Приютки

Закончилось веселое Рождество с его неизбежными святочными гаданиями… Старшие приютки вплоть до Крещения ставили еженощно блюдечки с водою под кровати друг другу с переброшенными в виде мостика через них щепками… Надеясь увидеть во сне «суженого», который должен был перевести через этот первобытный мостик. Слушали под банею и у церковной паперти, убегая туда тишком праздничными вечерами. И в зеркала смотрелись, высматривая там свою судьбу при двух свечных огарках в час полуночи… Молодость брала свое…

Ходили ряжеными к «самой», к эконому на квартиру и доктору Николаю Николаевичу, жившему через улицу.

Жена доктора, добродушная маленькая женщина, любила воспитанниц, как родных детей.

Ездили к баронессе, в Народный дом на представление, слушали оперу «Снегурочка», глядели «Восемьдесят тысяч верст». И долго-долго потом менялись впечатлениями, не засыпая до полуночи и волнуясь о красивом пережитом.

Прошло Рождество, Новый год, Крещение, и снова закипела в приюте прежняя трудовая жизнь.

Теперь уже не было слышно в старшем отделении звучного молодого смеха. Не слышалось, как раньше, беспечного, резвого говора. Тихо и чинно собирались группами, толковали о «главном», о том «неизбежном», что должно было случиться не сегодня-завтра — о выходе из приюта на «вольные» места. Ждали нанимателей, загадывали, какие-то они будут — добрые или злые, хорошее или дурное «место» выпадет на долю каждой…

Теперь ежедневно со старшеотделенками приходили заниматься от четырех до семи закройщицы из французского магазина дамских нарядов. Павла Артемьевна была специалисткою по другой отрасли — белошвейной и вышивальной. Кроме того, она чувствовала себя все слабее с каждым днем и собиралась уезжать лечиться в имение к брату.

Бойкая француженка m-lle Оноре, беспечно болтая про последние городские новости, как бы шутя преподавала свое искусство. Теперь из-под ловких рук более способных к шитью воспитанниц — Вассы, Дорушки, Оли и Любы — выходили шикарные воланы, роскошные буффы, какие-то особенные отделки, похожие на гирлянды цветов, умопомрачительные костюмы, матинэ, капоты. Все это шло на продажу к весенней выставке. А в другом углу рабочей перед большим зеркалом парикмахерский подмастерье обучал другую группу воспитанниц своему сложному искусству. Многие из приюток шли на места в качестве горничных «с прической головы», и эти уроки были для них необходимы. Намечались уже те счастливицы, которые должны были поступить на курсы учительниц в Большом приюте ведомства императрицы Марии. Счастливицы потому, что доля «сельской учительницы» как заправской барышни, почти независимой и бесконтрольно проводившей свой рабочий день, казалась для девушки апогеем высшего счастья.

Дуня Прохорова, Любочка Орешкина и Оня Лихарева должны были продолжать свои занятия по предметам в другом приюте.

В предстоящую осень их решено было поместить в учительскую школу-интернат. Предложена была и Дорушке, как лучшей из воспитанниц приюта, та же почетная доля, но Дорушка категорически отказалась от своего «счастья», имея важнейшую, по ее мнению, цель впереди: помочь матери в деле устройства мастерской и этой помощью отстранить лишние хлопоты и невзгоды с пути начинавшей уже заметно стариться Аксиньи.

Что же касается Дуни, девочка была, как говорится, на седьмом небе. Пройти в два года курс сельской учительницы ей, уже подготовленной первоначально обучением в приюте, и получить место в деревне, в селе, где-нибудь в глуши, среди любимых полей и лесного приволья — это ли была не радость, не счастье для нее, бедной сиротки, настоящего деревенского дитяти!

Она опять увидит то, по чему истосковалась за все эти бесконечные годы ее маленькая, тихая душа! Лес, поле, покосившиеся избушки, золотые нивы… все близкое сердцу и такое родное! Услышит давно не слыханные ею звуки, блеяние овец, мычание коров, почувствует этот сладковато-назойливый запах навоза, такой знакомый и милый каждому ребенку, выросшему в глуши деревень! При одной мысли о том, что она может быть выбрана надзирательницею в другом приюте или оставлена учительницей в городских школах, Дуня замирает от страха… Нет, нет! Она вымолит у святых угодников свою долю быть «сельской», она даст Царице Небесной какой-нибудь трудный-трудный обет, лишь бы исполнилась ее заветная мечта, цель ее молоденькой жизни. Она вымолит себе это счастье у небес!

Первой получила место Рыжова…

Необыкновенно повезло толстухе… Помещица из Новгородской губернии приехала искать ключницу. В ее имении оказывался большой скотный двор и огромный птичник. Маша Рыжова сияла от счастья.

— Коровушки-буренушки, овечки, птиченьки, утятки, гусятки, цыпляченьки! — с далеко не свойственной ей нежностью и оживлением лепетала толстуха, спешно собирая свое приютское приданое в кованный железом красный сундук. Не менее довольные за участь Маши подруги проводили сиявшую девушку на вокзал.

За нею проводили Вассу, Олю Чуркову и Малашу Кузнецову, бледную, запуганную, недалекую девушку, но большую мастерицу по классу метки белья.

Худая, длинная, как жердь, хозяйка белошвейной приехала за ними однажды цветущим весенним утром.

С испуганными лицами, взволнованные и смущенные три девушки обегали весь приют, прощаясь с подругами и начальством. Васса горько плакала, повисая на шее то у той, то у другой приютки. Маленькая болезненная Чуркова рыдала истошным голосом.

— Бог весть, свидимся ли когда! — всхлипывая, лепетала девочка.

После отъезда веселой, говорливой и насмешливой Вассы как-то опустело в приюте, стало тише и скучней.

— А я выйду отсюда, так и вовсе с тоски помрете! — с апломбом заявляла притихшим девушкам Оня Лихарева и тут же, упершись в бока руками, дробно постукивая каблуками, фертом проплывала по рабочей, мимо сразу оживлявшихся при этом воспитанниц.

Перед наступлением лета две крупные новости ожидали приюток.

Во-первых, строгая и не в меру требовательная Павла Артемьевна покидала приют вследствие какого-то хронического недуга, требующего спокойной домашней жизни, и переселялась навсегда в имение к брату. А на ее место ожидалась новая надзирательница к средним.

Во-вторых, ввиду учащавшихся в городе оспенных заболеваний баронесса Софья Петровна перевозила остающихся в приюте на лето воспитанниц к себе в Дюны, на морское побережье Финского залива, где у нее была огромная дача, целая мыза, спрятанная на горе среди сосновых сестрорецких лесов.

Это была такая радость, о которой не смели и мечтать бедные девочки. Теперь только и разговору было, что о даче. Говорили без устали, строили планы, заранее восхищались предстоящим наслаждением провести целое лето на поле природы. Все это казалось таким заманчивым и сказочным для не избалованных радостями жизни детей, что многие воспитанницы отказались от летнего отпуска к родным и вместе с «сиротами» с восторгом устремились на «приютскую» дачу.