Неточные совпадения
Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля: так как я за весь
перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то,
стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
Он подал просьбу к
переводу в статскую службу и был посажен к Аянову в стол. Но читатель уже знает, что и статская служба удалась ему не лучше военной. Он оставил ее и
стал ходить в академию.
— Вот что он сделал из Вольтера: какие тоненькие томы «Dictionnaire philosophique» [«Философского словаря» (фр.).]
стали… А вот тебе Дидро, а вот
перевод Бэкона, а вот Макиавелли…
Да и пресловутая рукопись его оказалась не более как
переводом с французского, так сказать материалом, который он собирал единственно для себя, намереваясь составить потом из него одну полезную
статью для журнала.
Только после
перевода ее к политическим он не только убедился в неосновательности своих опасений, но, напротив, с каждым свиданием с нею
стал замечать всё более и более определяющуюся в ней ту внутреннюю перемену, которую он так сильно желал видеть в ней.
Увидел он у меня на столе недавно появившуюся книгу M-me Staлl «Considérations sur la Révolution franзaise» [А.-Л.
Сталь, Взгляд на главнейшие события французской революции, 1818 (
перевод полного французского названия).] и советовал мне попробовать написать что-нибудь об ней и из нее.
Больше всего мысль его останавливалась на «Юлии и Ромео» Шекспира — на пьесе, в которой бы непременно
стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском
переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом — взять какую-нибудь народную вещь, хоть «Филатку и Мирошку» [«Филатка и Морошка» — водевиль в одном действии П.Г.Григорьева, впервые поставлен в 1831 году.], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают.
Он занимался и выбором, и
переводом, и поправкою чужих
статей, писал и сам разные теоретические взгляды о сельском хозяйстве.
Александров, довольно легко начинавший осваиваться с трудностями немецкого языка, с увлечением
стал переводить их на русский язык. Он тогда еще не знал, что для
перевода с иностранного языка мало знать, хотя бы и отлично, этот язык, а надо еще уметь проникать в глубокое, живое, разнообразное значение каждого слова и в таинственную власть соединения тех или других слов.
Не только
статьи, но мне тяжело читать даже
переводы, которые делают или редактируют русские серьезные люди.
Каково же бывает их горестное изумление, когда, вместо награды, из губернии получается
перевод в другой
стан, а иногда и предложение подать просьбу об отставке!
Начались экзамены. Получить у священника протоиерея Терновского хороший балл было отличной рекомендацией, а я еще по милости Новосельских семинаристов был весьма силен в катехизисе и получил пять. Каково было мое изумление, когда на латинском экзамене, в присутствии главного латиниста Крюкова и декана Давыдова, профессор Клин подал мне для
перевода Корнелия Непота. Чтобы показать полное пренебрежение к задаче, я, не читая латинского текста,
стал переводить и получил пять с крестом.
Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая, расслабленная графиня, которая не может ходить. Бабушка долго, гневно и громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского, французского и немецкого языков, причем я помогал
переводу. Серьезный конторщик посматривал на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже было невежливо; наконец, он
стал улыбаться.
Ей же, кажется, принадлежат и следующие
статьи, отмеченные подписью «Англоман»: «Письмо англомана» (ч. II, стр. 257–261); «Предложение об исправлении английского языка,
перевод с английского, с примечаниями относительно языка русского» (ч. III, стр. 1–38);
перевод стихов оксфордского студента к портрету Локка (стр. 72–73).
Задумался на этот раз помещик не на шутку. Вот уж третий человек его дураком чествует, третий человек посмотрит-посмотрит на него, плюнет и отойдет. Неужто он в самом деле дурак? неужто та непреклонность, которую он так лелеял в душе своей, в
переводе на обыкновенный язык означает только глупость и безумие? и неужто, вследствие одной его непреклонности, остановились и подати, и регалии и не
стало возможности достать на базаре ни фунта муки, ни куска мяса?
От 29 июля. «В 88-м N Московской газеты напечатана прекрасная, занимательная
статья Гоголя, которая нас порадовала во многих отношениях; видно, что он теперь бодр и занят своим трудом. Эта
статья — по случаю
перевода Жуковским „Одиссеи“. Может быть, Гоголь и ошибается насчет достоинства
перевода и даже насчет того впечатления, которое произведет „Одиссея“, но
статья его не менее от того глубока и замечательна».
Ильин, выпивший довольно много на прощаньи и всё время правивший сам лошадьми, вдруг сделался печален,
стал уговаривать графа остаться еще на денек, но когда убедился, что это было невозможно, совершенно неожиданно со слезами бросился цаловать своего нового друга и обещал, что, как приедет, будет просить о
переводе в гусары в тот самый полк, в котором служил Турбин.
— Трудно теперь
стало в гимназии учиться, — рассказывает она на базаре. — Шутка ли, вчера в первом классе задали басню наизусть, да
перевод латинский, да задачу… Ну, где тут маленькому?
В это время и у нас
стали появляться
переводы его романов, и, конечно, они более или менее действовали на изменение вкуса публики.
Граф заходил из угла в угол и
стал молоть пьяным, путающимся языком какую-то чушь, которая, в
переводе на трезвый язык, должна была бы означать: «О положении женщин в России».
Все это забиралось у князя в счет будущих трудов по будущему его журналу: Лидинька брала в счет будущих своих
переводов, Анцыфров в счет будущих корректур, остальные в счет будущих
статей и т. д.
Разрушительная сила временности, тленность, может не только получать развитие, но и преодолеваться во времени, сводясь к потенциальности, и тогда время
становится тем, чем его считал Платон (в «Тимее»), а именно «некоторым подвижным образом вечности», «είκών δ'επινοεΐ κινητόν τίνα αιώνος νοιήσαι» (37 d) [Ср.
перевод С. С. Аверинцева: «движущееся подобие вечности» (Платон.
Не существует,
стало быть, такого глаза, который мог бы приблизиться к этому всевысочайшему свету и этой всеглубочайшей бездне или найти доступ к ней» [Ср.
перевод М. А. Дынника: Бруно Дж. О причине, начале и едином.
— Этот человек совсем мне не нравится, — заговорил Горданов, когда Меридианов вышел. — Он мне очень подозрителен, и так как тебе все равно отдавать мне эту
статью для
перевода на польский язык, то давай-ка, брат, я возьму ее лучше теперь же.
При «доказательных
статьях» приложены были, в
переводе на русский язык, письма принцессы к султану, к графу Орлову, к трирскому министру барону Горнштейну и к другим.
— Понимаю!.. Видите, Иван Захарыч… — Первач
стал медленно потирать руки, — по пословице: голенький — ох, а за голеньким — Бог… Дачу свою Низовьев, — я уже это сообщил и сестрице вашей, — продает новой компании… Ее представитель — некий Теркин. Вряд ли он очень много смыслит. Аферист на все руки… И писали мне, что он сам мечтает попасть поскорее в помещики… Чуть ли он не из крестьян. Очень может быть, что ему ваша усадьба с таким парком понравится. На них вы ему сделаете уступку с
переводом долга.
Но Телепнева нельзя отождествлять с автором. У меня не было его романической истории в гимназии, ни романа с казанской барыней, и только дерптская влюбленность в молодую девушку дана жизнью. Все остальное создано моим воображением, не говоря уже о том, что я, студентом, не был богатым человеком, а жил на весьма скромное содержание и с 1856 года
стал уже зарабатывать научными
переводами.
Мой товарищ по гимназии, впоследствии заслуженный профессор Петербургского университета В.А.Лебедев, поступил к нам в четвертый класс и прямо
стал слушать законоведение. Но он был дома превосходно приготовлен отцом, доктором, по латинскому языку и мог даже говорить на нем. Он всегда делал нам
переводы с русского в классы словесности или математики, иногда нескольким плохим латинистам зараз. И кончил он с золотой медалью.
Вернувшись с вакаций на третий курс, я
стал уже думать о кандидатской диссертации.
Перевод химии Лемана сильно двинулся вперед за летние месяцы. И не больше как через два месяца я решил свой переход в Дерптский университет.
Кажется, П.И.Вейнберг направил ко мне весьма курьезного еврея, некоего Оренштейна, которому я сам сочинил псевдоним"Семен Роговиков" —
перевод его немецкой фамилии. Он был преисполнен желания писать"о матерьях важных", имел некоторую начитанность по-немецки и весьма либеральный образ мыслей и долго все возился с Гервинусом, начиная о нем
статьи и не кончая их.
Вырубов не был до того знаком с Герценом. Он по приезде в Женеву послал ему свой
перевод одной брошюры Литтре. Завязалось знакомство. Герцен
стал звать его к себе. Он там несколько раз обедал и передавал потом нам — мне и москвичу-ботанику — разговоры, какие происходили за этими трапезами, где А. И. поражал и его своим остроумием.
Тогда и Шекспир
стал проникать в Александрийский театр в новых
переводах и в новом, более правдивом исполнении. Самойлов выступал в Шейлоке и Лире, и постановка"Лира"в талантливом
переводе Дружинина была настоящим сценическим событием.
И уже в этот с лишком двухлетний период литературные стремления начали проявлять себя. Я
стал читать немецких поэтов, впервые вошел в Гейне, интересовался Шекспиром, сначала в немецких
переводах, его критиками, биографиями Шиллера и Гете.
"Страшный заговорщик"Ткачев был тогда очень милый, тихонький юноша, только что побывавший в университете, где, кажется, не кончил, и я ему давал
переводы; а самостоятельных
статей он еще не писал у нас. Я уже рассказывал, как он быстро перевел"Утилитаризм"Дж. Ст. Милля, который цензура загубила.
Вышло так, что в течение этих долгих лет — в общем, с лишком сорока лет! — я ни разу не задавался какой-нибудь программой изучения Испании на месте, хотя, ознакомившись с языком,
стал читать многое в подлиннике, что прежде было мне доступно лишь в
переводах, начиная с"Дон-Кихота".
Первая поездка — исключительно в Петербург — пришлась на ближайшую летнюю вакацию.
Перевод учебника химии Лемана я уже приготовил к печати. Переписал мне его мой сожитель по квартире З-ч, у которого случилась пистолетная дуэль с другим моим спутником Зариным, уже превратившимся в бурша. З-ч
стал сильно хандрить в Дерпте, и я его уговаривал перейти обратно в какой-нибудь русский университет, что он и сделал, перебравшись в Москву, где и кончил по медицинскому факультету.
Русская молодая публика
стала им интересоваться после появления в русском
переводе его"Истории английской литературы".
Когда, в последние годы моего пребывания в Дерите, началась руссификация Дерптского университета и профессорам, местным уроженцам, было предложено в течение двух лет перейти в преподавании на русский язык, Кербер немедленно
стал читать лекции по-русски. Язык русский он знал плохо, заказал русскому студенту перевести свои лекции и читал их по
переводу, глядя в рукопись. И мы слушали...
Задолго до поездки моей на выставку вышел следующий роман Золя «Страница романа». О нем я здесь распространяться не
стану, тем более, что читатели «Слова» очень недавно прочли его в русском
переводе. Меня опять-таки интересовал в нем один, чисто литературный вопрос.
Он опять сел, закрыл рукою глаза, наполненные слезами; после того, тряхнув головой, словно стряхал из нее мрачные мысли,
стал перечитывать письмо, Лежавшее на столе. Вот что писала мать. Чтобы избавить читателя от затруднения разбирать письма и разговоры на польском языке, буду передавать их в русском
переводе.
Но лучшее, незабвенное благодеяние, которое он сделал не только своим прихожанам, но и всему лифляндскому краю, был
перевод на латышский язык Библии: с его времени Закон Божий
стал известен поселянам на природном их языке и понятен их разуму и сердцу.
Во время великого поста я устроил
перевод состояния, а на красной горке Надежда Гавриловна
стала госпожой Парфеновой.
В год смерти матери Надежды Корнильевны, когда
стало известно, что она с братом переезжает к отцу в Петербург, Федор Осипович в одно из посещений дома Алфимовых сказал, что он подал прошение о
переводе в одну из петербургских больниц.
Но пришло время и свет истинного учения Христа, которое было в Евангелиях, несмотря на то, что церковь, чувствуя свою неправду, старалась скрывать его (запрещая
переводы Библии), — пришло время, и свет этот через так называемых сектантов, даже через вольнодумцев мира проник в народ, и неверность учения церкви
стала очевидна людям, и они
стали изменять свою прежнюю, оправданную церковью жизнь на основании этого помимо церкви дошедшего до них учения Христа.
И стоило мне только исправить этот, очевидно умышленно неправильный,
перевод, чтобы смысл, придаваемый толкователями этому месту и контексту XIX главы,
стал совершенно невозможен, и чтобы тот смысл, при котором слово πορυεία относится к мужу,
стал бы несомненен.