Неточные совпадения
Этот способ употребляем всеми более или менее культурными духовными
писателями, т. е. такими, которые
чувствуют для себя обязательными законы логики.
— Так. А весьма уважаемый наш
писатель Серафим Святогорец говорит: «Если не верить в существование демонов, то надобно всё священное писание и самую церковь отвергать, а за это в первое воскресенье великого поста полагается на подобных вольнодумцев анафема». Как же ты теперь
чувствуешь себя, еретик?
Ведь
писатель должен быть чутким человеком, впечатлительным, вообще особенным, а я
чувствовал себя самым заурядным, средним рабочим — и только.
Первый раз я это явление
почувствовал так: уже в конце раскопок я как-то поднялся наверх и встретил среди публики своего знакомого педагога —
писателя Е.М. Гаршина, брата Всеволода Гаршина. Он увидел меня и ужаснулся. Действительно, — обросший волосами, нечесаный и немытый больше недели, с облупившимся от жары загоревшим дочерна лицом я был страшен.
Он соответствует новой фазе нашей народной жизни, он давно требовал своего осуществления в литературе, около него вертелись наши лучшие
писатели; но они умели только понять его надобность и не могли уразуметь и
почувствовать его сущности; это сумел сделать Островский.
Нина. Чтобы узнать, как
чувствует себя известный, талантливый
писатель. Как чувствуется известность? Как вы ощущаете то, что вы известны?
Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я
чувствую, что если я
писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов
чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Дорн. А я верю в Константина Гаврилыча. Что-то есть! Что-то есть! Он мыслит образами, рассказы его красочны, ярки, и я их сильно
чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Ирина Николаевна, вы рады, что у вас сын
писатель?
Пройдя раза два по главной аллее, я сел рядом на скамейку с одним господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов в пять утра он пил уж чай в беседке, до обеда переходил со скамейки на скамейку, развлекая себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными
писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой
чувствовал особенную симпатию, или просто оставался в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь в тени на ковре, а часов в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
Вот почему и полагаем мы, что как скоро в писателе-художнике признается талант, то есть уменье
чувствовать и изображать жизненную правду явлений, то, уже в силу этого самого признания, произведения его дают законный повод к рассуждениям о той среде жизни, о той эпохе, которая вызвала в
писателе то или другое произведение.
— Одолеваем-таки. Изящную литературу люблю, но только
писателей изящных мало встречаю. Поворот назад
чувствую.
Мне хотелось прожить весь этот сезон, до мая, в воздухе философского мышления, научных и литературных идей, в посещении музеев, театров, в слушании лекций в Сорбонне и College de France. Для восстановления моего душевного равновесия, для того, чтобы
почувствовать в себе опять
писателя, а не журналиста, попавшего в тиски, и нужна была именно такая программа этого полугодия.
Мне жутко было видеть в таком
писателе, как И.С., какую-то добровольную отчужденность от родины. Это не было настроение изгнанника, эмигранта, а скорее человека, который примостился к чужому гнезду, засел в немецком курорте (он жил в Бадене уже с 1863 года) и не
чувствует никакой особой тяги к «любезному отечеству».
Если б можно было для нас, бывавших у А.И., предвидеть, что смерть похитит его через какие-нибудь несколько недель, я первый стал бы чаще наводить его на целый ряд тем, где он развернулся бы"вовсю"и дал возможность воочию
чувствовать его удельный вес как человека,
писателя, мыслителя, политического деятеля.
„Неофитом науки“ я
почувствовал себя к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который обратился ко мне с очень милым и теплым письмом в день празднования моего юбилея в Союзе
писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Многие русские
писатели XIX века
чувствовали, что Россия поставлена перед бездной и летит в бездну.
Русские
писатели XIX и XX века
чувствовали себя над бездной, они не жили в устойчивом обществе, в крепкой устоявшейся цивилизации.
А между тем в это самое время появился в Германии кружок образованных, талантливых
писателей и поэтов, которые,
чувствуя фальшь и холодность французской драмы, стали искать новой, более свободной драматической формы.
— Если б вы были знаменитость какая-нибудь, романист или драматический
писатель — я бы не стала искать с вами знакомства: что за охота
чувствовать себя девчонкой!.. Я же очень застенчива, хоть это и не кажется — не правда ли? С ними тон особый нужно принимать, рисоваться и говорить глупости.
Избранным русским людям, величайшим и оригинальнейшим нашим мыслителям и
писателям было дано в этой теме что-то острее
почувствовать, чем людям Запада, более связанным характером своей культурной истории.
Если я дворянин или купец, если я ученый или
писатель, инженер или врач, то я не могу
чувствовать себя «народом», я должен ощущать «народ» как противоположную себе таинственную стихию, перед которой должен склониться как перед носительницей высшей правды.
—
Писатель мой говорит, что я больно дерусь. Но, может, у него лицо поблагороднее, а по твоей мужицкой харе сколько ни хлопай, не
почувствуешь? Ах, много народу я по морде била, а никого мне так не жалко, как писательчика моего. Бей, говорит, бей, — так мне и надо. Пьяный, слюнявый, бить-то даже противно. Такая сволочь. А об твою рожу я даже руку ушибла. На — целуй ушибленное.