Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было
хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип,
хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, —
думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Городничий. Ну, в Питере так в Питере; а оно
хорошо бы и здесь. Что, ведь, я
думаю, уже городничество тогда к черту, а, Анна Андреевна?
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы
хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты
думаешь, Долли?
— Ну,
хорошо, а я велю подчистить здесь. Здесь грязно и воняет, я
думаю. Маша! убери здесь, — с трудом сказал больной. — Да как уберешь, сама уйди, — прибавил он, вопросительно глядя на брата.
«
Хорошо, что он так непривлекателен, что Кити не влюбилась в него»,
думала мать.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям
хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она
думала.
«Так он будет! —
подумала она. — Как
хорошо я сделала, что всё сказала ему».
—
Хорошо,
хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, —
думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
Что ж это значило? Это значило, что он жил
хорошо, но
думал дурно.
«Жить так не
хорошо, —
думал он.
Была пятница, и в столовой часовщик Немец заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что Немец «сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы», — и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. «А может быть, и образуется!
Хорошо словечко: образуется,
подумал он. Это надо рассказать».
«Княгиня Мягкая угадала, —
подумал Степан Аркадьич, входя на лестницу. — Странно! Однако
хорошо было бы сблизиться с ней. Она имеет огромное влияние. Если она замолвит словечко Поморскому, то уже верно».
Кити же, очевидно, не
думала и не имела времени
думать о себе; она
думала о нем, потому что знала что-то, и всё выходило
хорошо.
«Да, о чем я последнем так
хорошо думала?» старалась вспомнить она.
—
Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не дам тебе мучать себя»,
подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо станции.
Но этак нельзя было жить, и потому Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и не умел делать, и то, что, по его наблюдению, многие так
хорошо умели делать и без чего нельзя жить: он пытался говорить не то, что
думал, и постоянно чувствовал, что это выходило фальшиво, что брат его ловит на этом и раздражается этим.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и
хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется. И не
думай, — прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб я не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем
хорошо.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много людей, которых она знала, никогда не
думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так
хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
— Я
хорошо. Но неужели ты целый день косил? Ты, я
думаю, голоден, как волк. Кузьма тебе всё приготовил.
—
Хорошо, я поговорю. Но как же она сама не
думает? — сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то при этом вспоминая странную новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась, именно когда дело касалось задушевных сторон жизни. «Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не всё видеть»,
подумала Долли. — Непременно, я для себя и для нее буду говорить с ней, — отвечала Дарья Александровна на его выражение благодарности.
— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень
хорошо знаете, что это выдумка. Я не
думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение.
Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.
Он
думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы
хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
«Да, —
подумал про себя Чичиков, —
хорошо бы, если б тебя отодрали наяву».
— Да если вам свободно, так поедем со мной, — сказал Чичиков и
подумал про себя, глядя на Платонова: «А это было бы
хорошо: тогда бы можно издержки пополам, а подчинку коляски отнести вовсе на его счет».
«
Хорошо бы было, —
подумала между тем про себя Коробочка, — если бы он забирал у меня в казну муку и скотину.
— Не сорвал потому, что загнул утку не вовремя. А ты
думаешь, майор твой
хорошо играет?
«Вон оно как! —
подумал про себя Чичиков. —
Хорошо же, что я у Собакевича перехватил ватрушку да ломоть бараньего бока».
Тут он приказал Селифану ехать поскорее и между тем
подумал про себя: «Это, однако ж,
хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, если встретишь покойника».
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай,
думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот
хорошо, что у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
«Положим, —
думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и
думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень
хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто
думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень
хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Я не мог надеяться на взаимность, да и не
думал о ней: душа моя и без того была преисполнена счастием. Я не понимал, что за чувство любви, наполнявшее мою душу отрадой, можно было бы требовать еще большего счастия и желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне и так было
хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему, и хотелось плакать.
— Вы уже знаете, я
думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и беру вас с собою, — сказал он. — Вы будете жить у бабушки, a maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь
хорошо и что вами довольны.
Он подивился немного такой беспечности,
подумавши: «
Хорошо, что нет близко никакого сильного неприятеля и некого опасаться».
«Он
хорошо говорит», —
подумал Бульба.
—
Хорошо, — сказал Тарас и потом,
подумав, обратился к козакам и проговорил так: — Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. — Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. — Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида.
«И как это у него все
хорошо выходит, —
думала мать про себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с сестрой — тем только, что руку протянул в такую минуту да поглядел
хорошо…
Я очень
хорошо понял, с первого взгляда, что тут дело плохо, и — что вы
думаете? — решился было и глаз не подымать на нее.
— Ну, коль штуку, так и
хорошо! А то и я сам было
подумал… — пробормотал Зосимов, подымаясь с дивана. — Мне, однако ж, пора; я еще зайду, может быть… если застану…
«Этому тоже надо Лазаря петь, —
думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется… посмотрим… сейчас…
хорошо иль не
хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
«Он, однако ж, это
хорошо изложил», —
подумал Раскольников.
— Вы много сказали любопытного о характере брата и… сказали беспристрастно. Это
хорошо; я
думала, вы перед ним благоговеете, — заметила Авдотья Романовна с улыбкой. — Кажется, и то верно, что возле него должна находиться женщина, — прибавила она в раздумье.
«А ведь это, пожалуй, и
хорошо, что он меня почти за сумасшедшего считает», —
подумал Раскольников.
Это
хорошо… на всякий случай…» —
подумал он опять и позвонил в старухину квартиру.
Борис. Ну, что об этом
думать, благо нам теперь-то
хорошо!
— Я
думаю:
хорошо моим родителям жить на свете! Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о «паллиативных» средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — кутит, одним словом; и матери моей
хорошо: день ее до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда; а я…
«Как
хорошо, боже мой!» —
подумал Николай Петрович, и любимые стихи пришли было ему на уста; он вспомнил Аркадия, «Stoff und Kraft» — и умолк, но продолжал сидеть, продолжал предаваться горестной и отрадной игре одиноких дум.
— Да! На короткое время…
Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть не до земли. — Что ж? это… все будет. Я было
думал, что ты у нас… подольше. Три дня… Это, это, после трех лет, маловато; маловато, Евгений!
— Милый, я — рада! Так рада, что — как пьяная и даже плакать хочется! Ой, Клим, как это удивительно, когда чувствуешь, что можешь
хорошо делать свое дело!
Подумай, — ну, что я такое? Хористка, мать — коровница, отец — плотник, и вдруг — могу! Какие-то морды, животы перед глазами, а я — пою, и вот, сейчас — сердце разорвется, умру! Это… замечательно!
«Она ведет себя, точно провинциалка пред столичной знаменитостью», —
подумал Самгин, чувствуя себя лишним и как бы взвешенным в воздухе. Но он
хорошо видел, что Варвара ведет беседу бойко, даже задорно, выспрашивает Кутузова с ловкостью. Гость отвечал ей охотно.