Неточные совпадения
Особенно был раздражен бритоголовый человек, он расползался
по столу, опираясь на него локтем, протянув правую руку к лицу Кутузова. Синий шар
головы его теперь
пришелся как раз под опаловым шаром лампы, смешно и жутко повторяя его. Слов его Самгин не слышал, а в голосе чувствовал личную и горькую обиду. Но был ясно слышен сухой голос Прейса...
Но взмахи хвоста были так порывисты, что попасть в
голову было трудно и удары все
приходились по спине, а это ей, по-видимому, нипочем.
После чая стали
по скошенному уже лужку перед домом играть в горелки. Взяли и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен
пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда было приятно видеть Катюшу, но ему и в
голову не приходило, что между ним и ею могут быть какие-нибудь особенные отношения.
Река Сыдагоу длиною 60 км. В верхней половине она течет параллельно Вай-Фудзину, затем поворачивает к востоку и впадает в него против села Пермского. Мы вышли как раз к тому месту, где Сыдагоу делает поворот. Река эта очень каменистая и порожистая. Пермцы пробовали было
по ней сплавлять лес, но он так сильно обивался о камни, что
пришлось бросить это дело. Нижняя часть долины, где проходит почтовый тракт, открытая и удобная для земледелия, средняя — лесистая, а верхняя —
голая и каменистая.
По счастию, мне недолго
пришлось ломать
голову, догадываясь, в чем дело. Дверь из передней немного приотворилась, и красное лицо, полузакрытое волчьим мехом ливрейной шубы, шепотом подзывало меня; это был лакей Сенатора, я бросился к двери.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне
придется!» Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему
головою, трепетно шла
по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Мальчиком мне
приходилось бить стулом
по голове.
И движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы
по Садовой, Таганке, Рогожской… В
голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые
головы, каторжане. Им
приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом.
Вскоре после того
пришлось им проехать Пустые Поля, въехали потом и в Зенковский лес, — и Вихров невольно припомнил, как он
по этому же пути ездил к Клеопатре Петровне — к живой, пылкой, со страстью и нежностью его ожидающей, а теперь — что сталось с нею — страшно и подумать! Как бы дорого теперь дал герой мой, чтобы сразу у него все вышло из
головы — и прошедшее и настоящее!
— А черт его знает! — отвечал тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая
головой в ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать
приходится».
Вице-губернатор, показав ему
головой, что он может уйти, опустился в кресло и глубоко задумался: видно, и ему нелегок
пришелся настоящий его пост, особенно в последнее время: седины на висках распространились
по всей уж
голове; взгляд был какой-то растерянный, руки опущены; словом, перед вами был человек как бы совсем нравственно разбитый…
«Нет, этого нельзя так оставить», — подумал я и встал с твердым намерением пойти опять к этому господину и сказать ему что-нибудь ужасное, а может быть, даже и прибить его подсвечником
по голове, коли
придется.
Во время таких поездок мне
приходилось встречать двух-трех человек, знакомых
по моей бродяжной жизни. Но никому из них не приходило в
голову, что я и есть бывший табунщик Леша!
Если я не поехал посмотреть эти цепи, так значит, уж мне плохо
пришлось! Я даже отказался, к великому горю Ивана, ужинать и,
по обыкновению завернувшись в бурку, седло под
голову, лег спать, предварительно из фляги потянув полыновки и еще какой-то добавленной в нее стариком спиртуозной, очень вкусной смеси.
— Ведь добрый парень, — сказал Перстень, глядя ему вслед, — а глуп, хоть кол на
голове теши. Пусти его только, разом проврется! Да нечего делать, лучше его нет; он,
по крайней мере, не выдаст; постоит и за себя и за нас, коли, не дай бог, нам круто
придется. Ну что, дядя, теперь никто нас не услышит: говори, какая у тебя кручина? Эх, не вовремя она тебя навестила!
Но тут незнакомец удивил его своим непонятным поведением: «Сняв с
головы свой странный головной убор (по-видимому, из бараньего меха), он согнул стан таким образом, что
голова его
пришлась вровень с поясом Гопкинса, и, внезапно поймав одной рукой его руку, потянулся к ней губами с неизвестною целью.
Приходилось разбираться в явлениях почти кошмарных. Вот рано утром он стоит на постройке у собора и видит — каменщики бросили в творило извести чёрную собаку. Известь только ещё гасится, она кипит и булькает, собака горит, ей уже выжгло глаза, захлёбываясь, она взвизгивает, судорожно старается выплыть, а рабочие, стоя вокруг творила в белом пару и пыли, смеются и длинными мешалками стукают
по голове собаки, погружая искажённую морду в густую, жгучую, молочно-белую массу.
Ежели судить
по рассказам летописцев, передающих только
голые факты, то Феденьку
пришлось бы, пожалуй, назвать злодеем.
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся: удар
пришелся мне
по локтю левой руки, которой я прикрыл
голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
Мысль этого момента напоминала свистнувший мимо уха камень: так все стало мне ясно, без точек и запятых. Я успел кинуться к памятнику и, разбросав цветы, взобраться
по выступам цоколя на высоту, где моя
голова была выше колен «Бегущей». Внизу сбилась дико загремевшая толпа, я увидел направленные на меня револьверы и пустоту огромного ящика, верх которого
приходился теперь на уровне моих глаз.
— Ну да, та самая, — снисходительно кивнула в его сторону
головой Анна Афанасьевна. — Она еще
приходится дальней родней
по бабушке Стремоуховым, которых ты знаешь. И вот Лиза Белоконская писала мне, что встретилась в одном обществе с Василием Терентьевичем и рекомендовала ему побывать у нас, если ему вообще вздумается ехать когда-нибудь на завод.
Одно мне
пришлось наблюдать во время моих горных скитаний: я видел, как тур пробирался
по отвесной скале и время от времени упирался рогом в стену, а иногда, должно быть уж в очень опасных местах, то наклонял, то поднимал
голову, то вытягивал шею. Что рога ему служат балансом и поддержкой, это ясно.
С последним Канарейка никак не могла согласиться, потому что ее люди кормили. Может быть, это Вороне так кажется… Впрочем, Канарейке скоро
пришлось самой убедиться в людской злости. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой
головой просвистел тяжелый камень. Шли
по улице школьники, увидели на заборе Ворону — как же не запустить в нее камнем?
Отец мой слепо вверился Краснову, и хотя старый мельник Болтуненок и некоторые крестьяне, разумеющие несколько мельничную постройку, исподтишка ухмылялись и покачивали
головами, но на вопросы моего отца: «Каков Краснов-то, как разумеет свое дело? нарисовал весь план на бумаге и
по одному глазомеру бьет сваи, и все
приходятся по своим местам!» — всегда отвечали с простодушным лукавством русских людей: «Боек, батюшка, боек.
За ручьем, в полуверсте налево начинался огромный казенный лес, но, в случае чего, до него
пришлось бы бежать
по открытому,
голому, стоявшему под паром полю.
— Великодушный! Великодушный! — затрещал он, — а вот мы посмотрим,
по вкусу ли ему самому
придется это великодушие, когда его, раба божия,
голой спиной… да на снег!
С Цыбулей
пришлось отваживаться при помощи нашатырного спирта и холодной воды, потом выпоить ему целый графин водки, и он только после этих довольно длинных операций настолько пришел в себя, что мог начать производство судебного следствия;
по наружности это был представитель хохлацкого типа — шести футов роста, очень толстый, с громадной, как пивной котел,
головой и умным, то есть скорее хитрым лицом, сильно помятым с жестокого похмелья.
Митя. Вот моя речь какая: соберите-ка вы ее да оденьте потеплее ужотко. Пусть выйдет потихоньку: посажу я ее в саночки-самокаточки — да и был таков! Не видать тогда ее старому, как ушей своих, а моей
голове заодно уж погибать! Увезу ее к матушке — да и повенчаемся. Эх! дайте душе простор — разгуляться хочет!
По крайности, коли
придется и в ответ идти, так уж то буду знать, что потешился.
По какому-то случаю Жоржу
пришлось сидеть рядом с Верочкою, он этим был сначала недоволен: ее 17-летняя свежесть и скромность казались ему верными признаками холодности и чересчур приторной сердечной невинности: кто из нас в 19 лет не бросался очертя
голову вослед отцветающей кокетке, которых слова и взгляды полны обещаний, и души которых подобны выкрашенным гробам притчи. Наружность их — блеск очаровательный, внутри смерть и прах.
— Вестимо, бог до греха не допустит, — перебила Домна. — Полно тебе, Акулька, рюмить-то; приставь
голову к плечам. И вправду Савельевна слово молвила, за что, за какую надобу мужу есть тебя, коли ты
по добру с ним жить станешь?.. Не люб он тебе? Не
по сердцу
пришелся небось?.. Да ведь, глупая, неразумная девка! вспомни-ка, ведь ни отца, ни матери-то нет у тебя, ведь сирота ты бездомная, и добро еще барин вступился за тебя, а то бы весь век свой в девках промаячилась. Полно… полно же тебе…
— То-то, видно, не
по нраву
пришлось, что дело их узнано, — отвечал Петр; потом, помолчав, продолжал: — Удивительнее всего,
голова, эта бумажка; написано в ней было всего только четыре слова: напади тоска на душу раба Петра. Как мне ее, братец, один человек прочитал, я встал под ветром и пустил ее от себя — так,
голова, с версту летела, из глаз-на-ли пропала, а на землю не падает.
Голову он держал наклоненной вниз и немного набок, по-медвежьи, и когда ему
приходилось посмотреть в сторону, то он не повертывал туда шею, а медленно и неловко поворачивался всем телом, как это делают люди-кривошеи или больные горлом.
Левка качал
головой: «Разве щенята, а большие нет. Они так любят, кто
по нраву
придется, вот наша кошка Машка любит моего Шарика».
Шаблова. Да ведь Николай горд; засело в
голову, что завоюю, мол, — ну и мучится. А может, ведь он и из жалости; потому нельзя и не пожалеть ее, бедную. Муж у нее такой же путаник был; мотали да долги делали, друг другу не сказывали. А вот муж-то умер, и
пришлось расплачиваться. Да кабы с умом, так еще можно жить; а то запутаться ей, сердечной,
по уши. Говорят, стала векселя зря давать, подписывает сама не знает что. А какое состояние-то было, кабы в руки. Да что вы в потемках-то?
Нечего делать:
пришлось волку на спину лечь и лапки поднять, пока выслушивал его доктор. В животе у волка оказалось все хорошо. Потом взял доктор большой железный молоток и постучал
по голове — и в
голове у волка оказалось все в порядке.
Не
по нраву
пришлись Чапурину слова паломника. Однако сделал
по его: и куму Ивану Григорьичу, и удельному
голове, и Алексею шепнул, чтоб до поры до времени они про золотые прииски никому не сказывали. Дюкова учить было нечего, тот был со Стуколовым заодно. К тому же парень был не говорливого десятка, в молчанку больше любил играть.
— Ах, отче, отче, — покачивая
головой, сказал отцу Михаилу паломник. — Люди говорят — человек ты умный, на свете живешь довольно, а того не разумеешь, что на твоем товаре торговаться тебе не
приходится. Ну, не возьму я твоих картинок, кому сбудешь?.. Не на базар везти!.. Бери да не хнычь…
По рублику пристегну беззубому на орехи… Неси скорее.
С помощью маклера Алексей Трифоныч живой рукой переписал «Соболя» на свое имя, но в купцы записаться тотчас было нельзя. Надо было для того получить увольнение из удела, а в этом
голова Михайло Васильевич не властен,
придется дело вести до Петербурга. Внес, впрочем, гильдию и стал крестьянином, торгующим
по свидетельству первого рода… Не купец, а почти что то же.
После пятилетнего ожидания я наконец получил в больнице жалованье в семьдесят пять рублей; на него и на неверный доход с частной практики я должен жить с женой и двумя детьми; вопросы о зимнем пальто, о покупке дров и найме няни — для меня тяжелые вопросы, из-за которых
приходится мучительно ломать себе
голову и бегать
по ссудным кассам.
Действительно, некоторые из товарищей довольно долго не могли привыкнуть к виду анатомического театра, наполненного ободранными трупами с мутными глазами, оскаленными зубами и скрюченными пальцами; одному товарищу
пришлось даже перейти из-за этого на другой факультет: он стал страдать галлюцинациями, и ему казалось
по ночам, что из всех углов комнаты к нему ползут окровавленные руки, ноги и
головы.
Никогда путь к доброму знанию не пролегал
по шелковистой мураве, усеянной цветами: всегда человеку
приходится взбираться
по голым скалам.
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая
головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней
по всем статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя. Смотрите, не
пришлось бы вам товар-от у себя на руках оставить.
И в меркуловском бухарском халате, в запачканной фуражке на
голове, с грязным платьем под мышкой, со свечкой в руках пошел он вдоль
по коридору. Немного не доходя до своего номера, увидал Дмитрий Петрович — кто-то совсем раздетый поперек коридора лежит…
Пришлось шагать через него, но, едва Веденеев занес ногу, тот проснулся, вскочил и, сидя на истрепанном войлоке, закричал...
Пришлось задаривать писаря и волостного
голову с заседателями и добросовестными; рассыльных, сторожей и тех нельзя было обойти, чтоб
по их милости дела чем-нибудь не испортить.
— Не
приходится!.. Эко ты слово молвил, — с досадной усмешкой сказал Смолокуров. —
По всей Волге,
по всей, можно сказать, России всякому известно, что рыбному делу ты здесь
голова. На всех пошлюсь, — прибавил он, обводя глазами собеседников. — Соврать не дадут.
— Ура! — неожиданно крикнул Игорь и так громко, что находившиеся
по близости их в саду гуляющие повернули
головы в сторону скамьи, на которой они сидели. Впрочем, это «ура» как нельзя более
пришлось кстати. Толпа манифестантов на улице, как раз в это время закончила только что пение гимна и подхватила торжествующий возглас, раздавшийся так неожиданно в саду.
Оттого, быть может, что в глазах у нее мелькали деревья, телеграфные столбы и сугробы, самые разнообразные мысли приходили ей в
голову. Она думала:
по счету в ресторане уплачено сто двадцать и цыганам — сто, и завтра она, если захочет, может бросить на ветер хоть тысячу рублей, а два месяца назад, до свадьбы, у нее не было и трех рублей собственных, и за каждым пустяком
приходилось обращаться к отцу. Какая перемена в жизни!
Я уже давно не писал здесь ничего. Не до того теперь. Чуть свободная минута, думаешь об одном: лечь спать, чтоб хоть немного отдохнуть. Холера гуляет
по Чемеровке и валит
по десяти человек в день. Боже мой, как я устал!
Голова болит, желудок расстроен, все члены словно деревянные. Ходишь и работаешь, как машина. Спать
приходится часа
по три в сутки, и сон какой-то беспокойный, болезненный; встаешь таким же разбитым, как лег.
Удар
пришелся в нос. В
голове у Андрея Ивановича зазвенело, из глаз брызнули слезы; он отшатнулся и стиснул ладонями лицо. Сильные руки схватили его за борты пиджака и швырнули на пол. Ляхов бросился на упавшего Андрея Ивановича и стал бить его
по щекам.
Чурилин поставил на стол прибор, причем его маковка
пришлась в уровень с бортом, приковылял к Теркину, еще раз поклонился ему, по-крестьянски мотнув низко своей огромной
головой, и хотел приложиться к руке.