Неточные совпадения
Но эта слабость и узость человеческого
сознания, эта выброшенность человека на поверхность не может быть опровержением той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей
природе и что в нем и для него совершается вся история.
Еще одно из тех первичных ощущений, когда явление
природы впервые остается в
сознании выделенным из остального мира, как особое и резко законченное, с основными его свойствами.
На этом уровне
сознания чудесное не приобретает еще специфического значения, оно расплывается в таинственности всей
природы.
Напряженно хватаясь за утверждение жизни в
природе, угрожающей со всех сторон уничтожением, человек теряет
сознание и ощущение смысла жизни, он ищет просто жизни и умирает.
Лишь с
сознанием закономерности хода
природы связано
сознание чудесного как порождения сил сверхприродных, как действия Божией благодати.
Только ветхозаветные пророки возвысились над религией кровавой жертвы, и
сознание их осветилось грядущей религией любви и бескровной жертвы; только греческие философы-мудрецы начали прозревать Логос за бессмысленными силами
природы.
Положительная религиозная антропология может быть открыта лишь в связи с проблемой происхождения зля, лишь в свете ясного
сознания природы зла.
Люди «научного»
сознания полны всякого рода вер и даже суеверий: веры в прогресс, в закономерность
природы, в справедливость, в социализм, веры в науку — именно веры.
Христианское
сознание выработало на вселенских соборах догмат о богочеловечности Христа; оно же открыло греховность человеческой
природы.
Для еретического, отщепенского, рационалистического
сознания непостижима тайна Троичности, тайна единосущности и равнодостойности Отца и Сына, тайна боговоплощения и соединения
природы человеческой и божеской.
Для греческого религиозного
сознания мир был бессмысленным круговоротом играющих сил
природы и не было никакого разрешения этой игры, никакого исхода, никакой надежды для человеческого лица.
Ни
природа реальности, ни
природа свободы, ни
природа личности не могут быть постигнуты рационалистически, идеи эти и предметы эти вполне трансцендентны для всякого рационалистического
сознания, всегда представляют иррациональный остаток.
Ужас этот лежал не в
природе Божества, а в тварной
природе людей, в угнетенности человеческого
сознания первородным, неискупленным грехом.
Это
сознание, всегда покорное разуму малому и несогласное совершить мистический акт самоотречения, которым стяжается разум большой, утверждает одну сторону истины и упускает другую ее сторону, оставляет раздельным то, в соединении чего вся тайна Христова, не постигает претворения одной
природы в другую.
Все в этом деле зависит от подъема уровня общественного
сознания, от коренного преобразования жизненных форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил
природы и усвоение человеком результатов этого раскрытия.
Там я ложился в тени на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался
сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала
природа.
Не говоря о всех других противоречиях жизни и
сознания, которые наполняют жизнь человека нашего времени, достаточно одного этого последнего военного положения, в котором находится Европа, и его христианского исповедания для того, чтобы человеку прийти в отчаяние, усомниться в разумности человеческой
природы и прекратить жизнь в этом безумном и зверском мире.
С самого первого пробуждения
сознания ребенка его начинают обманывать, с торжественностью внушать ему то, во что не верят сами внушающие, и внушать до тех пор, пока обман не срастется посредством привычки с
природой ребенка.
Древний раб знал, что он раб от
природы, а наш рабочий, чувствуя себя рабом, знает, что ему не надо быть рабом, и потому испытывает мучения Тантала, вечно желая и не получая того, что не только могло, но должно бы быть. Страдания для рабочих классов, происходящие от противоречия между тем, что есть и что должно бы быть, удесятеряются вытекающими из этого
сознания завистью и ненавистью.
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу животной
природы и силу
сознания сыновности богу. Не говоря о силе животной, которая, сама себя утверждая, остается всегда равна сама себе и находится вне власти человека, Христос говорит только о силе божеской, призывая человека к наибольшему
сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения.
«Но, — скажут на это, — всегда во всех обществах большинство людей: все дети, все поглощаемые трудом детоношения, рождения и кормления женщины, все огромные массы рабочего народа, поставленные в необходимость напряженной и неустанной физической работы, все от
природы слабые духом, все люди ненормальные, с ослабленной духовной деятельностью вследствие отравления никотином, алкоголем и опиумом или других причин, — все эти люди всегда находятся в том положении, что, не имея возможности мыслить самостоятельно, подчиняются или тем людям, которые стоят на более высокой степени разумного
сознания, или преданиям семейным или государственным, тому, что называется общественным мнением, и в этом подчинении нет ничего неестественного и противоречивого».
Бессознательные процессы, происходящие в
природе, ниже даже человеческой глупости, так как в глупости есть все-таки
сознание и воля, в процессах же ровно ничего.
Таким образом, служа полнейшими представителями высшей степени человеческого
сознания в известную эпоху и с этой высоты обозревая жизнь людей и
природы и рисуя ее перед нами, они возвышались над служебного ролью литературы и становились в ряд исторических деятелей, способствовавших человечеству в яснейшем
сознании его живых сил и естественных наклонностей.
На всем вокруг лежит отпечаток медлительности; всё — и
природа и люди — живет неуклюже, лениво, — но кажется, что за ленью притаилась огромная сила, — сила необоримая, но еще лишенная
сознания, не создавшая себе ясных желаний и целей…
Впоследствии мне было гораздо приятнее мое
сознание переносить на всю первобытную
природу…
И я тем более убежден в этом, так сказать, подозрении, что если, например, взять антитез нормального человека, то есть человека усиленно сознающего, вышедшего, конечно, не из лона
природы, а из реторты (это уже почти мистицизм, господа, но я подозреваю и это), то этот ретортный человек до того иногда пасует перед своим антитезом, что сам себя, со всем своим усиленным
сознанием, добросовестно считает за мышь, а не за человека.
В этих стонах выражается, во-первых, вся для нашего
сознания унизительная бесцельность вашей боли; вся законность
природы, на которую вам, разумеется, наплевать, но от которой вы все-таки страдаете, а она-то нет.
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую
природу существах горестное
сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
В науке совсем напротив: идея существует в логическом организме, все частное заморено, все проникнуто светом
сознания, скрытая мысль, волнующая и приводящая в движение
природу, освобождаясь от физического бытия развитием его, становится открытой мыслию науки.
Обратимся к
природе: неясная для себя, мучимая и томимая этой неясностью, стремясь к цели ей неизвестной, но которая с тем вместе есть причина ее волнения, — она тысячью формами домогается до
сознания, одействотворяет все возможности, бросается во все стороны, толкается во все ворота, творя бесчисленные вариации на одну тему.
Она не говорит: «Допусти то и то, а я тебе дам истину, спрятанную у меня, ты можешь получить ее, рабски повинуясь»; в отношении к лицу она только направляет внутренний процесс развития, прививает индивидуальности совершённое родом, приобщает ее к современности; она сама есть процесс углубления в себя
природы и развитие полного
сознания космоса о себе; ею вселенная приходит в себя после борений материального бытия, жизни, погруженной в непосредственность.
Природа не поступает так с своими бессознательными детьми — как мы заметили; тем более в мире
сознания не может быть степени, которая не имела бы собственного удовлетворения.
Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание
природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем
сознании.
В этот миг, созданный сплетением стихий, в глухую ночь, не озаренную еще солнцем
сознания, раскрывается, как ночной цветок, обреченный к утру на гибель, то странное явление, которого мы уже не можем представить себе: слово и дело становятся неразличимы и тожественны, субъект и объект, кудесник и
природа испытывают сладость полного единства.
Психология народных обрядов коренится в религиозном миросозерцании. Заклинающий человек властен над
природой, она служит только ему; оттого он сам чувствует себя богом. Это подтверждается массой фактов, собранных о людях-богах. Состояние
сознания заклинающего
природу, по словам Е. В. Аничкова, еще не религия, но то смутное мировоззрение, в котором таились уже зачатки религии. Заклинание — это древнейшая форма религиозного
сознания. [Там же, стр. 38–39]
Между тем и благотворная сила
природы не может не быть замечена человеком, раз уже отличившим себя от неё, и таким образом, вместе с понятием о тёмной силе, является и
сознание силы светлой и доброй, покровительствующей человеку.
Я закрыл руками лицо и, весь трепеща, как былинка, невозбранно отдался первому
сознанию и откровению сердца, первому, еще неясному прозрению
природы моей…
Тем же
сознанием отзываются даже его рассуждения о
природе.
Таким образом, признавая в человеке [одну только] способность к развитию и [одну только] наклонность к деятельности (какого бы то ни было рода) и отдыху, мы из этого одного прямо можем вывести — с одной, стороны, естественное требование человека, чтоб его никто не стеснял, чтоб предоставили ему пользоваться его личными; [неотъемлемыми] средствами и безмездными [, никому не принадлежащими,] благами
природы, а с другой стороны — столь же естественное
сознание, что и ему не нужно посягать на права других и вредить чужой деятельности.
«Великое учение о непрерывности, — говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в
природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания считать у себя самих органом
сознания.
Вся истинная жизнь человеческая есть не что иное, как постепенный переход от низшей, животной
природы к всё большему и большему
сознанию жизни духовной.
Из всех «секуляризованных» обломков некогда целостной культуры — культа искусство в наибольшей степени хранит в себе память о прошлом в
сознании высшей своей
природы и религиозных корней.
Язычество благодаря своей мистической зрячести видит «богов» там, где нашему «научному»
сознанию доступны лишь мертвые «силы
природы».
Эти-то платоновские идеи-качества ведомы и мифологическому
сознанию народа и отразились в его сагах, сказках, фольклоре: отсюда происходят чары, заклинания, наговоры, отсюда тотемы [Тотем — класс (а не особь) объектов или явлений
природы, которому первобытная социальная группа людей, род, племя, иногда отдельный человек оказывают специальное поклонение, с которым считают себя родственно связанными и по имени которого себя называют.
Религиозное
сознание церковно по своей
природе.
Из кафоличности, как общего качества религиозного
сознания, следует, что в религиозном
сознании, по самой его, так сказать, трансцендентальной
природе, уже задана идея церковности, подобно тому как в гносеологическом
сознании задана идея объективности знания.
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще
сознание высшей своей
природы и мучительно завистливое влечение к божественному миру — терзают душу невыразимыми на человеческом языке страданиями.
Когда же распространившееся христианство силою вещей сделалось и общеимперской религией, перед теократическим
сознанием его встал новый вопрос: какова же
природа власти христианского императора и поглощено ли в ней начало звериное божественным, иначе говоря, есть ли она теократия?
Эту основную полярность религиозного
сознания, напряженную противоположность трансцендентного и имманентного, можно выражать в разных терминах: «Бог и мир», «Бог и
природа», «Бог и человек», «Бог и я» и под<обное>.
Раскрыть трансцендентальную
природу религии, выявив категории религиозного
сознания, установив здесь «синтетические суждения a priori» (как выразился бы Кант), и должен анализ религиозного
сознания.