Неточные совпадения
— Ну и черт с ним, — тихо ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага — человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему
рассказ можно написать, — враг для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал
разных… штучек. Стихи писал. Уверял себя, что влюблен…
Он с юношескою впечатлительностью вслушивался в
рассказы отца и товарищей его о
разных гражданских и уголовных делах, о любопытных случаях, которые проходили через руки всех этих подьячих старого времени.
С него немного спала спесивая уверенность в своих силах; он уже не шутил легкомысленно, слушая
рассказы, как иные теряют рассудок, чахнут от
разных причин, между прочим… от любви.
Чай он пил с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда все гости ушли домой, а Вера с Марфенькой по своим комнатам, Опенкин все еще томил Бережкову
рассказами о прежнем житье-бытье в городе, о многих стариках, которых все забыли, кроме его, о
разных событиях доброго старого времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и все прихлебывал холодный чай с ромом или просил рюмочку мадеры.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение
рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом
рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы
разных знаний.
Воодушевившись, Петр Елисеич рассказывал о больших европейских городах, о музеях, о
разных чудесах техники и вообще о том, как живут другие люди. Эти
рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный мир, и она каждый раз решала про себя, что, как только вырастет большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
Незнакомка Белоярцева была дочь одного генерала, жившего в бельэтаже собственного дома, на одной из лучших улиц Петербурга. В этом доме знали о Белоярцеве и о его заведении по
рассказам одного местного Репетилова, привозившего сюда
разные новости и, между прочим, рассказывавшего множество самых невероятных чудес о сожительстве граждан.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен был оставаться заключенным в комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал в своих книжках; а как я очень волновался
рассказами Евсеича, то ему запретили доносить мне о
разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к тому же мать почти не отходила от меня.
Всякий день кто-нибудь из охотников убивал то утку, то кулика, а Мазан застрелил даже дикого гуся и принес к отцу с большим торжеством, рассказывая подробно, как он подкрался камышами, в воде по горло, к двум гусям, плававшим на материке пруда, как прицелился в одного из них, и заключил
рассказ словами: «Как ударил, так и не ворохнулся!» Всякий день также стал приносить старый грамотей Мысеич
разную крупную рыбу: щук, язей, головлей, линей и окуней.
Ничто не возбуждало моего сочувствия, и все
рассказы разных анекдотов о соседях, видно очень смешные, потому что все смеялись, казались мне незанимательными и незабавными.
С каждым новым
рассказом слава Леонида Андреева росла, и
разные издания стали забрасывать его приглашениями.
Иные, тут же слыша новый
рассказ, припоминали как бы мимоходом что-нибудь из своего собственного: об
разных пересылках, партиях, исполнителях, о партионных начальниках.
«Запись
рассказов, песен и
разных случаев из жизни города Окурова, Воргородской губернии, которые я, Матвей Кожемякин, слышал и видел с тринадцатилетнего возраста».
Иногда играли в карты — в дураки и свои козыри, а то разговаривали о городских новостях или слушали
рассказы Маркуши о
разных поверьях, о мудрости колдуний и колдунов, поисках кладов, шутках домовых и всякой нечистой силы.
Заканчивая свои
рассказы о «помпадурах», —
рассказы, к сожалению, не исчерпывающие и сотой доли помпадурской деятельности, — я считаю, что будет уместно познакомить читателей с теми впечатлениями, которые производили мои герои на некоторых знатных иностранцев, в
разное время посещавших Россию.
Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли
рассказы о
разных происшествиях в океане. Создалось словоохотливое настроение, как бывает в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец пути.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне
разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после
рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Его любили за то, что тяжёлую, скучную жизнь рабочего люда он скрашивал песнями и складными, шутливыми
рассказами о
разных разностях.
Идут здесь
рассказы о
разных чудесных местах и еще более чудесных событиях.
Не смеяться над этими
рассказами точно было невозможно, и Дора не находила ничего ужасного в том, что Илья Макарович, например, являлся домой с каким-нибудь трехрублевым полированным столиком; два или три дня он обдувал, обтирал этот столик, не позволял к нему ни притрагиваться, ни положить на него что-нибудь — и вдруг этот же самый столик попадал в немилость: Илья Макарович вытаскивал его в переднюю, ставил на нем сушить свои калоши или начинал стругать на нем
разные палки и палочки.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего
рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о
разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Он даже начал дело с простой шутки, думая, что люди, не подорожившие своими средствами для постройки флота, видевшие превосходство иностранцев в
разных знаниях и искусствах, отрекшиеся, по воле царя, от своей величавой, неподвижной спеси, прогулявшиеся за границу или слышавшие подробные
рассказы очевидцев о чужих землях, — что люди эти не постоят уже за кафтан и бороду.
Все отдавали справедливость его тщательности в издании памятников, красноречию и плавности слога в его учебниках, ловкости
рассказа о событиях новой русской истории; но отзывы о нем, сколько мы знаем, вовсе не были таковы, как отзывы о
разных наших ученых, двигающих науку вперед.
Гораздо больше бывает «самостоятельно изобретенного» или «придуманного» — решаемся заменить этими терминами обыкновенный, слишком гордый термин: «созданного» — в событиях, изображаемых поэтом, в интриге, завязке и развязке ее и т. д., хотя очень легко доказать, что сюжетами романов, повестей и т. д. обыкновенно служат поэту действительно совершившиеся события или анекдоты,
разного рода
рассказы и пр. (укажем в пример на все прозаические повести Пушкина: «Капитанская дочка» — анекдот; «Дубровский»: — анекдот; «Пиковая дама» — анекдот, «Выстрел» — анекдот и т. д.).
Внезапные и потрясающие ощущения выражаются криком или восклицаниями; чувства неприятные, переходящие в физическую боль, выражаются
разными гримасами и движениями; чувство сильного недовольства — также беспокойными, разрушительными движениями; наконец, чувства радости и грусти —
рассказом, когда есть кому рассказать, и пением, когда некому рассказывать или когда человек не хочет рассказывать.
Оставя мысли, принялся я за повести, но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшедствие, я избрал замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от
разных особ, и старался украсить истину живостию
рассказа, а иногда и цветами собственного воображения.
Припоминая все
рассказы Шушерина об его жизни и театральном поприще, слышанные мною в
разное время, я соединю их в одно целое и расскажу, по большей части собственными его выражениями и словами, которые врезались в моей памяти и даже некогда были мною записаны. К сожалению, все мои тогдашние записки давно мною утрачены, потому что я не придавал им никакого значения. Разумеется, я многое забыл, и потеря эта теперь для меня невознаградима.
И в повести часто
разные лица вступают в разговоры и сами действуют так, что автор от себя не говорит уже за них; и в драме бывают речи, полные лирического чувства; и в лирическом стихотворении может быть введен
рассказ для того, чтобы еще сильнее возбудить чувство.
Леонид Федорович Звездинцев, отставной поручик конной гвардии, владетель 24 тысяч десятин в
разных губерниях. Свежий мужчина, около 60 лет, мягкий, приятный, джентльмен. Верит в спиритизм и любит удивлять других своими
рассказами.
Бойкий и хвастливый лакей, камердинер молодого Солобуева, сейчас смекнул, с кем имеет дело, закидал словами наших деревенских стариков и умел напустить им такой пыли в глаза
рассказами о
разных привычках и привередах своих богатых господ, что Болдухины перетрусились и не знали, как принять, где поместить и как угостить хотя не знатных, но страшным богатством избалованных и изнеженных посетителей; на вопрос же Варвары Михайловны, отчего так поздно приехали Солобуевы, камердинер отвечал: «Все изволили сбираться и до последнего дня не решались, ехать или нет-с.
Великие силы, таящиеся в народе, и
разные способы их проявления под влиянием крепостного права — вот что видим мы в этих
рассказах.
Не много сведений представляет нам история о родоначальниках наших славянах, но и из простого
рассказа Нестора видим мы разнообразие нравов и обычаев у
разных племен одного рода — славянского.
— Очевидно, имеется в виду замечание писателя в книге «
Рассказы и воспоминания охотника о
разных охотах»].
Я от природы немножко суеверен и всегда с удовольствием слушаю
рассказы, в которых есть хотя какое-нибудь место таинственному. За это, кажется, прозорливая критика, зачислявшая меня по
разным дурным категориям, одно время говорила, будто я спирит.
Поэтому, напр.,
рассказ о хождении Христа по водам [Имеется в виду одно из «чудес Иисуса Христа», о котором рассказывается в Евангелиях от Матфея (14:25), Марка (6:48–51) и Иоанна (6:19–21).] как предмет критического изучения и как содержание «дневного Евангелия» суть в значительной степени
разные вещи; критически исследуемый
рассказ о воскресении Христовом, со всеми безнадежными разногласиями «Auferstehungsberichte» [
Рассказы о Воскресении (нем.).] и радостная весть Пасхального Воскресения далеко отстоят друг от друга.
Рассказывал Веденеев про их петербургское житье-бытье, про
разные случаи, встречи, знакомства; каждый
рассказ его милым и дорогим казался всей семье доронинской.
Их география все время переплеталась с
рассказами о
разных приключениях то со зверями, то с злыми духами.
Еще находясь в Берлине, Пугачев, по
рассказам принцессы, действовал, насколько было ему возможно, в пользу своей сестры, законной наследницы русского престола, скрывавшейся под
разными именами сначала в Персии, а потом в
разных государствах Европы.
По вечерам мы усаживались на чью-либо постель и, тесно прижавшись одна к другой, все пять девочек, запугивали себя страшными
рассказами. Потом, наслушавшись
разных ужасов, мы тряслись всю ночь как в лихорадке, пугаясь крытых белыми пикейными одеялами постелей наших уехавших подруг, и только под утро засыпали здоровым молодым сном.
Не прощал он ему тогда и его петербургских великосветских связей, того, что тот водился с
разными высокопоставленными господами из высшего"монда". Могу довольно точно привести текст
рассказа Писемского за обедом у него, чрезвычайно характерный для них обоих. Обедал я у Писемского запросто. Сидели только, кроме хозяина, жена его и два мальчика-гимназиста.
Для меня как для будущего бытописателя не лишенными интереса оказались и их воспоминания,
рассказы, анекдоты кадет о лагерной службе и все их ближайшие приятели, служившие в
разных частях гвардии.
И тут я еще раз хочу подтвердить то, что уже высказывал в печати, вспоминая свое детство. «Мужик» совсем не представлялся нам как забитое, жалкое существо, ниже и несчастнее которого нет ничего. Напротив! Все
рассказы дворовых — и прямо деревенских, и родившихся в дворне — вертелись всегда на том, как привольно живется крестьянам, какие они бывают богатые и сколько
разных приятностей и забав доставляет деревенская жизнь.
Учитель словесности уже не так верил в мои таланты. В следующем учебном году я, не смущаясь, однако, приговором казанского профессора, написал нечто вроде продолжения похождений моего героя, и в довольно обширных размерах. Место действия был опять Петербург, куда я не попадал до 1855 года. Все это было сочинено по
разным повестям и очеркам, читанным в журналах, гораздо больше, чем по каким-нибудь устным
рассказам о столичной жизни.
Это первое путешествие на своих (отец выслал за мною тарантас с тройкой), остановки, дорожные встречи, леса и поля, житье-бытье крестьян
разных местностей по целым трем губерниям; а потом старинная усадьба, наши мужики с особым тамбовским говором, соседи, их нравы, долгие
рассказы отца, его наблюдательность и юмор — все это залегало в память и впоследствии сказалось в том, с чем я выступил уже как писатель, решивший вопрос своего „призвания“.
Он много перед тем вращался в петербургском журнализме, работал и в газетах, вхож был во всякие кружки. Тогдашний нигилизм и
разные курьезы, вроде опытов коммунистических общежитий, он знал не по
рассказам. И отношение его было шутливое, но не особенно злобное. Никаких выходок недопустимого у меня обскурантизма и полицейской благонамеренности он не позволял себе.
Скорее деньги Иоганна фон Ферзена, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш
рассказ, сильно затронули сердце соседа и приятеля ее отца, рыцаря Эдуарда фон Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в
разные стороны рыжими щетинистыми усами.
Оправдалась она и в данном случае: болезнь Николая Павловича оказалась очень кстати, она помогла скрыть его покушение на свою жизнь от начальства, так как за время ее от незначительного поранения виска не осталось и следа, хотя, как мы знаем из слов Бахметьевой, это не совсем осталось тайной для петербургского общества, и
рассказ об этом с
разными прикрасами довольно долго циркулировал в гвардейских полках и в великосветских гостиных, но затем о нем забыли, на сцену выступили другие злобы дня, главная из которых была предстоящая вновь война с Наполеоном, как бы предугаданная русским обществом и войском ранее, нежели она стала известна правительственным сферам.
Он и она, вот как я буду обозначать героев моего настоящего
рассказа, во избежание
разных придумываемых имен, вроде Ивановых, Петровых, и нисколько не желая называть их настоящими именами, так как
рассказ этот не вымышлен и, против моего обыкновения, далеко не забавен: лица могли бы быть указаны, а я положительно враг всяких разоблачений и коварной маскировки, из-под которой видна часть лица.
Скорее деньги Иоганна фон-Ферзен, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш
рассказ, сильно затронули сердце соседа и приятеля ее отца, рыцаря Эдуарда фон-Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в
разные стороны рыжими щетинистыми усами.
На прогалине леса у костра сидели человек десять солдат в
разных позах, иные дремали, иные слушали монотонный, как шум воды,
рассказ старого товарища, бывалого уже в боях и видавшего виды. Другие, тихо разговаривая, курили свои трубки.