Неточные совпадения
Они говорили между собой односложными словами. Бабушке
почти не нужно было отдавать приказаний Василисе: она сама знала все, что надо
делать. А если надобилось что-нибудь экстренное, бабушка
не требовала, а как будто советовала
сделать то или другое.
Кофей, чай, булки, завтрак, обед — все это опрокинулось на студента, еще стыдливого, робкого, нежного юношу, с аппетитом ранней молодости; и всему он
сделал честь. А бабушка
почти не сводила глаз с него.
Maman была строга и серьезна, никогда
не шутила,
почти не смеялась, ласкала мало, все ее слушались в доме: няньки, девушки, гувернантки
делали все, что она приказывала, и папа тоже.
А его резали ножом, голова у него горела. Он вскочил и ходил с своей картиной в голове по комнате, бросаясь
почти в исступлении во все углы,
не помня себя,
не зная, что он
делает. Он вышел к хозяйке, спросил, ходил ли доктор, которому он поручил ее.
Она нюхает цветок и, погруженная в себя, рассеянно ощипывает листья губами и тихо идет,
не сознавая
почти, что
делает, к роялю, садится боком, небрежно, на табурет и одной рукой берет задумчивые аккорды и все думает, думает…
Он тихо,
почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом
сделал что-то, чего и сам объяснить
не мог, в другом глазу… И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
— Да, как cousin! Но чего бы
не сделал я, — говорил он, глядя на нее
почти пьяными глазами, — чтоб целовать эту ладонь иначе… вот так…
Он был мрачен лицом, с нависшими бровями, широкими веками, которые поднимал медленно, и даром
не тратил ни взглядов, ни слов. Даже движений
почти не делал. От одного разговора на другой он тоже переходил трудно и медленно.
На жену он и прежде смотрел исподлобья, а потом
почти вовсе
не глядел, но всегда знал, в какую минуту где она, что
делает.
— Что вы такое? — повторил Райский, остановясь перед ним и глядя на него так же бесцеремонно,
почти дерзко, как и Марк на него. — Вы
не загадка: «свихнулись в ранней молодости» — говорит Тит Никоныч; а я думаю, вы просто
не получили никакого воспитания, иначе бы
не свихнулись: оттого ничего и
не делаете… Я
не извиняюсь в своей откровенности: вы этого
не любите; притом следую вашему примеру…
— Здешнего изделия: чем богаты, тем и рады! — сказал, кланяясь, Марк. — Вам угодно, чтоб я согласился с верностью вашего очерка: если б я даже был стыдлив, обидчив, как вы, если б и
не хотел согласиться, то принужден бы был
сделать это. Поэтому поздравляю вас: наружно очерк верен —
почти совершенно…
Иногда он дня по два
не говорил,
почти не встречался с Верой, но во всякую минуту знал, где она, что
делает. Вообще способности его, устремленные на один, занимающий его предмет, изощрялись до невероятной тонкости, а теперь, в этом безмолвном наблюдении за Верой, они достигли степени ясновидения.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве,
почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее,
делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою,
почти не выходит из дома, так что я недели две только и
делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Не только Райский, но и сама бабушка вышла из своей пассивной роли и стала исподтишка пристально следить за Верой. Она задумывалась
не на шутку, бросила
почти хозяйство, забывала всякие ключи на столах,
не толковала с Савельем,
не сводила счетов и
не выезжала в поле. Пашутка
не спускала с нее, по обыкновению, глаз, а на вопрос Василисы, что
делает барыня, отвечала: «Шепчет».
Тут был и Викентьев. Ему
не сиделось на месте, он вскакивал, подбегал к Марфеньке, просил дать и ему
почитать вслух, а когда ему давали, то он вставлял в роман от себя целые тирады или читал разными голосами. Когда говорила угнетенная героиня, он читал тоненьким, жалобным голосом, а за героя читал своим голосом, обращаясь к Марфеньке, отчего та поминутно краснела и
делала ему сердитое лицо.
Марк, по-своему, опять ночью, пробрался к нему через сад, чтоб узнать, чем кончилось дело. Он и
не думал благодарить за эту услугу Райского, а только сказал, что так и следовало
сделать и что он ему, Райскому, уже тем одним много
сделал чести, что ожидал от него такого простого поступка, потому что поступить иначе значило бы быть «доносчиком и шпионом».
Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и
не успела надеть ничего, что
делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара
почти с зарей надели свои белые колпаки и
не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
Но улыбка
не являлась. Губами она
сделала движение, а глаза
не улыбались. Приветствию противоречил
почти неподвижный взгляд, без лучей, как у мертвой, которой
не успели закрыть глаз.
Она легла в постель,
почти машинально, как будто
не понимая, что
делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина. Доктор велел ее
не беспокоить, оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
Она куталась в плед, чтоб согреться, и взглядывала по временам на Райского,
почти не замечая, что он
делает, и все задумывалась, задумывалась, и казалось, будто в глазах ее отражалось течение всей ее молодой, но уже глубоко взволнованной и еще
не успокоенной жизни, жажда покоя, тайные муки и робкое ожидание будущего, — все мелькало во взгляде.
— Иван Иванович! — сказала она
почти в слезах, — я вам верю, вы
сделали бы и это! Но я
не послала бы вас…
Он знал и прежде ее упрямство, которого
не могла сломать даже страсть, и потому
почти с отчаянием
сделал последнюю уступку, решаясь жениться и остаться еще на неопределенное время, но отнюдь
не навсегда, тут, в этом городе, а пока длится его страсть.
В нем крылась бессознательная, природная,
почти непогрешительная система жизни и деятельности. Он как будто
не знал, что
делал, а выходило как следует, как
сделали бы десятки приготовленных умов путем размышления, науки, труда.
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую
честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все
сделать, все, все, все!
Хлестаков. Да, совсем темно. Хозяин завел обыкновение
не отпускать свечей. Иногда что-нибудь хочется
сделать,
почитать или придет фантазия сочинить что-нибудь, —
не могу: темно, темно.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую
честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Анна Андреевна. Как можно-с! Вы
делаете много
чести. Я этого
не заслуживаю.
Прежде (это началось
почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался
сделать что-нибудь такое, что
сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная,
не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя
не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.