Неточные совпадения
Увы! последующие
события не только оправдали
общественное мнение обывателей, но даже превзошли самые смелые их опасения.
Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие. Не было почти явления в природе,
события в обыденной и
общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры; и поэтому простор и свобода, для всякого человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном и душном заточении природу можно было видеть только через железные решетки, а о живых людях разве только слышать.
Главною причиной такого неожиданного переворота в
общественном мнении было несколько слов, необыкновенно метко высказанных вслух одною особой, доселе не высказывавшеюся, и разом придавших
событию значение, чрезвычайно заинтересовавшее наше крупное большинство.
Пока все это творилось в мире официальном и
общественном, в мире художественном тоже подготовлялось
событие: предполагалось возобновить пьесу «Тридцать лет, или жизнь игрока» [«Тридцать лет или жизнь игрока» — драма в трех действиях французских драматургов Виктора Дюканжа (1783—1833) и Дино.], в которой главную роль Жоржа должен был играть Мочалов.
Разумеется, в историческом отношении неважны сами по себе мелочи домашней жизни государственного человека; но в иных случаях эти мелочи являются нам как ближайшие поводы важных
событий исторических, то есть, по
общественной пословице, как «малые причины великих следствий».
Автор постоянно следит его историю, не пропускает ничего, не порицает новгородцев за своевольства, но не сообщает и их
общественного устройства, отчего все новгородские
события кажутся непонятными.
Но, разумеется,
события брали свое: новые факты образовали новые
общественные отношения и приводили людей к новому пересмотру прежних систем, прежних фактов и отношений.
Все обрадовались «Юрию Милославскому», как
общественному приятному
событию; все обратились к Загоскину: знакомые и незнакомые, знать, власти, дворянство и купечество, ученые и литераторы — обратились со всеми знаками уважения, с восторженными похвалами; все, кто жили или приезжали в Москву, ехали к Загоскину; кто были в отсутствии — писали к нему.
Для людей, которые все уткнулись в «свою литературу», для которых нет других
событий общественной жизни, кроме выхода новой книжки журнала, действительно должен казаться громадно-важным их муравейник. Зная только отвлеченные теории искусства (имевшие, впрочем, когда-то свое жизненное значение) да занимаясь сравнением повестей г. Тургенева, например, с повестями г. Шишкина или романов г. Гончарова с романами г. Карновича, — точно, не мудрено прийти в пафос и воскликнуть...
После вялости и мелкоты, которою отличалась наша литература за семь или за восемь лет пред тем, это издание действительно было
событием, не только литературным, но и
общественным.
Он мог подаваться, особенно после
событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом в тогдашнем
общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
Всякий слушатель и потом читатель мог чувствовать, до какой степени этот человек преисполнен жизненности, как он любит и Францию, и Париж, и вообще всю свою эпоху, с какой искренностью, горячностью и, так сказать, прямолинейностью он относится к своей задаче: обработывать художественные произведения посредством трезвого метода, смотреть на характеры, типы,
события как на продукты
общественного роста совершенно так, как естествоиспытатели смотрят на явления природы.
Одно из таковых, как мне кажется, весьма интересное
событие, — достойное внимания по своей образности и по полноте объяснения, — я нашел в принадлежащих мне отрывочных записках одного лица, пользовавшегося особенным вниманием весьма известного
общественного деятеля и писателя, Андрея Николаевича Муравьева. Там оно значится под заглавием: «
Событие о сеножатех».
При настоящих, усложненных формах государственной и
общественной жизни в Европе, возможно ли придумать какое бы то ни было
событие, которое бы не было предписано, указано, приказано государями, министрами, парламентами, газетами?
Возможно понять, что Наполеон имел власть, и потому совершилось
событие; с некоторою уступчивостью можно еще понять, что Наполеон, вместе с другими влияниями, был причиной
события; но каким образом книга Contrat Social [
Общественный договор] сделала то, что французы стали топить друг друга, — не может быть понято без объяснения причинной связи этой новой силы с
событием.