Неточные совпадения
Однажды
в сумерки опять он застал ее у
часовни молящеюся. Она была покойна, смотрела светло, с тихой уверенностью на лице, с какою-то покорностью судьбе, как будто примирилась с тем, что выстрелов давно не слыхать, что с обрыва
ходить более не нужно. Так и он толковал это спокойствие, и тут же тотчас готов был опять верить своей мечте о ее любви к себе.
Поселенцы говеют, венчаются и детей крестят
в церквах, если живут близко.
В дальние селения ездят сами священники и там «постят» ссыльных и кстати уж исполняют другие требы. У о. Ираклия были «викарии»
в Верхнем Армудане и
в Мало-Тымове, каторжные Воронин и Яковенко, которые по воскресеньям читали часы. Когда о. Ираклий приезжал
в какое-нибудь селение служить, то мужик
ходил по улицам и кричал во всё горло: «Вылазь на молитву!» Где нет церквей и
часовен, там служат
в казармах или избах.
Анатомический театр представлял из себя длинное, одноэтажное темно-серое здание, с белыми обрамками вокруг окон и дверей. Было
в самой внешности его что-то низкое, придавленное, уходящее
в землю, почти жуткое. Девушки одна за другой останавливались у ворот и робко
проходили через двор
в часовню, приютившуюся на другом конце двора,
в углу, окрашенную
в такой же темно-серый цвет с белыми обводами.
В дверях
часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица,
в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но
в то же время
в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не
сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
С той стороны
в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою.
Пройдя небольшим леском (пение
в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную
часовню.
Поговаривали о каких-то подземельях на униатской горе около
часовни, и так как
в тех краях, где так часто
проходила с огнем и мечом татарщина, где некогда бушевала панская «сваволя» (своеволие) и правили кровавую расправу удальцы-гайдамаки, подобные подземелья очень нередки, то все верили этим слухам, тем более, что ведь жила же где-нибудь вся эта орда темных бродяг.
— Это ничего. Посмотри, как мы поправимся! Гроза налетела, как
в тот день, когда мы встретились
в часовне, налетела и
прошла. Теперь мы будем живы!
Он только что
прошёл мимо маленькой лавочки, укромно спрятанной во впадине между
часовней и огромным домом купца Лукина. Над входом
в лавочку висела проржавевшая вывеска...
Они рассказали неизвестному человеку, что
проходили через Каменку неизвестные гулящие люди и сказывали, что государь-де
в Казани
часовни ломает, и иконы из
часовен выносит, и кресты с
часовен сымает.
Я — крапивник, подкидыш, незаконный человек; кем рождён — неизвестно, а подброшен был
в экономию господина Лосева,
в селе Сокольем, Красноглинского уезда. Положила меня мать моя — или кто другой —
в парк господский, на ступени часовенки, где схоронена была старая барыня Лосева, а найден я был Данилой Вяловым, садовником. Пришёл он рано утром
в парк и видит: у двери
часовни дитя шевелится,
в тряпки завёрнуто, а вокруг кот дымчатый
ходит.
Прихожие богомольцы перед ним на две стороны расступились.
Прошел Михайло Васильич
в самый перед. Приняв поданный ему белицей подручник, чинно сотворил семипоклонный начáл и низко всем поклонился, с важностью глядя на бывших
в часовне. А глаза так и говорят: «Глядите, православные,
в каку одежу я вырядился!.. Царское жалованье!..»
В часовню даже по праздникам перестала
ходить, людей не видит и знать не хочет, что за порогом ее домика делается.
Ни о чем не думая, ни о чем не помышляя, сам после не помнил, как
сошел Василий Борисыч с игуменьина крыльца. Тихонько, чуть слышно, останавливаясь на каждом шагу,
прошел он к
часовне и сел на широких ступенях паперти. Все уже спало
в обители, лишь
в работницкой избе на конном дворе светился огонек да
в келейных стаях там и сям мерцали лампадки. То обительские трудники, убрав коней и задав им корму, сидели за ужином, да благочестивые матери, стоя перед иконами, справляли келейное правило.
Вольный ход, куда хочешь, и полная свобода настали для недавней заточенницы. Но, кроме
часовни и келий игуменьи, никуда не
ходит она. Мерзок и скверен стал ей прекрасный Божий мир. Только
в тесной келье, пропитанной удушливым запахом воска, ладана и деревянного масла, стало привольно дышать ей… Где-то вы, кустики ракитовые, где ты, рожь высокая, зыбучая?.. Греховно, все греховно
в глазах молодой белицы…
Там обведут нас пóсолонь, Исайю петь не станут, чашу растопчешь, молитвы поп прочитает те ж самые, что и
в часовне [У старообрядцев и единоверцев при совершении брака вокруг налоя
ходят по солнцу.
Прошло еще сколько-то лет, скончалась
в обители игуменья мать Екатерина. После трехдневного поста собирались
в часовню старицы, клали жеребьи за икону Пречистой Богородицы, пели молебный канон Спасу милостивому, вынимали жребий, кому сидеть
в игуменьях.
Дьячок меня полюбил
И звонить позабыл;
По
часовне он
прошел,
Мне на ножку наступил,
Всю ноженьку раздавил;
Посулил он мне просфирок решето:
Мне просфирок-то хочется,
Да с дьячком гулять не хочется.
Полюбил меня молоденький попок,
Посулил мне
в полтора рубля платок,
Мне платочка-то хочется…
А
ходил еще
в ту пору по Манефиной обители конюх Дементий. Выпустив лошадей
в лес на ночное,
проходил он
в свою работницкую избу ближним путем — через обитель мимо
часовни. Идет возле высокой паперти, слышит под нею страстный шепот и чьи-то млеющие речи… Остановился Дементий и облизнулся… Один голос знакомым ему показался. Прислушался конюх, плюнул и тихими, неслышными шагами пошел
в свое место.
— Повечерие на отходе, — чуть не до земли кланяясь Патапу Максимычу, сказал отец Спиридоний, монастырский гостиник, здоровенный старец, с лукавыми, хитрыми и быстро, как мыши, бегающими по сторонам глазками. — Как угодно вам будет, гости дорогие, —
в часовню прежде, аль на гостиный двор, аль к батюшке отцу Михаилу
в келью? Получаса не
пройдет, как он со службой управится.
И немудрено то было: окрестные крестьяне так долго по праздникам
ходили в комаровские
часовни, что им нельзя было не пожалеть соседок; опять же многие из них были женаты на живших прежде
в том скиту белицах.
— Ладно, хорошо, — довольным голосом сказал Марко Данилыч. — А как насчет служеб?.. Которы девицы у вас обучаются,
в часовню-то
ходят ли?
Они
ходили с целый час вправо и влево; опускались и поднимались, посетив притворы,
в низенькие, тесные, старинной постройки приделы;
проходили по сводчатым коридорам и сеням, опять попадали
в светленькие или темноватые церквушки; стояли перед иконостасами, могильными плитами; смотрели на иконы и паникадилы, на стенную живопись, хоругви, плащаницы, опять вышли на двор, к
часовне с останками Годуновых; постояли у розовой колокольни, и Теркин, по указанию служителя, должен был прочесть вслух на тумбе памятника два стиха, долго потом раздававшиеся
в нем чем-то устарелым и риторическим — стихи
в память подвижников лавры...
— Она
в часовне. Вы можете
пройти туда.
В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я,
проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: «Вот дьявол
в образе человека», и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили, несколько лет тому назад, человека у Пантелеймоновской
часовни.