Неточные совпадения
После того
господин градоначальник сняли с себя собственную голову и
подали ее мне.
Обеспамятев от страха и притом будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога, как вдруг
господин градоначальник поманили меня рукою к себе и
подали мне бумажку.
— Готова,
барин; бреет, сама косит, — сказал Тит, с улыбкой снимая шапку и
подавая ему косу.
— Бедная шинель! — сказал я, усмехаясь, — а кто этот
господин, который к ним подходит и так услужливо
подает им стакан?
Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать,
подал ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его
господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет.
Размотавши косынку,
господин велел
подать себе обед.
Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «
Барин,
подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням.
Действительно, сквозь толпу протеснялся городовой. Но в то же время один
господин в вицмундире и в шинели, солидный чиновник лет пятидесяти, с орденом на шее (последнее было очень приятно Катерине Ивановне и повлияло на городового), приблизился и молча
подал Катерине Ивановне трехрублевую зелененькую кредитку. В лице его выражалось искреннее сострадание. Катерина Ивановна приняла и вежливо, даже церемонно, ему поклонилась.
Иван. Это я оченно верю-с. Коли спросить чего угодно, мы
подадим; знавши Сергея Сергеича и Василья Данилыча, какие они
господа, мы обязаны для вас кредит сделать-с; а игра денег требует-с.
Робинзон. Ну вот, изволите слышать, опять бургонского! Спасите, погибаю! Серж, пожалей хоть ты меня! Ведь я в цвете лет,
господа, я
подаю большие надежды. За что ж искусство должно лишиться…
— Мы еще об этом подумаем и потолкуем, — отвечал генерал. — Однако надлежит во всяком случае предпринять и военные меры.
Господа,
подайте голоса ваши по законному порядку.
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он,
подавая мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли я на своего
барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова...
— Не фартит нам,
господин, — звонко пожаловался лысый, — давят нас, здешних грешников, налогами! Разорения — сколько хошь, а прикопления — никак невозможно исделать. Накопишь пятиалтынный, сейчас в карман лезут —
подай сюда! И — прощай монета. И монета и штаны. Тут тебе и земство, тут тебе и все…
— У-у-х!
Господин адвокат, будьте свидетелем… Я в суд
подам…
Он за обедом
подавал первому Обломову и ни за что не соглашался
подать какому-то
господину с большим крестом на шее.
Захар на всех других
господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока и служил им,
подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его
барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
— У нас, в Обломовке, этак каждый праздник готовили, — говорил он двум поварам, которые приглашены были с графской кухни, — бывало, пять пирожных
подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то кушают, и на другой день. А мы дней пять доедаем остатки. Только доели, смотришь, гости приехали — опять пошло, а здесь раз в год!
Словно пьяные столкнулись оба — и
барин, и единственный его слуга — посреди двора; словно угорелые, завертелись они друг перед другом. Ни
барин не мог растолковать, в чем было дело, ни слуга не мог понять, чего требовалось от него. «Беда! беда!» — лепетал Чертопханов. «Беда! беда!» — повторял за ним казачок. «Фонарь!
Подай, зажги фонарь! Огня! Огня!» — вырвалось наконец из замиравшей груди Чертопханова. Перфишка бросился в дом.
И хотя бы один из молодых-то
господ пример
подал, показал: вот, мол, как надо распоряжаться!..
— А бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич…
Барин, слышь, не поладил с Кирилом Петровичем, а тот и
подал в суд, хотя по часту он сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.
— Вы ли
господин Н.? — раздался вдруг за мною детский голос. Я оглянулся; передо мною стоял мальчик. — Это вам от фрейлейн Annette, — прибавил он,
подавая мне записку.
Барин в кабинете сидит, барыня приказывает или гневается, барчуки учатся, девушки в пяльцах шьют или коклюшки перебирают, а он, Конон, ножи чистит, на стол накрывает, кушанье
подает, зимой печки затопляет, смотрит, как бы слишком рано или слишком поздно трубу не закрыть.
— Сказывали мне, что за границей машина такая выдумана, — завидовала нередко матушка, — она и на стол накрывает, и кушанье
подает, а
господа сядут за стол и кушают! Вот кабы в Москву такую машину привезли, кажется, ничего бы не пожалела, а уж купила бы. И сейчас бы всех этих олухов с глаз долой.
— Уж это што говорить: извелись на модах вконец!.. Матери-то в сарафанах еще ходят, а дочкам фигли-мигли
подавай… Одно разоренье с ними. Тяжеленько с дочерями, Михей Зотыч, а с зятьями-то вдвое… Меня-таки прямо наказал
господь. Неудачлив я на зятьев.
Другой раз стрелок всадил несколько дробин в ногу дедушке; дед рассердился,
подал прошение мировому [Мировой — мировой судья, разбиравший мелкие гражданские и уголовные дела.], стал собирать в улице потерпевших и свидетелей, но
барин вдруг исчез куда-то.
Я видел, как
господин бросался во все стороны, чтобы найти мне порожний стул, как он схватил, наконец, с одного стула лохмотья, бросил их на пол и, торопясь,
подал мне стул, осторожно меня усаживая.
Ну,
господа, конечно, я обязан
подать благородный пример, но всего более жалею в настоящую минуту о том, что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин на мне самый премаленький; ну, что в самом деле интересного в том, что Фердыщенко сделал скверный поступок?
— Успокойтесь, тетушка, что с вами? — говорила Лиза,
подавая ей стакан воды. — Ведь вы сами, кажется, не жаловали
господина Паншина.
Она и самовары
подавала, и в погреб бегала, и комнаты прибирала, и
господам услуживала.
—
Господа, закусить с дороги, может быть, желаете? — предлагает хозяин, оставаясь на ногах. — Чай готов… Эй, Катря,
подавай чай!
Через день после описанного разговора Бахарева с сестрою в Мереве обедали ранее обыкновенного, и в то время, как
господам подавали кушанье, у подъезда стояла легонькая бахаревская каретка, запряженная четверней небольших саврасых вяток.
Я вам,
господа, не смею, конечно,
подавать советов и учить вас, но надо быть последовательными.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые,
подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего
господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
Буфетчик Иван Никифорыч, которого величали казначеем, только и хлопотал, кланялся и просил об одном, чтоб не трогали блюд до тех пор, покуда не
подадут их
господам за стол.
— А так бы думал, что за здоровье
господина моего надо выпить! — отвечал Макар Григорьев и, когда вино было разлито, он сам пошел за официантом и каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с ним, выпили и крепко пожали ему руку. Он кланялся всем гостям и тотчас же махнул официантам, чтоб они
подавали еще. Когда вино было подано, он взял свой стакан и прямо подошел уже к Вихрову.
Становая своею полною фигурой напомнила ему г-жу Захаревскую, а солидными манерами — жену Крестовникова. Когда вышли из церкви, то
господин в синем сюртуке
подал ей манто и сам уселся на маленькую лошаденку, так что ноги его почти доставали до земли. На этой лошаденке он отворил для
господ ворота. Становая, звеня колокольцами, понеслась марш-марш вперед. Павел поехал рядом с
господином в синем сюртуке.
Не ожидая дальнейших приказаний
барина, он взял у него из рук трубку, снова набил ее, закурил и
подал ему ее.
Если какой-нибудь
господин был довольно силен, он
подавал прошение королю, и тот передавал дело его в административный суд, — вот вам и несменяемость судей!
— Погоди, постой, любезный,
господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить прокурором; очень смело, энергически
подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы, говорит, из-за вас переписываться ни с губернаторами, ни с другими министерствами не намерены.
— То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, — продолжал староста, — что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы
господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не
подавали.
— То ужасно, — продолжал Вихров, — бог дал мне, говорят, талант, некоторый ум и образование, но я теперь пикнуть не смею печатно, потому что
подавать читателям воду, как это делают другие
господа, я не могу; а так писать, как я хочу, мне не позволят всю жизнь; ну и прекрасно, — это, значит, убили во мне навсегда; но мне жить даже не позволяют там, где я хочу!..
— Что их вознаграждать-то! — воскликнул Замин. — Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну
подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: «Страшный суд написан, а ни одного
барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами».
— Вот тут
барин жил и лет тридцать такую повадку имел: поедет по своим деревням, и которая ему девица из крестьянства понравится, ту и
подай ему сейчас в горницы; месяца два, три, год-другой раз продержит, а потом и возвращает преспокойно родителям.
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев.
Подав письмо молодому
барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
— Обыкновенно — продать. Чего вам еще? Главное, паныч у нас такой скаженный. Чего захотелось, так весь дом перебулгачит.
Подавай — и все тут. Это еще без отца, а при отце… святители вы наши!.. все вверх ногами ходят.
Барин у нас инженер, может быть, слышали,
господин Обольянинов? По всей России железные дороги строят. Мельонер! А мальчишка-то у нас один. И озорует. Хочу поню живую — на тебе поню. Хочу лодку — на тебе всамделишную лодку. Как есть ни в чем, ни в чем отказу…
«Я кокетка, я без сердца, я актерская натура, — сказала она ему однажды в моем присутствии, — а, хорошо! так
подайте ж вашу руку, я воткну в нее булавку, вам будет стыдно этого молодого человека, вам будет больно, а все-таки вы,
господин правдивый человек, извольте смеяться».
— Это еще будет лучше, — соображал Сарматов. — Мы откроем действие с двух сторон разом. А все-таки,
господа, кто из нас будет оратором? Я
подаю голос за доктора…
Эта игра кончилась наконец тем, что ходоки как-то пробрались во двор господского дома как раз в тот момент, когда Евгений Константиныч в сопровождении своей свиты отправлялся сделать предобеденный променад. В суматохе, происходившей по такому исключительному случаю, Родион Антоныч прозевал своих врагов и спохватился уже тогда, когда они загородили дорогу
барину. Картина получилась довольно трогательная: человек пятнадцать мужиков стояли без шапок на коленях, а говорки в это время
подавали свою бумагу.
— Дорого бы я дал тому, кто
подал бы мне мой макинтош! — хвастался Майзель, упоенный своими победами. —
Господа, попробуйте!
Заходили иногда молодые
господа и к нему в шалаш, и он отбирал им и
подавал лучшие, наливные и краснобокие яблоки, и барышни тут же, хрустя зубами, кусали их и хвалили и что-то говорили — Василий понимал, что об нем — по-французски и заставляли его петь.