Неточные совпадения
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он
приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем
не князя, а красивого полного молодого
человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой
человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
— Я несчастлива? — сказала она,
приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный
человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он
не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих и печальною своею действительностью,
приближается к характерам, являющим высокое достоинство
человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который
не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры,
не ниспускался с вершины своей
к бедным, ничтожным своим собратьям, и,
не касаясь земли, весь повергался и в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы.
Катя неохотно
приблизилась к фортепьяно; и Аркадий, хотя точно любил музыку, неохотно пошел за ней: ему казалось, что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого
человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение, похожее на предчувствие любви. Катя подняла крышку фортепьяно и,
не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса...
— Ради ее именно я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно ответила Лидия. — Она и нашла мне этот дом, — уютный,
не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное. Я
не выношу новых вещей, — они, по ночам, трещат. Я люблю тишину. Помнишь Диомидова? «
Человек приближается к себе самому только в совершенной тишине». Ты ничего
не знаешь о Диомидове?
Если корма достаточно, тигр
не трогает домашний скот; только крайняя нужда заставляет его
приближаться к селениям и нападать на
человека.
Дубровский пошел далее. Два
человека приблизились к нему; они его окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. «Зачем вы
не спите?» — спросил он их. «До сна ли нам, — отвечал Антон. — До чего мы дожили, кто бы подумал…»
Не одни железные цепи перетирают жизнь; Чаадаев в единственном письме, которое он мне писал за границу (20 июля 1851), говорит о том, что он гибнет, слабеет и быстрыми шагами
приближается к концу — «
не от того угнетения, против которого восстают
люди, а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое по этому самому пагубнее первого».
Все три породы — отличные бегуны, особенно кроншнеп малого рода: когда станет
к нему
приближаться человек, то он, согнувши несколько свои длинные ноги, вытянув шею и наклонив немного голову, пускается так проворно бежать, что глаз
не успевает следить за ним, и, мелькая в степной траве какою-то вьющеюся лентою, он скоро скрывается от самого зоркого охотника.
Если же тревога была
не пустая, если точно
человек или зверь
приблизится к стае — быстро поднимаются старики, и стремглав бросаются за ними молодые, оглашая зыбучий берег и спящие в тумане воды и всю окрестность таким пронзительным, зычным криком, что услышать его за версту и более…
Мне случалось много раз подходить близко
к дереву, на котором находилось гнездо с голубятами, даже влезать на него, и голубь с голубкой
не бросались на меня, как болотные кулики,
не отводили в сторону, прикидываясь, что
не могут летать, как то делают утки и тетеревиные курочки, — голуби перелетывали робко с дерева на дерево, тоскливо повертываясь, подвигаясь или переступая вдоль по сучку, на котором сидели, беспрестанно меняя место и
приближаясь к человеку по мере его приближения
к детям; едва были слышны какие-то тихие, грустные, ропотные, прерывающиеся звуки,
не похожие на их обыкновенное воркованье.
— Лета ихние! Что делать-с! — заметил Гедеоновский. — Вот они изволят говорить: кто
не хитрит. Да кто нонеча
не хитрит? Век уж такой. Один мой приятель, препочтенный и, доложу вам,
не малого чина
человек, говаривал: что нонеча, мол, курица, и та с хитростью
к зерну
приближается — все норовит, как бы сбоку подойти. А как погляжу я на вас, моя барыня, нрав-то у вас истинно ангельский; пожалуйте-ка мне вашу белоснежную ручку.
— Они все, ваше высокоблагородие, таким манером доверенность в человеческое добросердечие питают! — вступился станционный писарь, незаметно
приблизившись к нам, — а что, служба, коли,
не ровен час, по дороге лихой
человек ограбит? — прибавил он
не без иронии.
Но так как, во-первых,
люди не стоят на месте, а непрерывно движутся, всё более и более познавая истину и
приближаясь к ней своею жизнью, и, во-вторых, все они по своему возрасту, воспитанию, породе расположены в постепенной градации от
людей, наиболее способных понимать новые открывающиеся истины внутренним путем, до
людей, наименее способных
к этому, то
люди, ближе других стоящие
к тем, которые усвоили истину внутренним способом, одни за другими сначала через длинные промежутки времени, а потом всё чаще и чаще переходят на сторону новой истины, и количество
людей, признающих новую истину становится всё больше и больше, и истина становится всё понятнее и понятнее.
Так что предсказание о том, что придет время, когда все
люди будут научены богом, разучатся воевать, перекуют мечи на орала и копья на серпы, т. е., переводя на наш язык, все тюрьмы, крепости, казармы, дворцы, церкви останутся пустыми и все виселицы, ружья, пушки останутся без употребления, — уже
не мечта, а определенная, новая форма жизни,
к которой с всё увеличивающейся быстротой
приближается человечество.
Не очнутся они, и совершится такое же ужасное дело, какое было в Орле, и усилится в других
людях то самовнушение и внушение, под влиянием которого они действуют; очнутся они, и
не только
не произойдет такого дела, но еще и многие из тех, которые узнают про оборот, который приняло дело, освободятся от того внушения, в котором они находились, или по крайней мере
приблизятся к такому освобождению.
Но как же могут
люди соединиться в истине или хотя бы
приблизиться к ней, если они
не только
не высказывают ту истину, которую знают, но считают, что этого
не нужно делать, и притворяются, что считают истиной то, что
не считают истиной.
Существование в
человеке животного, только животного,
не есть жизнь человеческая. Жизнь по одной воле бога тоже
не есть жизнь человеческая. Жизнь человеческая есть составная из жизни животной и жизни божеской. И чем более
приближается эта составная
к жизни божеской, тем больше жизни.
Если же бы они были вечны, то положим (хотя это и труднее тем же
людям, а
не новым поколениям исправлять ошибки и
приближаться к совершенству), положим, они бы достигли после многих тысяч лет цели, но тогда зачем же они?
Меж тем небольшой отряд, наделавший так много тревоги,
приблизился к мосту; впереди шло
человек пятьсот безоружных французов, и
не удивительно, что они перепугали народ.
Темнел впереди назначенный для ухода день и, вырастая,
приближался с такой быстротой, словно оба шли друг
к другу: и
человек, и время, — решалась задача о пущенных навстречу поездах. Минутами Саше казалось, что
не успеет надеть фуражки — так бежит время; и те же минуты тянулись бесконечно, растягиваясь страданиями и жутким беспокойством за Елену Петровну.
За ними шло
человек десять мужиков с связанными назад руками, с поникшими головами, без шапок, в одних рубашках; потом следовало несколько телег, нагруженных поклажею, вином, вещами, деньгами, и, наконец, две кибитки, покрытые рогожей, так что нельзя было,
не приподняв оную, рассмотреть, что в них находилось; несколько верховых казаков окружало сии кибитки; когда Орленко с своими казаками
приблизился к ним сажен на 50, то, велев спутникам остановиться и подождать, приударил коня нагайкой и подскакал
к каравану.
Не вдаваясь в метафизические суждения о том, каковы на самом деле каузальные отношения между общим и частным (причем необходимо было бы прийти
к заключению, что для
человека общее только бледный и мертвый экстракт на индивидуального, что поэтому между ними такое же отношение, как между словом и реальностью), скажем только, что на самом деле индивидуальные подробности вовсе
не мешают общему значению предмета, а, напротив, оживляют и дополняют его общее значение; что, во всяком случае, поэзия признает высокое превосходство индивидуального уж тем самым, что всеми силами стремится
к живой индивидуальности своих образов; что с тем вместе никак
не может она достичь индивидуальности, а успевает только несколько
приблизиться к ней, и что степенью этого приближения определяется достоинство поэтического образа.
Так как иногда случается, что тетерева полднюют недалеко от привад, то надобно
приближаться к ним весьма осмотрительно, то есть
не подъезжать прямо
к приваде,
не вылезать из саней и
не подходить
к ней, а проехать мимо поближе (ибо
человека, едущего на санях, тетерева
не боятся), так, чтоб было разглядеть: бывают тетерева на приваде или нет?
Дома меня ожидали недоумение и, пожалуй, насмешки жены, унылый верхний этаж и мое беспокойство, но это в мои годы все-таки легче и как-то роднее, чем ехать двое суток с чужими
людьми в Петербург, где я каждую минуту сознавал бы, что жизнь моя никому и ни на что
не нужна и
приближается к концу.
Граждане в сию последнюю ночь власти народной
не смыкали глаз своих, сидели на Великой площади, ходили по стогнам, нарочно
приближались к вратам, где стояла воинская стража, и на вопрос ее: «Кто они?» — еще с тайным удовольствием ответствовали: «Вольные
люди новогородские!» Везде было движение, огни
не угасали в домах: только в жилище Борецких все казалось мертвым.
И
к тому и
к другому может
приближаться не один русский мужик, а всякий
человек, какого бы то ни было сословия и народа.
Находя, что
приближается в действительности для них решительная минута, которою определится навеки их судьба, мы все еще
не хотим сказать себе: в настоящее время
не способны они понять свое положение;
не способны поступить благоразумно и вместе великодушно, — только их дети и внуки, воспитанные в других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами они теперь
не пригодны
к роли, которая дается им; мы
не хотим еще обратить на них слова пророка: «Будут видеть они и
не увидят, будут слышать и
не услышат, потому что загрубел смысл в этих
людях, и оглохли их уши, и закрыли они свои глаза, чтоб
не видеть», — нет, мы все еще хотим полагать их способными
к пониманию совершающегося вокруг них и над ними, хотим думать, что они способны последовать мудрому увещанию голоса, желавшего спасти их, и потому мы хотим дать им указание, как им избавиться от бед, неизбежных для
людей,
не умеющих вовремя сообразить своего положения и воспользоваться выгодами, которые представляет мимолетный час.
Закон равенства
людей заключает в себе все нравственные законы; это — точка, которой эти законы
не могут достичь, но
к которой все они
приближаются.
Когда
люди, живя дурной жизнью, говорят, что нет бога, они правы: бог есть только для тех, кто глядит в его сторону и
приближается к нему. Для того же, кто отвернулся от него и идет прочь от него, нет и
не может быть бога.
Нет такого крепкого и здорового тела, которое никогда
не болело бы; нет таких богатств, которые бы
не пропадали; нет такой власти, которая
не кончалась бы. Всё это непрочно. Если
человек положит жизнь свою в том, чтобы быть здоровым, богатым, важным
человеком, если даже он и получит то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться, бояться и огорчаться, потому что будет видеть, как всё то, во что он положил жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется и
приближается к смерти.
Нет ничего радостнее того, как то, когда мы знаем, что
люди любят нас. Но удивительное дело: для того, чтобы
люди любили нас, надо
не угождать им, а надо только
приближаться к богу. Только
приближайся к богу и
не думай о
людях, и
люди полюбят тебя.
Христианское учение
не дает одинаких правил для всех; оно во всем только указывает то совершенство,
к которому надо
приближаться; то же и в половом вопросе: совершенство — это полное целомудрие.
Люди же,
не понимая христианского духа, хотят общего для всех правила. Вот для таких
людей и выдуман церковный брак. Церковный брак вовсе
не христианское учреждение, потому что, разрешая в известных условиях половое общение, оно отступает от христианского требования: стремления
к всё большему и большему целомудрию.
Нет никакого нравственного закона, если я
не могу исполнить его.
Люди говорят: мы рождены себялюбцами, скупыми, похотливыми, и
не можем быть иными. Нет, мы можем. Первое дело — сердцем почувствовать, кто мы такие и чем мы должны быть, а второе — делать усилия для того, чтобы
приблизиться к тому, чем мы должны быть.
Те же, которые более других
приблизились к истинной философии, поняли, что всеобщее благо — предмет стремления всех
людей —
не должно заключаться ни в одной из частных вещей, которыми могут владеть только одни и которые, будучи разделены, скорее огорчают их обладателя отсутствием недостающей части, чем доставляют наслаждение той частью, которая ему принадлежит.
«Да придет царствие твое», — этого желают все
люди. Христос приблизил
к нам это царство, но
люди на место царства божия устроили царство духовенства, и царство божие
не приближается.
«Будьте совершенны, как совершен отец ваш небесный», — сказано в евангелии. Это
не значит то, что Христос велит
человеку быть таким же совершенным, как бог, а значит то, что всякий
человек должен делать усилия сознания, чтобы
приближаться к совершенству. Полное совершенство — это бог; дело же
человека приближаться к этому совершенству, и в этом приближении — жизнь
человека.
Правда, риторическое и расплывчатое изложение Шлейермахера, особенно при дальнейшем развитии его мысли, допускает различные истолкования, приближающие его учение то
к спинозизму (Франк) [Имеется в виду предисловие С. Л. Франка
к переведенным им «Речам о религии
к образованным
людям, ее презирающим» Ф. Шлейермахера (М., 1911).], то
к христианской ортодоксии, от которой лично он вообще
не отступал и особенно
приблизился к ней в позднейших своих сочинениях.
Странный свет
приближался. Так как местность была неровная и тропа то поднималась немного, то опускалась в выбоину, то и фонарь, согласуясь, как мне казалось, с движениями таинственного пешехода, то принижался
к земле, то подымался кверху. Я остановился и стал прислушиваться. Быть может шел
не один
человек, а двое. Они, несомненно, должны разговаривать между собою…
После этих слов, которые я поняла во всей их безнатурности и цинизме, со мною произошло нечто странное: они возбудили во мне чувство… неодолимой гадливости, —
человек этот точно отпал от моего сердца и уже более никогда
к нему
не приближался, хотя тем
не менее я бы все-таки пошла за него замуж, потому что я его безмерно жалела.
И нельзя думать, что социальный строй будет изменяться и улучшаться,
приближаться к большей справедливости всегда
не мной, христианином, а другими
людьми и что я, христианин, в каждое мгновение должен склоняться перед социальным строем, определенным другими.
Он ожидал молодящегося франта, в какой-нибудь кургузой куртке и с моноклем, а
к нему
приближался человек пожилой, сутулый, с проседью; правда, с подкрашенными короткими усами на бритом лице, — но без всякой франтоватости, в синем пиджаке и таких же панталонах. Ничего заграничного, парижского на нем
не было.
И еще в этом псалме: «…падут подле тебя тысячи, и десять тысяч одесную тебя; Но
к тебе
не приблизится. На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона…» И ведь правда, если вдумаешься; без воли господней ни один волос
не спадет с головы
человека! Вот мы едем, боимся, вглядываемся в темноту, а господь уж заранее определил: если суждено им, чтоб нас растерзал тигр,
не помогут никакие ружья; а
не суждено, — пусть тигр расхаживает кругом, — мы проедем мимо него, и он нас
не тронет.
Но мало и этого: начиная испытывать ослабление сил и болезни, и глядя на болезни и старость, смерть других
людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную жизнь, каждым часом, каждым движением
приближается к ослаблению, старости, смерти; что жизнь его, кроме того, что она подвержена тысячам случайностей уничтожения от других борющихся с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому свойству своему есть только
не перестающее приближение
к смерти,
к тому состоянию, в котором вместе с жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни было блага личности.
Догнав трех
человек, шедших вместе, я спросил у них, где певец; они, смеясь, указали мне его впереди. Он шел один, скорыми шагами, никто
не приближался к нему, он все что-то, как мне показалось, сердито бормотал себе под нос. Я поравнялся с ним и предложил ему пойти куда-нибудь вместе выпить бутылку вина. Он шел все так же скоро и недовольно оглянулся на меня; но, разобрав, в чем дело, остановился.
Она осмотрелась кругом, взглянула на горничную, сторожившую в нескольких шагах, и
приблизилась к молодому
человеку настолько, чтобы
не быть услышанной ею.
В исходе третьего часа ночи Виомениль и Сальян
приблизились к замковым воротам. Перед тем выпал большой снег, и
люди отряда имели на себе поверх платья ксендзовскую одежду, дабы
не возбуждать внимания часовых. Невдалеке от ворот находилось внизу замковой стены отверстие для стока нечистот, заделанное железной решеткой; решетка оказалась, по условию, выломанной, часового при отверстии
не было.
И сколько ни говорил отделившийся от большинства
человек о том, что, двигаясь по ложному направлению,
не изменяя его, мы наверное
не приближаемся, а удаляемся от своей цели, и что точно так же мы
не достигнем цели, если будем метаться из стороны в сторону, что единственное средство достигнуть цели состоит в том, чтобы, сообразив по солнцу или по звездам, какое направление приведет нас
к нашей цели, и избрав его, идти по нем, но что для того, чтобы это сделать, нужно прежде всего остановиться, остановиться
не затем, чтобы стоять, а затем, чтобы найти настоящий путь и потом уже неуклонно идти по нем, и что для того и для другого нужно первое остановиться и опомниться, — сколько он ни говорил этого, его
не слушали.
Она
не терпела мужа, которого навязали ей «проклятые» министры и жаловалась на свою судьбу ловкому красавцу, саксонскому посланнику Линару. Кроме этого единственного, преданного ей, но сравнительно бессильного
человека, был еще другой, уже совершенно ничтожный и слабый,
не смевший
к ней даже
приблизиться, но безумно влюбленный в герцогиню и готовый за нее пойти в огонь и в воду — это был молодой гвардейский офицер Глеб Алексеевич Салтыков, пользовавшийся покровительством Черкасского.
Сибирь, рудники, пасть медведя, капе́ль горячего свинца на темя — нет муки, нет казни, которую взбешенный Бирон
не назначил бы Гросноту за его оплошность. Кучера, лакеи, все, что подходило
к карете, все, что могло
приближаться к ней, обреклось его гневу. Он допытает, кто тайный домашний лазутчик его преступлений и обличитель их; он для этого поднимет землю, допросит утробу живых
людей, расшевелит кости мертвых.