Неточные совпадения
Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и крахмаленным бантом белого галстука, доложил, что кушанье готово, и дамы поднялись. Вронский попросил Свияжского подать
руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к Долли. Весловский прежде Тушкевича подал
руку княжне Варваре, так что Тушкевич с управляющим и
доктором пошли одни.
Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за
руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже
доктор серьезно и с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова
доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с тобою нельзя обманывать себя. Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой
рукой, стал дышать над ней.
—
Доктор! Что же это? Что ж это? Боже мой! — сказал он, хватая за
руку вошедшего
доктора.
После внимательного осмотра и постукиванья растерянной и ошеломленной от стыда больной знаменитый
доктор, старательно вымыв свои
руки, стоял в гостиной и говорил с князем.
— Доброе утро! — подавая ему
руку и точно дразня его своим спокойствием, сказал ему
доктор. — Не торопитесь. Ну-с?
С
рукой мертвеца в своей
руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у
доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал
руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Алексей Александрович погладил
рукой по волосам сына, ответил на вопрос гувернантки о здоровье жены и спросил о том, что сказал
доктор о baby [ребенке.].
— Вот что, — сказал
доктор, взяв в свои белые
руки палец лайковой перчатки и натянув его.
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо
руками, плакал. Он вскочил на голос
доктора, отнял
руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
Доктор отнял ее
руки, осторожно положил ее на подушку и накрыл с плечами. Она покорно легла навзничь и смотрела пред собой сияющим взглядом.
Взошел
доктор: лоб у него был нахмурен; он, против обыкновения, не протянул мне
руки.
— Я вам удивляюсь, — сказал
доктор, пожав мне крепко
руку. — Дайте пощупать пульс!.. Ого! лихорадочный!.. но на лице ничего не заметно… только глаза у вас блестят ярче обыкновенного.
Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне
руку на сердце...
— Достойный друг! — сказал я, протянув ему
руку.
Доктор пожал ее с чувством и продолжал...
— Ни за что на свете,
доктор! — отвечал я, удерживая его за
руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…
Мы сели верхом; Вернер уцепился за поводья обеими
руками, и мы пустились, — мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, к великому отчаянию
доктора, потому что лошадь его каждый раз в воде останавливалась.
Вскрикнули, как водится, всплеснув
руками: «Ах, боже мой!» — послали за
доктором, чтобы пустить кровь, но увидели, что прокурор был уже одно бездушное тело.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты,
доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в
руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Молчалин! как во мне рассудок цел остался!
Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога!
Зачем же ей играть, и так неосторожно?
Скажите, что у вас с
рукой?
Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?
Пошлемте к
доктору, пренебрегать не должно.
Николай Петрович сказал ему, что брат сам себя поранил по неосторожности, на что
доктор отвечал: «Гм!» — но, получив тут же в
руку двадцать пять рублей серебром, промолвил: «Скажите! это часто случается, точно».
— Благодетельница! — воскликнул Василий Иванович и, схватив ее
руку, судорожно прижал ее к своим губам, между тем как привезенный Анной Сергеевной
доктор, маленький человек в очках, с немецкою физиономией, вылезал не торопясь из кареты. — Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен! Жена! жена!.. К нам ангел с неба…
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже
доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый
доктор, лениво шагавший под
руку с мамой, сказал ей...
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив
руки за спину, как Томилин, имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени жизнь помогала ему задумываться искренно: в середине сентября, в дождливую ночь,
доктор Сомов застрелился на могиле жены своей.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче,
доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой
руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги
доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая
руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «
Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Случай — исключительный, — сказал
доктор, открывая окна; затем подошел к столу, налил стакан кофе, походил по комнате, держа стакан в
руках, и, присев к столу, пожаловался...
— Адрес — помнишь? Ну, вот. И сиди там смирно. Хозяйка —
доктор, она тебе
руку живо вылечит. Прощай.
Доктор Донадье сильно обрадовался, схватил
руку Самгина, встряхнул ее и осыпал его градом картавых слов.
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до
руки Татьяны и, мигнув ей на дверь, встал. В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда упала Варвара, был ли
доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв
руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
— Послушай, — бормотал Клим, встряхивая пальто, висевшее на
руке его. — Какие порошки? Надо позвать
доктора… Ты — отравилась чем-нибудь?
Вошел
доктор Любомудров с часами в
руках, посмотрел на стенные часы и заявил...
Другой
доктор, старик Вильямсон, сидел у стола, щурясь на огонь свечи, и осторожно писал что-то, Вера Петровна размешивала в стакане мутную воду, бегала горничная с куском льда на тарелке и молотком в
руке.
Не хотелось смотреть на людей, было неприятно слышать их голоса, он заранее знал, что скажет мать, Варавка, нерешительный
доктор и вот этот желтолицый, фланелевый человек, сосед по месту в вагоне, и грязный смазчик с длинным молотком в
руке.
Пришел
доктор и, потирая
руки, сообщил...
«Да, темная душа», — повторил Самгин, глядя на голую почти до плеча
руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит
доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком дыма...
Пришла Лидия, держась
руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел
доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
— Мир вдохновляется Францией, — говорил
доктор, размахивая левой
рукой, а правой вынул часы из кармана жилета и показал циферблат Вере Петровне.
— Почему ты не ложишься спать? — строго спросила Варвара, появляясь в дверях со свечой в
руке и глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот мальчик… Сын
доктора какого-то… Он так стонал…
Он не очень интересовался, слушают ли его, и хотя часто спрашивал: не так ли? — но ответов не ждал. Мать позвала к столу,
доктор взял Клима под
руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал
доктор, разгоняя дым
рукой. — Ну-ко, давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
—
Доктор! Какими судьбами? — воскликнул Обломов, протягивая одну
руку гостю, а другою подвигая стул.
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе
руки на голову, сжался на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
— Дайте
руку, — сказал
доктор, взял пульс и закрыл на минуту глаза. — А кашель есть? — спросил он.
Она легла в постель, почти машинально, как будто не понимая, что делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей
руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина.
Доктор велел ее не беспокоить, оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
— Что ты, что ты! — говорила она, лаская нежно
рукой его голову: она была счастлива этими слезами. — Это ничего,
доктор говорит, что пройдет…
— Прижмите
руку к моей голове, — говорила она кротко, — видите, какой жар… Не сердитесь на меня, будьте снисходительны к бедной сестре! Это все пройдет…
Доктор говорит, что у женщин часто бывают припадки… Мне самой гадко и стыдно, что я так слаба…
— C'est ça, не давай, — пролепетал он, крепко ухватив меня за локти обеими
руками и продолжая дрожать. — Не давай меня никому! И не лги мне сам ничего… потому что неужто же меня отсюда отвезут? Послушай, этот хозяин, Ипполит, или как его, он… не
доктор?
Доктор и О. А. Гошкевич уже давно там и ловят их
руками.
В приемный покой вошли
доктор с фельдшером и частный.
Доктор был плотный коренастый человек в чесунчевом пиджаке и таких же узких, обтягивавших ему мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк с шарообразным красным лицом, которое делалось еще круглее от его привычки набирать в щеки воздух и медленно выпускать его.
Доктор подсел на койку к мертвецу, так же как и фельдшер, потрогал
руки, послушал сердце и встал, обдергивая панталоны.