Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую
честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все
сделать, все, все, все!
Хлестаков. Да, совсем темно. Хозяин завел обыкновение
не отпускать свечей. Иногда что-нибудь хочется
сделать,
почитать или придет фантазия сочинить что-нибудь, —
не могу: темно, темно.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую
честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Анна Андреевна. Как можно-с! Вы
делаете много
чести. Я этого
не заслуживаю.
Прежде (это началось
почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался
сделать что-нибудь такое, что
сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная,
не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя
не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Она вспомнила, как она рассказала
почти признание, которое ей
сделал в Петербурге молодой подчиненный ее мужа, и как Алексей Александрович ответил, что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда
не позволит себе унизить ее и себя до ревности.
— Употребите ваше влияние на нее,
сделайте, чтоб она написала. Я
не хочу и
почти не могу говорить с нею про это.
— Вот скоро три месяца, а я ничего
почти не делаю.
Матери
не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками;
не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся,
не велика ли будет
честь, если он
сделает предложение, и
не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
— Да я
не хочу знать! —
почти вскрикнула она. —
Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что
сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и
не видимся? Почему я
не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты
не изменился. Отчего ты
не смотришь на меня?
Она счастлива,
делает счастье другого человека и
не забита, как я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему», думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что, думая о романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой
почти такой же роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
Она попросила Левина и Воркуева пройти в гостиную, а сама осталась поговорить о чем-то с братом. «О разводе, о Вронском, о том, что он
делает в клубе, обо мне?» думал Левин. И его так волновал вопрос о том, что она говорит со Степаном Аркадьичем, что он
почти не слушал того, что рассказывал ему Воркуев о достоинствах написанного Анной Аркадьевной романа для детей.
Столько же доводов было тогда за этот шаг, сколько и против, и
не было того решительного повода, который бы заставил его изменить своему правилу: воздерживаться в сомнении; но тетка Анны внушила ему через знакомого, что он уже компрометтировал девушку и что долг
чести обязывает его
сделать предложение.
— Нет, — перебил он и невольно, забывшись, что он этим ставит в неловкое положение свою собеседницу, остановился, так что и она должна была остановиться. — Никто больше и сильнее меня
не чувствует всей тяжести положения Анны. И это понятно, если вы
делаете мне
честь считать меня за человека, имеющего сердце. Я причиной этого положения, и потому я чувствую его.
— Что ж
делать? Я
не могла спать… Мысли мешали. При нем я никогда
не принимаю.
Почти никогда.
Из данной отцом полтины
не издержал ни копейки, напротив — в тот же год уже
сделал к ней приращения, показав оборотливость
почти необыкновенную: слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно.
Прогулку
сделали они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к дому, бывшему насупротив гостиницы, и вошли в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую
почти в подвал, где уже сидело за деревянными столами много всяких: и бривших и
не бривших бороды, и в нагольных тулупах и просто в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели.
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая
честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших
не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Что
делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе
не привык.
— Я угощаю вас, паны-братья, — так сказал Бульба, —
не в
честь того, что вы
сделали меня своим атаманом, как ни велика подобная
честь,
не в
честь также прощанья с нашими товарищами: нет, в другое время прилично то и другое;
не такая теперь перед нами минута.
(Эта женщина никогда
не делала вопросов прямых, а всегда пускала в ход сперва улыбки и потирания рук, а потом, если надо было что-нибудь узнать непременно и верно, например: когда угодно будет Аркадию Ивановичу назначить свадьбу, то начинала любопытнейшими и
почти жадными вопросами о Париже и о тамошней придворной жизни и разве потом уже доходила по порядку и до третьей линии Васильевского острова.)
И Катерина Ивановна,
почти не помня, что
делает, бросилась перед ним на колени.
— Я
не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, — как-то дико произнес он и отошел к окну. — Слушай, — прибавил он, воротившись к ней через минуту, — я давеча сказал одному обидчику, что он
не стоит одного твоего мизинца… и что я моей сестре
сделал сегодня
честь, посадив ее рядом с тобою.
— Я бы вот как
сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас,
не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и
почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде.
Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была в нем уверена, — продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, — и уж, конечно, он
не похож… — резко и громко и с чрезвычайно строгим видом обратилась она к Амалии Ивановне, отчего та даже оробела, —
не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых у папеньки в кухарки на кухню
не взяли бы, а покойник муж, уж конечно, им бы
честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте.
Андрей Семенович, у которого никогда
почти не бывало денег, ходил по комнате и
делал сам себе вид, что смотрит на все эти пачки равнодушно и даже с пренебрежением.
Быть может, он хотел овину
сделать честь,
Иль
не было вблизи, ему по чину сесть,
Ни дуба, ни скалы гранитной...
Паратов. Это
делает тебе
честь, Робинзон. Но ты
не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж
не взыщи, подчас и ваксой напоят, и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят — на какого Медичиса нападешь.
Не отлучайся, ты мне нужен будешь!
Долго мы
не могли
сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и загнал его
почти в самую реку.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать
не знаю, да и знать
не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня
сделал. Только
не требуй того, что противно
чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы
делать, головки, чтобы
не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще
не готово. Нужно еще Либиха
почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим
не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах,
делая их
почти однообразными.
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека
не конституции,
не революции
делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра,
почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой книги, я по-английски читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль
не взлетала, и,
не зная этих двух ее полетов, ни о чем
не догадаешься, поверь!»
С некоторого времени он мог,
не выходя из своей квартиры, видеть, как
делают солдат, — обучение происходило
почти под окнами у него, и, открыв окно, он слышал...
Рассказал Дронов с удовольствием,
почти не угашая улыбку на скуластом лице, и Самгин должен был отметить, что эта улыбка
делает топорное лицо нянькина внука мягче, приятней.
В ней
не осталось
почти ничего, что напоминало бы девушку, какой она была два года тому назад, — девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно — эта женщина знает: все, что бы она ни
сделала, — будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
— И ему напиши, попроси хорошенько: «
Сделаете, дескать, мне этим кровное одолжение и обяжете как христианин, как приятель и как сосед». Да приложи к письму какой-нибудь петербургский гостинец… сигар, что ли. Вот ты как поступи, а то ничего
не смыслишь. Пропащий человек! У меня наплясался бы староста: я бы ему дал! Когда туда
почта?
Шестнадцатилетний Михей,
не зная, что
делать с своей латынью, стал в доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании
чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Впрочем, такого разврата там
почти не случалось: это
сделает разве сорванец какой-нибудь, погибший в общем мнении человек; такого гостя и во двор
не пустят.
— Уж коли я ничего
не делаю… — заговорил Захар обиженным голосом, — стараюсь, жизни
не жалею! И пыль-то стираю, и мету-то
почти каждый день…
У Обломова в кабинете переломаны или перебиты
почти все вещи, особенно мелкие, требующие осторожного обращения с ними, — и всё по милости Захара. Он свою способность брать в руки вещь прилагает ко всем вещам одинаково,
не делая никакого различия в способе обращения с той или другой вещью.
Почти бессознательно, как перед самим собой, он вслух при ней
делал оценку приобретенного им сокровища и удивлялся себе и ей; потом поверял заботливо,
не осталось ли вопроса в ее взгляде, лежит ли заря удовлетворенной мысли на лице и провожает ли его взгляд ее, как победителя.
Движения его были смелы и размашисты; говорил он громко, бойко и
почти всегда сердито; если слушать в некотором отдалении, точно будто три пустые телеги едут по мосту. Никогда
не стеснялся он ничьим присутствием и в карман за словом
не ходил и вообще постоянно был груб в обращении со всеми,
не исключая и приятелей, как будто давал чувствовать, что, заговаривая с человеком, даже обедая или ужиная у него, он
делает ему большую
честь.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак
не могли заметить сослуживцы и начальники, что он
делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут
сделать и то и другое, он так
сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит,
почитает,
почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно
почти так, как нужно».
В саду
почти никого нет; какой-то пожилой господин ходит проворно: очевидно,
делает моцион для здоровья, да две…
не дамы, а женщины, нянька с двумя озябшими, до синевы в лице, детьми.
— Плохо, доктор. Я сам подумывал посоветоваться с вами.
Не знаю, что мне
делать. Желудок
почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дыханье тяжело… — говорил Обломов с жалкой миной.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве,
почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее,
делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
Она куталась в плед, чтоб согреться, и взглядывала по временам на Райского,
почти не замечая, что он
делает, и все задумывалась, задумывалась, и казалось, будто в глазах ее отражалось течение всей ее молодой, но уже глубоко взволнованной и еще
не успокоенной жизни, жажда покоя, тайные муки и робкое ожидание будущего, — все мелькало во взгляде.
Но улыбка
не являлась. Губами она
сделала движение, а глаза
не улыбались. Приветствию противоречил
почти неподвижный взгляд, без лучей, как у мертвой, которой
не успели закрыть глаз.
Она нюхает цветок и, погруженная в себя, рассеянно ощипывает листья губами и тихо идет,
не сознавая
почти, что
делает, к роялю, садится боком, небрежно, на табурет и одной рукой берет задумчивые аккорды и все думает, думает…
Тут был и Викентьев. Ему
не сиделось на месте, он вскакивал, подбегал к Марфеньке, просил дать и ему
почитать вслух, а когда ему давали, то он вставлял в роман от себя целые тирады или читал разными голосами. Когда говорила угнетенная героиня, он читал тоненьким, жалобным голосом, а за героя читал своим голосом, обращаясь к Марфеньке, отчего та поминутно краснела и
делала ему сердитое лицо.