Неточные совпадения
—
Нет, не нужно… да, нужно, — сказала она, не глядя
на него и краснея до корней
волос. — Да ты, я думаю, заедешь сюда со скачек.
— Это такая шельма! Я ему говорил, так
нет. Как же! Он в три года не мог собрать, — энергически говорил сутуловатый, невысокий помещик с помаженными
волосами, лежавшими
на вышитом воротнике его мундира, стуча крепко каблуками новых, очевидно для выборов надетых сапог. И помещик, кинув недовольный взгляд
на Левина, круто повернулся.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл
волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль
нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же
на свете!
А проку
на́
волос нет в них».
— О,
нет, — сказала она, приглаживая пальцами или пытаясь спрятать седые
волосы на висках.
«
Нет, — это не радость! — сверкнуло в нем — и он чувствовал, что
волосы у него встают
на голове, — так не радуются!»
—
Нет,
нет, напротив — я хотел сказать, как меня мучает эта глупая претензия
на поклонение — стыд: у меня седые
волосы!
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он был еще молод и невинен, слышал здесь
на реке эти звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его
волосами на мокром лбу и листками
на изрезанном ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже
нет, и ему стало ужасно грустно.
Правда, некогда правильные и теперь еще приятные черты лица его немного изменились, щеки повисли, частые морщины лучеобразно расположились около глаз, иных зубов уже
нет, как сказал Саади, по уверению Пушкина; русые
волосы, по крайней мере все те, которые остались в целости, превратились в лиловые благодаря составу, купленному
на Роменской конной ярмарке у жида, выдававшего себя за армянина; но Вячеслав Илларионович выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы, наконец называет себя старым кавалеристом, между тем как известно, что настоящие старики сами никогда не называют себя стариками.
«
Нет, не увижусь», — только что ж это делает она? шляпа уж надета, и это она инстинктивно взглянула в зеркало: приглажены ли
волоса, да, в зеркале она увидела, что
на ней шляпа, и из этих трех слов, которые срослись было так твердо, осталось одно, и к нему прибавилось новое: «
нет возврата».
Сидит он, скорчившись,
на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не
на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в комнате (через сени)
на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома
нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в
волоса.
Любо глянуть с середины Днепра
на высокие горы,
на широкие луга,
на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них
нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят
на холмах, не леса: то
волосы, поросшие
на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над
волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
По утрам, когда
нет клиентов, мальчишки обучались этому ремеслу
на отставных солдатах, которых брили даром. Изрежет неумелый мальчуган несчастного, а тот сидит и терпит, потому что в билете у него написано: «бороду брить,
волосы стричь, по миру не ходить». Через неделю опять солдат просит побрить!
— Слушай, Лизочка, что я тебе скажу, — промолвила вдруг Марфа Тимофеевна, усаживая Лизу подле себя
на кровати и поправляя то ее
волосы, то косынку. — Это тебе только так сгоряча кажется, что горю твоему пособить нельзя. Эх, душа моя,
на одну смерть лекарства
нет! Ты только вот скажи себе: «Не поддамся, мол, я, ну его!» — и сама потом как диву дашься, как оно скоро, хорошо проходит. Ты только потерпи.
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании
на весенней заре,
на утреннем холодке, когда трава седа от росы, а красное небо красит в розовый цвет верхушки берез, о последних объятиях, так тесно сплетенных, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «
Нет, это не повторится, не повторится!» И губы тогда были холодны и сухи, а
на волосах лежал утренний влажный туман.
—
Нет, в последнем акте она является сумасшедшей: в венчальном, сколько я помню, вуале, с белыми цветами
на голове и с распущенными
волосами.
— Рогов, положим, у них
нет, это враки. Но черные, как сапог, и даже блестят. Губищи у них красные, толстенные, а глазищи белые, а
волосы курчавые, как
на черном баране.
Я тогда только встал
на ноги, да и бряк опять
на землю: волос-то этот рубленый, что под шкурой в пятах зарос, так смертно, больно в живое мясо кололся, что не только шагу ступить невозможно, а даже устоять
на ногах средства
нет. Сроду я не плакивал, а тут даже в голос заголосил.
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы?
Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы
на другой же день стал рвать
на себе
волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Ах
нет, есть морщинки, много морщинок у глаз и
на щеках, и седые
волосы есть, но глаза те же!
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала
на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми
волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
—
Нет, — отвечала Аграфена Васильевна, отрицательно мотнув головой, — очень я зла
на этого Калмыка, так бы, кажись, и вцепилась ему в
волосы; прошел тут мимо, еле башкой мотнул мне… Я когда-нибудь, матерь божия, наплюю ему в глаза; не побоюсь, что он барин; он хуже всякого нашего брата цыгана, которые вон
на Живодерке лошадьми господ обманывают!
Старичок был весь чистота и благообразие:
на лице его и следа
нет ни желтых пятен, ни морщин, обыкновенно портящих лица карликов: у него была очень пропорциональная фигура, круглая как шар головка, покрытая совершенно белыми, коротко остриженными
волосами, и небольшие коричневые медвежьи глазки. Карлица лишена была приятности брата, она была одутловата, у нее был глуповатый чувственный рот и тупые глаза.
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил
на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „
Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы
волосы мне напомадить, он взял
на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай, как вон уточки
на бережку разговаривают.
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это была первая его неудача
на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление в борьбу всевозможною помпой — и вдруг,
нет главного украшения помпы,
нет Пустынника! Пустынник, с своей стороны, вышел
на балкон и долго следил глазами за удаляющимся экипажем Феденьки. Седые
волосы его развевались по ветру, и лицо казалось как бы закутанным в облако. Он тоже был раздражен и чувствовал, что нелепое объяснение с Феденькой расстроило весь его день.
—
Нет, по закону-с! Я — по закону-с! Не отступая-с… ни
на шаг-с… ни
на волос-с!
Нет, это мне совершенно все равно:
на умеренные мои потребности жалованья мне достает; я даже и роскошь себе позволяю, фортепиано имею; а служба самая легкая: все только исполняю то, что велено, а своею совестью, своим разумом и волей ни
на волос ничего не делаю…
Варвара Михайловна. Я видела его однажды
на вечере… я была гимназисткой тогда… Помню, он вышел
на эстраду, такой крепкий, твердый… непокорные, густые
волосы, лицо — открытое, смелое… лицо человека, который знает, что он любит и что ненавидит… знает свою силу… Я смотрела
на него и дрожала от радости, что есть такие люди… Хорошо было! да! Помню, как энергично он встряхивал головой, его буйные
волосы темным вихрем падали
на лоб… и вдохновенные глаза его помню… Прошло шесть-семь —
нет, уже восемь лет…
Кукушкина. Ты молчи! не с тобой говорят. Тебе за глупость Бог счастье дал, так ты и молчи. Как бы не дурак этот Жадов, так бы тебе век горе мыкать, в девках сидеть за твое легкомыслие. Кто из умных-то тебя возьмет? Кому надо? Хвастаться тебе нечем, тут твоего ума ни
на волос не было: уж нельзя сказать, что ты его приворожила — сам набежал, сам в петлю лезет, никто его не тянул. А Юлинька девушка умная, должна своим умом себе счастье составить. Позвольте узнать, будет от вашего Белогубова толк или
нет?
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее
нет ни отца, ни матери, ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными
волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала
на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом.
Между тем все эти последние истории продолжали быть обдержаниями или напастями невольными: так, прощальный обед, которым княгиня отвлекла почти всех дворян от обеда, данного в пустой зале собрания графу, вовсе не был ею рассчитан
на какую-нибудь обиду, а совпал с этим обстоятельством совершенно случайно, или уже после того действительно
нет на свете никаких случаев, а есть
на все только одна неисповедимая воля, без которой не падает ни
волос с головы, ни воробей с кровли.
— То-то и дело, что
нет — провал бы ее взял, проклятую! Так и есть! конная артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть
на волос высунется вперед — боже сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой… раз, два!..
— Приказывал. Да ведь
на них не угодишь. Представьте себе: один из этих французов, кирасирской поручик, так и вопит, что у него отняли — и как вы думаете что? Деньги? —
нет! Часы, вещи? — и то
нет! Какие-то любовные записочки и
волосы! Поверите ли, почти плачет! А кажется, славный офицер и лихо дрался.
И как милы эти фразы, в которых
нет ни
на волос здравого смысла!
Однажды, проходя по плотине, я услыхал за собою торопливые шаги и, оглянувшись, увидел Соколову. Она куда-то быстро бежала, с сбившимся платком и растрепанными
волосами. Заметив, что, кроме меня, никого
нет на плотине, я остановился с некоторым недоумением.
Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Дa вздумал однажды
на Бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что
волосы из носу шибко росли…»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им все покажи.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но
нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух;
волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся
на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Верочка снова откинула назад
волосы, наклонилась к афишке и прочла с особенным жаром: «Гуттаперчевый мальчик. Воздушные упражнения
на конце шеста вышиною в шесть аршин!..»
Нет, душечка тетя, это уж ты нам расскажешь!.. Это уж расскажешь!.. Какой же это мальчик? Он настоящий? живой?.. Что такое: гуттаперчевый?
Вы посмотрите
на Евстигнея, в нем, кажется, двух капель крови
нет, а живет себе,
на восьмой десяток перевалило, зубы все целы,
волосы недавно начали седеть и, наверное, доживет до ста лет.
— А вот и
нет, Капинет Петрович, — отозвался Евстигней, очень ветхий старик, с каким-то восковым, точно выцветшим лицом. — Я в карауле
на фабрике тридцать пять лет выслужил,
волоса не прокараулил…
Сюда переезжают
на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом и потому осудившие себя здесь почти
на всю жизнь; выслужившиеся кухарки, толкающиеся целый день
на рынках, болтающие вздор с мужиком в мелочной лавочке и забирающие каждый день
на пять копеек кофию да
на четыре сахару, и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный, — людей, которые с своим платьем, лицом,
волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда
нет на небе ни бури, ни солнца, а бывает просто ни се ни то: сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов.
И это верно — нехорош был поп
на своём месте: лицо курносое, чёрное, словно порохом опалено, рот широкий, беззубый, борода трёпаная,
волосом — жидок, со лба — лысина, руки длинные. Голос имел хриплый и задыхался, будто не по силе ношу нёс. Жаден был и всегда сердит, потому — многосемейный, а село бедное, зе́мли у крестьян плохие, промыслов
нет никаких.
Злой ноябрьский ветер, налетая
на него, трепал жидкие
волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что
на этом человеке
нет штанов.
—
Нет! — отвечала Маша и нагнулась, как бы желая рассмотреть поближе узор; узкая золотая полоска света легла ей
на волосы, —
нет… но…
Ну,
нет того сна лютее, как отец с матерью приснятся. Ничего будто со мною не бывало — ни тюрьмы, ни Соколиного острова, ни этого кордону. Лежу будто в горенке родительской, и мать мне
волосы чешет и гладит. А
на столе свечка стоит, и за столом сидит отец, очки у него надеты, и старинную книгу читает. Начетчик был. А мать будто песню поет.
«Боже мой! Да неужели правда то, что я читал в житиях, что дьявол принимает вид женщины… Да, это голос женщины. И голос нежный, робкий и милый! Тьфу! — он плюнул. —
Нет, мне кажется», — сказал он и отошел к углу, перед которым стоял аналойчик, и опустился
на колена тем привычным правильным движением, в котором, в движении в самом, он находил утешение и удовольствие. Он опустился,
волосы повисли ему
на лицо, и прижал оголявшийся уже лоб к сырой, холодной полосушке. (В полу дуло.)
Глупец, кто верит женским обещаньям,
А пуще женской скромности — да, да!
Не всё ль равно
на нитку привязать
Медведя и надеяться, что он
Не перервет ее, чтобы уйти;
Невольно проболтается язык твой…
Нет, я теперь в таком уж положеньи,
Что предо мною смерть или победа
На волосе висят… а так как верно
Я изберу победу, а не смерть,
То все твои мольбы напрасны,
Эмилия…
Ушел! — и деньги взял, и сына взял,
Оставил с мрачною угрозой!.. о творец!
О бог Ерусалима! — я терпел —
Но я отец! — Дочь лишена рассудка,
Сын
на краю позорныя могилы,
Имение потеряно… о боже! боже!
Нет! Аврааму было легче самому
На Исаака нож поднять… чем мне!..
Рвись сердце! рвись! прошу тебя — и вы
Долой густые
волосы, чтоб гром
Небес разил открытое чело!
Ехал я в первом классе, но там сидят по трое
на одном диване, двойных рам
нет, наружная дверь отворяется прямо в купе, — и я чувствовал себя, как в колодках, стиснутым, брошенным, жалким, и ноги страшно зябли, и, в то же время, то и дело приходило
на память, как обольстительна она была сегодня в своей блузе и с распущенными
волосами, и такая сильная ревность вдруг овладевала мной, что я вскакивал от душевной боли, и соседи мои смотрели
на меня с удивлением и даже страхом.
Никто не мог знать, ночевал он где-нибудь или
нет;
на другой только день каким-то глупым инстинктом зашел он
на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрепанными
волосами, с признаками безумия
на лице.