Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался
спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику
страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут
палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться
от вопросов мальчика, он сказал: «
Спи, Васька,
спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то
от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и
упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только
страшного отца.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь
от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и в это время увидел совсем близко
от себя тигра.
Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и
попала ко мне на грудь. В это время я услышал крик Дерсу.
Река Аохобе. — Лудева. — Береговая тропа. —
Страшный зверь. — Три выстрела. — Бегство. — Бурый медведь. — Трофей, закопанный в землю. — Дерсу по следам восстанавливает картину борьбы с медведем. — Возвращение на бивак. —
От реки Мутухе до Сеохобе. — Река Мутухе. — Отставшие перелетные птицы. — Лежбище сивучей. — Злоупотребление огнестрельным оружием. —
Пал. — Поиски бивака. — Дым и холодные утренники. — Озера около реки Сеохобе. — Хищничество китайцев
Он стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним
спят несколько десятков людей,
спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых
от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо
страшнее, чем мертвецы.
От этого, понятно, зáмок казался еще
страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь,
падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.
Бек-Агамалов отошел на два шага
от глиняного болвана, впился в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув шашкой высоко в воздухе,
страшным, неуловимым для глаз движением, весь
упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная.
От нечего ли делать или по любви к подобному занятию, но только он с полчаса уже играл хлыстом с красивейшим водолазом, у которого глаза были, ей-богу, умней другого человека и который, как бы потешая господина, то ласково огрызался, тщетно стараясь поймать своей
страшной пастью кончик хлыста, то
падал на мягкий ковер и грациозно начинал кататься.
Вечером тоже он ложился с ногами на диван в гостиной,
спал, облокотившись на руку, или врал с серьезнейшим лицом
страшную бессмыслицу, иногда и не совсем приличную,
от которой Мими злилась и краснела пятнами, а мы помирали со смеху; но никогда ни с кем из нашего семейства, кроме с папа и изредка со мною, он не удостаивал говорить серьезно.
Вся Москва
от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли
страшными голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин
падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Замечательно при этом то, что революционеры
нападали на принцип непротивления злу насилием, несмотря на то, что он самый
страшный и опасный для всякого деспотизма, так как с тех пор, как стоит мир, на противоположном принципе, необходимости противления злу насилием, основывались и основываются все насилия,
от инквизиции до Шлиссельбургской крепости.
Я
попал на именины и хотел, разумеется, сейчас же отсюда уйти; но меня схватили за руки и буквально силой усадили за пирог, а пока ели пирог, явился внезапно освободившийся
от своих дел капитан Постельников и с ним мужчина с
страшными усищами: это был поэт Трубицын.
И так много лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую
пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее кровь и жизнь, голова его росла и становилась всё более
страшной, похожая на шар, готовый оторваться
от бессильной, тонкой шеи и улететь, задевая за углы домов, лениво покачиваясь с боку на бок.
В бреду шли дни, наполненные
страшными рассказами о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие
от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные
пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и
падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело
страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову к земле, Птица жадно рвёт солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в чёрном небе,
падает на село, ползёт по крышам изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая
от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
Но в это время до слуха ее долетел
страшный удар,
от которого задрожали стены дома: можно было думать, что
упало какое-то грузное, тяжелое, массивное тело…
В десятники его ставили, он было всех баб перебил; в конюшни определили, так как это в кавалерии соответственнее, он под лошадь
попал, только, слава богу, под смирную: она так над ним всю ночь не двинулась и простояла; тогда его
от этой опасности в огуменные старосты назначили, но тут он сделал княгине
страшные убытки: весь скирдник, на многие тысячи хлеба, трубкой сжег.
Я, сказать по правде, обрадовался.
Спать мне еще не хотелось, а
от мышиной грызни и воспоминаний стало немного тоскливо, одиноко. Притом больной, значит, не женщина, значит, не самое
страшное — не роды.
Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над
страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется,
падает, увлекает его в бездну, а между тем у несчастного нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза
от зияющей пропасти; бездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели.
У Петруся все не так: у него все
страшные, военные, с пушечною пальбою; и как выстрелит пушка и начнут герои
падать, так такое их множество поразит, что из мерки вон; а чрез то и не получил одобрения
от наставника.
Он
упал в двух шагах
от Рыбникова, который лежал на боку неподвижно. Несмотря на то что у Леньки
от падения гудело в голове, несмотря на
страшную боль, которую он ощущал в животе и пятках, он не потерялся и в один миг тяжело, всем телом навалился на штабс-капитана.
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались жестокие морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели на небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому небу прямыми
страшными столбами;
падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями,
падал целые дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись
от тяжести белых шапок.
Последовало непродолжительное молчание, во время которого лицо графа бледнело больше и больше. Вдруг
страшный удар в голову ошеломил Лухнова. Он
упал на диван, стараясь захватить деньги — и закричал таким пронзительно-отчаянным голосом, которого никак нельзя было ожидать
от его всегда спокойной и всегда представительной фигуры. Турбин собрал лежащие на столе остальные деньги, оттолкнул слугу, который вбежал было на помощь барину, и скорыми шагами вышел из комнаты.
А в два часа, когда
от безделья он лег
спать, его разбудил женский визг, и перед испуганными глазами встало окровавленное и
страшное лицо Марьи. Она задыхалась, рвала на себе уже разорванное мужем платье и бессмысленно кружилась по хате, тыкаясь в углы. Крику у нее уже не было, а только дикий визг, в котором трудно было разобрать слова.
Но смерть не приходит и не берет меня. И я лежу под этим
страшным солнцем, и нет у меня глотка воды, чтоб освежить воспаленное горло, и труп заражает меня. Он совсем расплылся. Мириады червей
падают из него. Как они копошатся! Когда он будет съеден и
от него останутся одни кости и мундир, тогда — моя очередь. И я буду таким же.
Но этого было мало: покойник не только вздохнул, а действительно гнался за оскорбившим его шалуном или придерживал его за руку: за К-диным ползла целая волна гробовой кисеи,
от которой он не мог отбиться, — и, страшно вскрикнув, он
упал на пол… Эта ползущая волна кисеи в самом деле представлялась явлением совершенно необъяснимым и, разумеется,
страшным, тем более что закрытый ею мертвец теперь совсем открывался с его сложенными руками на впалой груди.
В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе почти нет; зато много мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это
страшные, погибельные места для небывалого человека. Кто
от роду впервой
попал в неведомые лесные дебри — берегись — гляди в оба!..
Такое слово существовало и имело смысл, но он был до того чудовищен и горек, что Яков Иванович снова
упал в кресло и беспомощно заплакал
от жалости к тому, кто никогда не узнает, и
от жалости к себе, ко всем, так как то же
страшное и бессмысленно-жестокое будет и с ним, и со всеми.
За одиннадцать лет, при ежедневной езде, наверное, было пережито немало интересных приключений. В ясные летние и в суровые осенние ночи или зимою, когда тройку с воем кружит злая метель, трудно уберечься
от страшного, жуткого. Небось не раз носили лошади, увязал в промоине тарантас,
нападали злые люди, сбивала с пути вьюга…
Затрепетала Дуня, увидя
страшное самоистязанье, слыша дикие вопли, бешеные крики, звонкие удары плетей и батогов. Едва не
упала она
от ужаса в обморок. Быстро схватила ее за руку Варенька и силой повлекла
от богадельни.
Долго ли он
спал, он не помнил, но проснулся он вдруг
от страшного шума и проницающей прохлады. Небо было черно, в воздухе рокотал гром и
падали крупные капли дождя. Висленев увидал в этом достаточный повод поднять своих спутников и разбудил отца Евангела. Дождь усиливался быстро и вдруг пустился как из ведра, прежде чем Форов проснулся.
Ипполитов. Прочтите ответ на лице вашего сына. (Павел Флегонтыч, прочитав письмо, стоит, как бы пораженный громом.) В таком положении был мой друг, когда презренный сын этого отпущенника показал на вечере у Гусыниных
страшные, изумительные опыты своего влияния на бедную жертву свою, когда она, бледная, трепещущая
от одного слова,
пала без чувств! Теперь и моя очередь пришла сказать одно слово; посмотрим, на чьей стороне будет смех. (Указывая на Павла Флегонтыча.) Самозванец.
Князь Никита вздрогнул, лицо его исказилось
страшными судорогами, он подскочил к брату и с неимоверною силою вонзил ему нож в горло по самую рукоятку… Ратники выпустили из рук бездыханный труп, шум
от падения которого гулко раздался среди наступившей в палате мертвой тишины. Братоубийца обвел присутствующих помутившимся взглядом, дико вскрикнул и
упал без чувств рядом со своею жертвою…
Едва она успела оправится
от болезни, как Федор Сергеевич сделал ей беспричинную
страшную сцену ревности, окончившуюся тем, что он ударил ее кинжалом в грудь. Она
упала, обливаясь кровью.
Он тронул ее рукою за плечо. Она слабо покачнулась в сторону. Видимо, она
спала тем
страшным сном замерзающего человека,
от которого обыкновенно не просыпаются.
Гладких схватил ее обеими руками и с силой вырвал у державшего это орудие, но в ту же минуту получил совершенно неожиданно такой сильный удар, что пошатнулся и, потеряв равновесие, задом полетел в колодец.
От неожиданности он не успел выпустить из рук кирки и
упал, держа ее в руках, испустив
страшный, нечеловеческий крик. Последняя нота этого крика заглохла в глубине колодца.
— Вот, вот, видишь, что я не ошибался, что тут был вор… Я не мог его узнать, но он был силен, сильнее меня… Когда я его повалил, он дернул меня так сильно, что я
упал… Он хотел вырваться
от меня и убежать, но я его не пускал… Произошла
страшная борьба… Он схватил меня за горло и стал душить… Посмотри, Таня, посмотри сюда…
Часто в «почетных кубках» вина, посылаемых царем за пышными трапезами в Александровской слободе приглашенному тому или другому боярину, находилось «Бомелиево зелье»,
от которого выпивший кубок, с низким поклоном царю «за честь»,
падал замертво и умирал в
страшных судорогах.
Оказалось, что чуму занес в Баратово из Москвы один фабричный, уроженец села. Отправляясь домой из зачумленного города, он не утерпел и купил жене в подарок кокошник, принадлежавший, по-видимому, умершей
от этой
страшной болезни. Первою жертвою чумы
пала жена этого фабричного, затем его четверо детей и, наконец, он сам.
Одна за другою были отрезаны
от него конспиративные квартиры, где он мог бы укрыться; оставались еще свободными некоторые улицы, бульвары и рестораны, но
страшная усталость
от двухсуточной бессонницы и крайней напряженности внимания представляла новую опасность: он мог заснуть где-нибудь на бульварной скамейке, или даже на извозчике, и самым нелепым образом, как пьяный,
попасть в участок.
Через плечо, не вынимая рук из карманов, Павел взглянул. Бумажка плясала в пухлой и белой руке Сергея Андреича, но Павел узнал ее и весь мгновенно загорелся
страшным ощущением стыда. В ушах его что-то загрохотало, как тысячи камней, падающих с горы; глаза его точно
опалил огонь, и он не мог ни отвести взгляда
от лица Сергея Андреича, ни закрыть глаза.
Впереди — антихрист, который должен
пасть, но не
от руки людей, а
от десницы самого Иисуса Христа, как сказано в апокалипсисе, а за падением антихриста немедленно настает воскресение мертвых,
страшный суд, райские утехи для верных и вечный огонь, вечный скрежет зубов для неверных.
Как-то ночью, вернее, на рассвете — те трое уже скребли железом, сдирая следы, — в доме случился переполох, связанный, по-видимому, с болезнью невидимой музыкантши. Что-то
упало, кто-то закричал, как
от страшного испуга или боли, в доме забегали огни, и в приоткрытую дверь я слышал, как Норден успокоительно говорил...