наш Иван Семеныч приехал!
Этот сырой мрак, все звуки эти, особенно ворчливый плеск волн, казалось, всё говорило ему, чтоб он не шел дальше, что не ждет его здесь ничего доброго, что нога его уж никогда больше не ступит на
русскую землю по эту сторону бухты, чтобы сейчас же он вернулся и
бежал куда-нибудь, как можно дальше от этого страшного места смерти.
В это время была в моде его книжка рассказов «На Волге», а в «
Русской мысли» незадолго перед этим имел большой, заслуженный успех его прекрасный художественный рассказ «За отца» на сюжет
побега из крепости политического заключенного.
В 1881 году я служил в театре А.А. Бренко. Мой старый товарищ и друг, актер В.Н. Андреев-Бурлак, с которым мы тогда жили вдвоем в квартирке, при театре на Тверской, в доме Малкиеля, напечатал тогда в «
Русской мысли» прекрасный рассказ «За отца», в котором был описан
побег из крепости политического преступника.
Когда деспот от власти отрекался,
Желая Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы голос вдруг раздался,
И Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты
бежал от друга и поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б
русскому народу
Мог возвратить его свободу!
Ура!
Выведет ли он семью назад к
русским, или
бежит с нею в Хунзах и будет бороться с Шамилем, — Хаджи-Мурат не решал.
Гамзало понял, для чего Хаджи-Мурат велел зарядить ружья. Он с самого начала, и что дальше, то сильнее и сильнее, желал одного: побить, порезать, сколько можно,
русских собак и
бежать в горы. И теперь он видел, что этого самого хочет и Хаджи-Мурат, и был доволен.
6 января 1852 года Шамиль возвращался домой в Ведено после сражения с
русскими, в котором, по мнению
русских, был разбит и
бежал в Ведено; по его же мнению и мнению всех мюридов, одержал победу и прогнал
русских. В сражении этом, что бывало очень редко, он сам выстрелил из винтовки и, выхватя шашку, пустил было свою лошадь прямо на
русских, но сопутствующие ему мюриды удержали его. Два из них тут же подле Шамиля были убиты.
Он знал только то, что сейчас надо было
бежать от
русских в горы.
Летом, в жаркий день, Пушкарь рассказал Матвею о том, как горела венгерская деревня, метались по улице охваченные ужасом люди, овцы, мычали коровы в хлевах, задыхаясь ядовитым дымом горящей соломы, скакали лошади, вырвавшись из стойл, выли собаки и кудахтали куры, а на
русских солдат, лежавших в кустах за деревней,
бежал во тьме пылающий огнём человек.
— Я думаю, — поспешно подхватил Берсенев, — что Инсаров полюбил теперь одну
русскую девушку и, по обещанию своему, решается
бежать.
Матрос Китаев. Впрочем, это было только его деревенское прозвище, данное ему по причине того, что он долго жил в
бегах в Японии и в Китае. Это был квадратный человек, как в ширину, так и вверх, с длинными, огромными обезьяньими ручищами и сутулый. Ему было лет шестьдесят, но десяток мужиков с ним не мог сладить: он их брал, как котят, и отбрасывал от себя далеко, ругаясь неистово не то по-японски, не то по-китайски, что, впрочем, очень смахивало на некоторые и
русские слова.
Казаки Трубецкого, увидя бегущего неприятеля, присоединились было сначала к ополчению князя Пожарского; но в то самое время, когда решительная победа готова была уже увенчать усилия
русского войска, казаки снова отступили и, осыпая ругательствами нижегородцев,
побежали назад в свой укрепленный лагерь.
И
бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости
русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О
Русская земля!
Ты уже за холмом.
Венецейцы, греки и морава
Что ни день о русичах поют,
Величают князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется гость земли немецкой,
Что, когда не стало больше сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И
бежит молва про удалого,
Будто он, на Русь накликав зло.
Из седла, несчастный, золотого
Пересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На Руси веселье полегло.
Сражение.
Русские снова
бегут.
Но вот наконец, послышались очаровательные звуки расставляемых тарелок и стаканов… Еще четверть часа — и на столе миска, из которой валит пар… Тетенька! простите меня, но я
бегу… Я чувствую, что в моей
русской груди дрожит
русское сердце!
Ужасный край оставим оба,
Беги со мной…» — «Нет,
русский, нет!
На берегу заветных вод
Цветут богатые станицы;
Веселый пляшет хоровод.
Бегите,
русские певицы,
Спешите, красные, домой:
Чеченец ходит за рекой.
Однажды слышит
русский пленный,
В горах раздался клик военный:
«В табун, в табун!»
Бегут, шумят;
Уздечки медные гремят,
Чернеют бурки, блещут брони,
Кипят оседланные кони,
К набегу весь аул готов,
И дикие питомцы брани
Рекою хлынули с холмов
И скачут по брегам Кубани
Сбирать насильственные дани.
Так пели девы. Сев на бреге,
Мечтает
русский о
побеге;
Но цепь невольника тяжка,
Быстра глубокая река…
Меж тем, померкнув, степь уснула,
Вершины скал омрачены.
По белым хижинам аула
Мелькает бледный свет луны;
Елени дремлют над водами,
Умолкнул поздний крик орлов,
И глухо вторится горами
Далекий топот табунов.
Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все французские писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат нации), которые полагают, что французские писатели всегда говорят правду — даже и тогда, когда уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню, который называется арбузом; что
русские происходят от татар, а венгерцы от славян; что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза на чистом
русском языке; что название славян происходит от французского слова esclaves [рабы] и что, наконец, в 1812 году французы били
русских, когда шли вперед, били их же, когда
бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы и сами этого хотели.
— «Какое дело! — закричал я, — мы пойдем вперед; при виде победоносных орлов наших все
побегут; мы раздавим
русской осадный корпус, сожжем Берлин, истребим прусскую армию…» — «Он сумасшедший!» — закричали все генералы.
Но что я говорю? если одна только рота французских солдат выйдет из России, то и тогда французы станут говорить и печатать, что эта горсть бесстрашных, этот священный легион не
бежал, а спокойно отступил на зимние квартиры и что во время бессмертной своей ретирады [отступления (франц.)] беспрестанно бил большую
русскую армию; и нет сомнения, что в этом хвастовстве им помогут
русские, которые станут повторять вслед за ними, что климат, недостаток, стечение различных обстоятельств, одним словом, все, выключая
русских штыков, заставило отступить французскую армию.
Ух! какая свинцовая гора свалилась с моего сердца! Я бросился обнимать казака, перекрестился, захохотал как сумасшедший, потом заплакал как ребенок, отдал казаку последний мой талер и пустился
бегом по валу. В несколько минут я добежал до рощи; между деревьев блеснули
русские штыки: это были мои солдаты, которые, построясь для смены, ожидали меня у самого аванпоста. Весь тот день я чувствовал себя нездоровым, на другой слег в постелю и схлебнул такую горячку, что чуть-чуть не отправился на тот свет.
Один из них принял меня под руку из саней и, введя в просторную и весьма чисто убранную столовую,
побежал доложить хозяину, что приехал
русской офицер.
Лишь только они завидели приближающегося к ним
русского офицера, как весь их стан пришел в движение: одни ползком спешили добраться до вала, по которому я ехал; другие с громким воем
бежали ко мне навстречу…
— А знаешь ты, — произнес он гораздо тверже, почти как не пьяный, — нашу
русскую…….? (И он проговорил самое невозможное в печати ругательство.) Ну так и убирайся к ней! — Затем с силою рванулся из рук Вельчанинова, оступился и чуть не упал. Дамы подхватили его и в этот раз уже
побежали, визжа и почти волоча Павла Павловича за собою. Вельчанинов не преследовал.