Неточные совпадения
Наконец, пришло ему в голову, что не
лучше ли
будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог
раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено
было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо
было спешить!
— Зачем я не
раньше почувствовала… ужас своего положения — хотите вы спросить? Да, этот вопрос и упрек давно мы должны бы
были сделать себе оба и тогда, ответив на него искренно друг другу и самим себе, не ходили бы больше! Поздно!.. — шептала она задумчиво, — впрочем,
лучше поздно, чем никогда! Мы сегодня должны один другому ответить на вопрос: чего мы хотели и ждали друг от друга!..
[…Увы! какую пользу принесло бы мне это открытие, сделай я его
раньше, и не
лучше ли
было бы скрывать мой позор всю жизнь?
Мы выбежали на лестницу. Без сомнения,
лучше нельзя
было и придумать, потому что, во всяком случае, главная беда
была в квартире Ламберта, а если в самом деле Катерина Николаевна приехала бы
раньше к Татьяне Павловне, то Марья всегда могла ее задержать. И однако, Татьяна Павловна, уже подозвав извозчика, вдруг переменила решение.
У него
лучше и
раньше прибиралась комната, в корзинке
было больше угля, нежели у других.
Лучше же всех считался Агапов в Газетном переулке, рядом с церковью Успения. Ни
раньше, ни после такого не
было. Около дома его в дни больших балов не проехать по переулку: кареты в два ряда, два конных жандарма порядок блюдут и кучеров вызывают.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь
будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что
лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Он понимал, что Стабровский готовился к настоящей и неумолимой войне с другими винокурами и что в конце концов он должен
был выиграть благодаря знанию, предусмотрительности и смелости, не останавливающейся ни перед чем. Ничего подобного
раньше не бывало, и купеческие дела велись ощупью, по старинке. Галактион понимал также и то, что винное дело — только ничтожная часть других финансовых операций и что новый банк является здесь страшною силой, как
хорошая паровая машина.
Больная привязалась к доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким
хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую милую серьезность.
Раньше доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это
было настоящее русское лицо,
хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
— «Много, говорит, чести
будет им, пускай сами придут…» Тут уж я даже заплакала с радости, а он волосы мне распускает, любил он волосьями моими играть, бормочет: «Не хлюпай, дура, али, говорит, нет души у меня?» Он ведь раньше-то больно
хороший был, дедушко наш, да как выдумал, что нет его умнее, с той поры и озлился и глупым стал.
Гораздо бы
лучше было, если б этот дождь пал
раньше, и не на него, а на траву, которую мы нанимаем на городских лугах.
«Так он обо мне рассказывает,
хороший мой!» — думала она, а сама медленно говорила: — Конечно, — нелегко, но
раньше было бы хуже, — теперь я знаю — не один он…
Зимою работы на ярмарке почти не
было; дома я нес, как
раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из «Нивы», из «Московского листка», а по ночам занимался чтением
хороших книг и пробовал писать стихи.
— Да и барин-то про вас, матушка-барыня, что говорит! Что вы будто
раньше таскались, а потом замуж вышли! Вот они какие
есть, самые мерзкие люди! Плюньте вы им в морды, барыня
хорошая, ничем с такими расподлыми людишками возжаться.
— Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы
раньше не таили ничего, тогда бы ничего и не
было… Так ведь? Вот я с тобой и хочу поговорить, потому как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе скажу: никого ты не слушай, окромя меня, и все
будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
Актер.
Раньше, когда мой организм не
был отравлен алкоголем, у меня, старик,
была хорошая память… А теперь вот… кончено, брат! Всё кончено для меня! Я всегда читал это стихотворение с большим успехом… гром аплодисментов! Ты… не знаешь, что такое аплодисменты… это, брат, как… водка!.. Бывало, выйду, встану вот так… (Становится в позу.) Встану… и… (Молчит.) Ничего не помню… ни слова… не помню! Любимое стихотворение… плохо это, старик?
Чай
пили в садике, где цвели резеда, левкои, табак и уже распускались ранние шпажники. Ярцев и Кочевой по лицу Юлии Сергеевны видели, что она переживает счастливое время душевного спокойствия и равновесия, что ей ничего не нужно, кроме того, что уже
есть, и у них самих становилось на душе покойно, славно. Кто бы что ни сказал, все выходило кстати и умно. Сосны
были прекрасны, пахло смолой чудесно, как никогда
раньше, и сливки
были очень вкусны, и Саша
была умная,
хорошая девочка…
Но Илья не тронулся с места. Он не ожидал, что эта серьёзная, строгая девушка умеет говорить таким мягким голосом. Его изумило и лицо её: всегда гордое, теперь оно стало только озабоченным, и, хотя ноздри на нём раздулись ещё шире, в нём
было что-то очень
хорошее, простое,
раньше не виданное Ильей. Он рассматривал девушку и молча, смущённо улыбался.
А Яков говорил сапожнику, что
раньше он, Илья,
был лучше, душевнее, не зазнавался, как теперь.
Первое из них уж
было то, что меня держали отдельно, кормили
лучше, чаще гоняли на корде и
раньше запрягли.
— Сухопутная дорога, — сказал старший, которого звали Дюрок, — отнимает два дня, ветер для лодки силен, а
быть нам надо к утру. Скажу прямо, чем
раньше, тем
лучше… и ты повезешь нас на мыс Гардена, если хочешь заработать, — сколько ты хочешь получить, Санди?
Разве мир стал хуже, а я
лучше, или
раньше я
был слеп и равнодушен?
Как
раньше мальчик Никонов
был для него тёмной точкой, вокруг которой собиралось всё тяжёлое и неприятное, так теперь Попова стала магнитом, который притягивал к себе только
хорошие, лёгкие думы и намерения. Он отказался ехать с братом и каким-то хитрым старичком в очках в усадьбу Поповой, оценивать её имущество, но, когда Алексей, устроив дело с закладной, воротился, он предложил...
— Не плачьте, днем
раньше, днем позже все там
будем… Бог все видит: и нашу правду, и нашу неправду…
Будем молиться о душе Гаврилы Степаныча…
Хороший он
был человек! — со слезами в голосе глухо заговорил о. Андроник и сморгнул с глаза непрошеную слезу. Меня поразила эта перемена в о. Андронике и то невольное уважение, с которым все относились теперь к нему; он ни разу не улыбнулся,
был задумчив и как-то по-детски ласков, так что хотелось обнять этого добрейшего и милого старика.
— Бросить?.. — Он засмеялся. — Кабы ты лет на десять
раньше пришел ко мне да сказал это — может, я и бросил бы. А теперь я уж
лучше не брошу… Чего мне делать? Ведь я чувствую, всё чувствую, всякое движение жизни… но понимать ничего не могу и пути моего не знаю… Чувствую — и
пью, потому что больше мне делать нечего…
Выпей.
—
Будет, моя прелесть, но не
раньше ночи, — ответил томно очень знакомый мужской голос. —
Хороший дождь
будет.
В гостиной у Елены сидел Ресницын, молодой человек, по-модному одетый, несколько вялый, но совершенно влюбленный в себя и уверенный в своих достоинствах. Его любезности сегодня не имели никакого успеха у Елены, как и
раньше, впрочем. Но прежде она выслушивала его с той общей и безличной благосклонностью, которая привычна для людей так называемого «
хорошего общества». Теперь же она
была холодна и молчалива.
Клементьев.
Раньше не мог вернуться. Заехал далеко, а денег у меня не
было; да и хотелось побольше присмотреться, как живут люди там, где
лучше, нежели у нас.
Двугривенный развязал язык одному писцу, узнал от него Марко Данилыч, что
лучше побывать вечерком, потому что капитан с праздника
раньше шести часов не воротится, да и то
будет «устамши».
Теперь уже не
было слышно в старшем отделении звучного молодого смеха. Не слышалось, как
раньше, беспечного, резвого говора. Тихо и чинно собирались группами, толковали о «главном», о том «неизбежном», что должно
было случиться не сегодня-завтра — о выходе из приюта на «вольные» места. Ждали нанимателей, загадывали, какие-то они
будут — добрые или злые,
хорошее или дурное «место» выпадет на долю каждой…
Я опасался распутицы: мне казалось, что реки
будут в таком состоянии, что я не смогу двигаться ни на лодках, ни с нартами. Но старики-гольды говорили, что Анюй всегда
раньше вскрывается в нижнем течении и что в верховьях
будет хорошая санная дорога, а по ту сторону водораздела мне придется воду добывать из прорубей.
— Не ты ли это, Карл? — звучит уже много тише голос австрийца. — Я так и знал, что ты вернешься, рано или поздно, товарищ… Так-то
лучше, поверь… Долг перед родиной должен
был заставить тебя раскаяться в таком поступке. Вот, получай, однако… Бросаю тебе канат… Ловишь? Поймал? Прекрасно?.. Спеши же… Да тише. Не то проснутся наши и развязка наступит
раньше, нежели ты этого ожидаешь, друг. [За дезертирство, т. е. бегство из рядов армии во время войны, полагается смертная казнь.]
— Чем
раньше будете за мною посылать, тем
лучше, — сказал я. — Ведь это такая болезнь: захватишь в начале, — пустяками отделаешься. А у вас как? «Пройдет» да «пройдет», а как уж плохо дело, так за доктором. После обеда схватило, сейчас бы и послали. Давно бы здоров
был.
— Папа! — часто шептала я среди ночного безмолвия. — Милый,
хороший, дорогой папа, возьми меня отсюда… Увези меня отсюда! я теперь одна, еще больше одна, чем
была раньше.
Была Люда — нет Люды. И снова темно, мрачно и холодно в институтских стенах…
Вообще Александра Михайловна часто вспоминала теперь Андрея Ивановича и удивлялась, что не замечала
раньше, какой он
был умный и
хороший.
Прасковья Федоровна запела.
Пела она о том, какими
раньше хорошими лошадьми
были эти гнедые. «Ваша хозяйка в старинные годы много имела хозяев сама… Юный корнет и седой генерал — каждый искал в ней любви и забавы…» И вот она состарилась и грязною нищенкою умирает в углу. И та же пара гнедых, теперь тощих и голодных, везет ее на кладбище.
От деревьев шли чуть заметные тени, и в воздухе роились насекомые. Чириканье и перепевы птиц неслись из разных углов парка. Пахло ландышем и цветом черемухи. Все в этом году распустилось и зацвело разом и
раньше. Его сердце лесовода радовалось. Для него не
было лучших часов, как утренние в
хорошую погоду или ночью, в чаще „заказника“, вдоль узкой просеки, где звезды смотрят сверху в щель между вершинами вековых сосен.
Он
раньше, в Петербурге же, играл Хлестакова в том знаменитом спектакле, когда
был поставлен"Ревизор"в пользу"Фонда"и где Писемский (также
хороший актер) исполнял городничего, а все литературные"имена"выступали в немых лицах купцов, в том числе и Тургенев.
— Слог? Ну, деточка, об этом мы говорить не
будем. Вы
раньше почитайте передовицы Аксакова в «Руси», а тогда вот и спрашивайте, для чего нужен слог. А вы мне
лучше объясните, что такого
хорошего сделал ваш Белинский?
В нашем кружке студент-лесник Кузнецов прочел реферат: «Что такое народничество?» Кузнецов
раньше был офицером, ему, рассказывали, предстояла
хорошая карьера, но он вышел в отставку и поступил в Лесной институт, очень нуждался и учился.
Раньше все-таки пытались хвататься за кое-какие уцелевшие обломки
хороших старых программ или за плохонькие новые — за народовольчество, за толстовство, за теорию «малых дел», — тогда возможна еще
была проповедь «счастья в жертве».
Георгий Дмитриевич. Ты похудела, Катечка, так ты еще
лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что
раньше когда-то руки у человека
были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне?
— Не целуйте меня! Я не стою ваших ласк… Вы добрый,
хороший, а мы дурные и гадкие, — все еще плача, шептал Юрик. — Но теперь я исправлюсь и братьям велю
быть иными… то
есть Сереже… Бобка и без того
лучше нас всех… И Мае скажу… Ах, зачем, зачем я не стал
хорошим раньше — тогда бы бедный попка остался жив!
—
Лучше бы уж не писали ничего, а то телеграммами этими только тиранят сердце каждого человека. Читает сегодня солдат газету, радуется: «замирение!» А завтра откроешь газету, — такая могила, и не глядел бы! Как не думали, не ждали,
лучше было. А теперь — днем мухи не дают спать, ночью — мысли.
Раньше солдат целый котелок борщу съедал один, а теперь четверо из котелка
едят и остается. Никому и есть-то неохота.
И что
хорошего было бы, если бы я родилась на двадцать восемь лет
раньше, а по вашему расчету так и выходит.
— Товарищи! Иногда приходится слышать от ребят: «Эх, опоздали мы родиться! Родиться бы нам на десять лет
раньше, когда шли бои по всем фронтам. Вот когда жизнь кипела, вот когда весело
было жить! А теперь — до чего серо и скучно! Легкая кавалерия — да! Что ж! Это дело
хорошее. А только куда бы интереснее
быть в буденновской кавалерии…»
— А ты, мой милый графчик, ты всегда верил, что я
была честной девушкой, когда ты меня взял, или по крайней мере, совсем новичком в любви, девушкой с маленьким пятнышком на прошлом, пятнышком, очень удобным для вас, мужчин, потому что оно облегчает как победу, так и разлуку. Успокойся, я прошла огонь и воду и медные трубы
раньше, нежели на сцене опереточного театра стала разыгрывать неприступность… Вот тогда ты меня и узнал, мой милый графчик… Ты должен отдать мне справедливость, что я
хорошая актриса.
Как жалко! Степа пишет, что его задержало что-то… на какой-то съезд отправился в Бельгию.
Раньше февраля не
будет. «А то, прибавляет, не
лучше ли уж к весне, чем в распутицу отправляться в деревенские края». Вот я бы его познакомила с Домбровичем. Он, правда, не в таком вкусе, но им бы, по крайней мере, не
было скучно у меня.
Разве не бессмысленно трудиться над тем, что, сколько бы ты ни старался, никогда не
будет закончено? Всегда смерть придет
раньше, чем
будет окончена башня твоего мирского счастья. И если ты вперед знаешь, что, сколько ни борись со смертью, не ты, а она поборет тебя, так не
лучше ли уж и не бороться с нею и не класть свою душу в то, что погибает наверно, а поискать такого дела, которое не разрушилось бы неизбежною смертью.