Неточные совпадения
Катерина. Ну, прости меня!
Не хотела я тебе
зла сделать; да в себе
не вольна была. Что говорила, что делала, себя
не помнила.
— Я — читала, —
не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова
не доходят до моей души.
Помните у Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Для меня Метерлинк более философ, чем этот грубый и
злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
— Видишь? — поучал дядя Хрисанф. — Французы. И они тоже разорили, сожгли Москву, а — вот… Мы
зла не помним…
— Ты в бабью любовь —
не верь. Ты
помни, что баба
не душой, а телом любит. Бабы — хитрые, ух!
Злые. Они даже и друг друга
не любят, погляди-ко на улице, как они злобно да завистно глядят одна на другую, это — от жадности все: каждая злится, что, кроме ее, еще другие на земле живут.
— Пожалуй, я его… понимаю! Когда меня выгнали из гимназии, мне очень хотелось убить Ржигу, —
помните? — инспектор. Да. И после нередко хотелось… того или другого. Я —
не злой, но бывают припадки ненависти к людям. Мучительно это…
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на той неделе надулся и
не был два дня —
помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала
злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе
не жаль ее.
Не отвечаю ma tante,
не слышу, что она говорит, ничего
не делаю, никуда
не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
— Но ты
не пойдешь сама,
не увидишься с ним? — говорила Вера, пытливо глядя в глаза бабушке. —
Помни, я
не жалуюсь на него,
не хочу ему
зла…
Я был виноват пред тобой, но ты старого
зла не помнишь…
— Я скоро пойду спать надолго, — сказал лекарь, — и прошу только
не поминать меня
злом.
Я мало
помню об этой первой встрече, мне было
не до него; он был, как всегда, холоден, серьезен, умен и
зол.
В школе мне снова стало трудно, ученики высмеивали меня, называя ветошником, нищебродом, а однажды, после ссоры, заявили учителю, что от меня пахнет помойной ямой и нельзя сидеть рядом со мной.
Помню, как глубоко я был обижен этой жалобой и как трудно было мне ходить в школу после нее. Жалоба была выдумана со
зла: я очень усердно мылся каждое утро и никогда
не приходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое,
помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он
не любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел в человеке дурное,
злое, грешное. Было ясно, что он
не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать.
У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он
не помнил ни своего, ни чужого
зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он посидел в кричном корпусе и поговорил ни о чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул в новый корпус, где пыхтела паровая машина.
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей
не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так?
Не жди прощенья, дьявол!
Не я — другой,
не тебе — детям твоим возместит обиду мою, —
помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них
зло —
не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
Евгений Михайлович разорвал толстый конверт и
не верил своим глазам: сторублевые бумажки. Четыре. Что это? И тут же безграмотное письмо Евгению Михайловичу: «По Евангелию говорится, делай добро за
зло. Вы мине много
зла исделали с купоном и мужичка я дюже обидел, а я вот тебя жилею. На, возьми 4 екатеринки и
помни своего дворника Василья».
Мы
не помним на тебя
зла.
Если римлянин, средневековый, наш русский человек, каким я
помню его за 50 лет тому назад, был несомненно убежден в том, что существующее насилие власти необходимо нужно для избавления его от
зла, что подати, поборы, крепостное право, тюрьмы, плети, кнуты, каторги, казни, солдатство, войны так и должны быть, — то ведь теперь редко уже найдешь человека, который бы
не только верил, что все совершающиеся насилия избавляют кого-нибудь от какого-нибудь
зла, но который
не видел бы ясно, что большинство тех насилий, которым он подлежит и в которых отчасти принимает участие, суть сами по себе большое и бесполезное
зло.
— Ты одно
помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь наш русский он добрый бог, всё терпит. Он видит: наш-то брат
не столь
зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы человека осудить, надо с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
— Только ты
не думай, что все они
злые, ой, нет, нет! Они и добрые тоже, добрых-то их ещё больше будет! Ты
помни — они всех трав силу знают: и плакун-травы, и тирлич, и кочедыжника, и знают, где их взять. А травы эти — от всех болезней, они же и против нечистой силы идут — она вся во власти у них. Вот, примерно, обает тебя по ветру недруг твой, а ведун-то потрёт тебе подмышки тирлич-травой, и сойдёт с тебя обаяние-то. Они, батюшка, много добра делают людям!
— Вот — умер человек, все знали, что он —
злой, жадный, а никто
не знал, как он мучился, никто. «Меня добру-то забыли поучить, да и
не нужно было это, меня в жулики готовили», — вот как он говорил, и это —
не шутка его, нет! Я знаю! Про него будут говорить
злое, только
злое, и
зло от этого увеличится — понимаете? Всем приятно
помнить злое, а он ведь был
не весь такой,
не весь! Надо рассказывать о человеке всё — всю правду до конца, и лучше как можно больше говорить о хорошем — как можно больше! Понимаете?
Эх, братец мой — что вид наружный?
Пусть будет хоть сам чорт!.. да человек он нужный,
Лишь адресуйся — одолжит.
Какой он нации, сказать
не знаю смело:
На всех языках говорит.
Верней всего, что жид.
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Всё
помнит, знает всё, в заботе целый век,
Был бит
не раз, с безбожником — безбожник,
С святошей — езуит, меж нами —
злой картежник,
А с честными людьми — пречестный человек.
Короче, ты его полюбишь, я уверен.
— Ну, так и быть! повинную голову и меч
не сечет; я ж человек
не злой и лиха
не помню. Добро, вставай, Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее за стол да угости хорошенько, — продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику. —
Не надо с ней ссориться:
не ровен час, меня
не случится… да, что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
Мы
зла не помним, Ермил, пейте же, чего стали!..
— Это очень хитрый и
злой ветер, вот этот, который так ласково дует на нас с берега, точно тихонько толкая в море, — там он подходит к вам незаметно и вдруг бросается на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы — в воде. Это случается в одну минуту, вы
не успеете выругаться или
помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем — люди всегда честнее стихии.
Белогубов. Как угодно! Я от души предлагал. Я, братец,
зла не помню,
не в вас. Мне только жаль смотреть на вас с женой с вашей. (Отходит к Юсову.)
—
Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу — вот, как по милости вашей прометались все собаки и русак ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое
зло тогда меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы… Ну, уж честил же я вас —
не погневайтесь!..
Тот,
помня золотой аксельбант генерала, ответил ей суровым взглядом. Актриса поняла его и
не повторила более своего желания, а чтобы занять себя чем-нибудь, она начала разговаривать с критиком, хоть и
зла была на него до невероятности, так как он недавно обругал в газете ее бенефис — за пьесу и за исполнение.
—
Помяни, господи, игумна Моисея и воздай ему сторицей добром за
зло! — вслух молился Арефа. — По его злобе и неистовству
не знаю, куда главу преклонить.
Помню, как после смерти отца я покидал тебя, ребенка в колыбели, тебя,
не знавшую ни добра, ни
зла, ни заботы, — а в моей груди уже бродила страсть пагубная, неусыпная; — ты протянула ко мне свои ручонки, улыбалась… будто просила о защите… а я
не имел своего куска хлеба.
— Он уже
мнит себя судьёй богу, для него уж бог миру
не хозяин. Теперь таких, дерзких, немало. Тут ещё безбородый один, — заметил ты? Это —
злой человек, этот всему миру недруг. Приходят, пытают. Что им скажешь? Они затем приходят, чтобы смущать.
— Вышибить надо память из людей. От неё
зло растёт. Надо так: одни пожили — померли, и всё
зло ихнее, вся глупость с ними издохла. Родились другие;
злого ничего
не помнят, а добро
помнят. Я вот тоже от памяти страдаю. Стар, покоя хочу. А — где покой? В беспамятстве покой-то…
— Ну, вот и все. Конечно, скоро старый казак понадобился князю: пришли татары, и некому было выручить Киев из беды. Пожалел тогда Владимир, горько пожалел. А Евпраксеюшка послала тотчас же людей, чтобы шли в подвалы глубокие и выводили Илью за белы руки.
Зла Илья
не помнил, сел на коня, ну и так далее. Переколотил татар — вот и все.
— Тебе нельзя спать где попало! Пройдет по горе человек, оступится — спустит на тебя камень. А то и нарочно спустит. У нас —
не шутят. Народ, братец ты мой,
зло помнит. Окроме
зла, ему и
помнить нечего.
— Ну, довольно; болтовня пустая; нагородил, по обыкновению; я и сама сумею прожить. Впрочем, и от вас
не прочь;
зла не помню. Каким образом, ты спрашиваешь. Да что тут удивительного? Самым простейшим образом. И чего они все удивляются. Здравствуй, Прасковья. Ты здесь что делаешь?
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю, да сами
не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят такого, что ввек
поминать станешь…
не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш
зло возымел такое на землячка… Антоном звать, что ли?
— Ну, и то дело, —
зла не надобно
помнить.
Конечно, и то надобно правду сказать, природа во всех тварях одинакова: посмотрите на матерей из всех животных, когда их детищам умышляют сделать какое
зло — тут они забывают свое сложение,
не помнят о своем бессилии и с остервенением кидаются на нападающих.
Братья оканчивали часословец, а я повторял:"
зло, тло,
мну, зду", и то
не чисто, а с прибавкою таких слов, каких невозможно было
не только в Киевском букваре, но и ни в какой тогдашней книге отыскать…
Слово за слово: оказывается, что это был Приимков,
помнишь, бывший наш университетский товарищ. «Что же это за важная новость? — думаешь ты в это мгновение, любезный Семен Николаич. — Приимков, сколько мне помнится, малый был довольно пустой, хотя
не злой и
не глупый». Всё так, дружище, но слушай продолжение разговора.
Афоня. Нет, дедушка, нет,
не говори ты этого! Какой я божий человек! Я видал божьих людей: они добрые,
зла не помнят; их бранят, дразнят, а они смеются. А я, дедушка, сердцем крут: вот как брат же; только брат отходчив, а я нет; я, дедушка,
злой!
— Нет, братец,
не то, — возразил Петр, — дело теперь прошлое, батьку мне грех
помянуть много лихом:
не со
зла старик делал, а такое, видно, наваждение на него было.
— Уснув, — говорит, — помолившись,
не помню я сколько спала, но только вдруг вижу во сне пожар, большой пожар: будто у нас все погорело, и река
золу несет да в завертах около быков крутит и в глубь глотает, сосет.
Mарина. Так конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть велишь! Ну, Никита,
помни. Берегла я свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул.
Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня. Убил ты меня, да я на тебя
зла не держу. Бог с тобой. Лучше найдешь — позабудешь, хуже найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за голову.)
Ну да бог с ним, я
зла не помню.
— Что я с моим характером поделаю? Обижаю я тебя, — это верно. Знаю, что ты у меня одна душа… ну,
не всегда я это
помню. Понимаешь, Мотря, иной раз глаза бы мои на тебя
не смотрели! Вроде как бы объелся я тобой. И подступит мне в ту пору под сердце этакое
зло — разорвал бы я тебя, да и себя заодно. И чем ты предо мной правее, тем мне больше бить тебя хочется…
Эх, братец мой — что вид наружный?
Пусть будет хоть сам чорт!.. да человек он нужный,
Лишь адресуйся — одолжит.
Какой он нации, сказать
не знаю смело:
На всех языках говорит,
Верней всего, что жид.
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Всё
помнит, знает всё, в заботе целый век.
Был бит
не раз — с безбожником безбожник,
С святошей — иезуит, меж нами —
злой картежник,
А с честными людьми — пречестный человек,
Короче, ты его полюбишь, я уверен.
Но я люблю мою Надю и
не могу
помнить зла.
—
Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу —
зла не помню… Гнев дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на
зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто. Если ж, оборони Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда
не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про грех скажи, а имени называть
не смей… Слышишь?
Василий Борисыч только всхлипывал. Он уже
не помнил себя и только шептал стих на умягчение
злых сердец: «
Помяни, Господи, царя Давыда и всю кротость его!»