Неточные совпадения
Они были на другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и
начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась
гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
Анисья входила, и
гроза всегда разрешалась простым объяснением. И сам Захар, чуть
начинали проскакивать в речи Обломова «жалкие слова», предлагал ему позвать Анисью.
Он видел, что собирается
гроза, и
начал метаться в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под себя ноги и клал церемонно шляпу на колени или вдруг вскакивал, подходил к окну и высовывался из него почти до колен.
Часов в 8 вечера на западе
начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром. Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь в другой стороне. Потом все опять погружалось в глубокий мрак. Стрелки
начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога оказалась напрасной.
Гроза прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли на горизонте.
Уже глубокой ночью
гроза как будто
начала смиряться, раскаты уносились вдаль, и только ровный ливень один шумел по крышам…
В конце концов старик
начал просто бояться неизвестной, но неминуемой
грозы, похудел, осунулся и сделался крайне раздражительным и недоверчивым.
На дворе был в
начале десятый час утра. День стоял суровый: ни
грозою, ни дождем не пахло, и туч на небе не было, но кругом все было серо и тянуло холодом. Народ говорил, что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
— Слышали мы, сударь, это, —
начал отвечать атаман, — сказывали, что бабенка какая-то болтает это, — и в остроге, говорят, она содержится за то; но не помним мы как-то того, — хаживали точно что к нам из разных селений женщины: которую
грозой, а которую и деньгами к себе мы прилучали, но чтобы Елизавета Петрова какая была, — не помним.
А что сбылось из всего того, на что я надеялся? И теперь, когда уже на жизнь мою
начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более свежего, более дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней
грозе?
С того и пошло; и капитал расти и усердное пьянство, и месяца не прошло, как я вижу, что это хорошо: обвешался весь бляхами и коновальскою сбруею и
начал ходить с ярмарки на ярмарку и везде бедных людей руководствую и собираю себе достаток и все магарычи пью; а между тем стал я для всех барышников-цыганов все равно что божия
гроза, и узнал стороною, что они собираются меня бить.
Впрочем, больше всех
гроза разразилась над Экзархатовым, который крепился было месяца четыре, но, получив январское жалованье, не вытерпел и выпил; домой пришел, однако, тихий и спокойный; но жена, по обыкновению, все-таки
начала его бранить и стращать, что пойдет к новому смотрителю жаловаться.
Июнь переваливает за вторую половину. Лагерная жизнь
начинает становиться тяжелой для юнкеров. Стоят неподвижные, удручающе жаркие дни. По ночам непрестанные зарницы молчаливыми голубыми молниями бегают по черным небесам над Ходынским полем. Нет покоя ни днем, ни ночью от тоскливой истомы. Души и тела жаждут
грозы с проливным дождем.
Вот, как
гроза поунялась, боярыня вылезла из колымаги, подошла к старухе и
начала с нею говорить шепотом.
Эта черта чрезвычайно выразительно проявляется в «
Грозе», в сцене Кабановой с детьми, когда она, в ответ на покорное замечание сына: «Могу ли я, маменька, вас ослушаться», возражает: «Не очень-то нынче старших-то уважают!» — и затем
начинает пилить сына и невестку, так что душу вытягивает у постороннего зрителя.
— Пожалуй, переждем, — сказал Рославлев. — Кажется,
гроза начинает утихать.
Это производилось очень медленно, а
гроза быстро
начала приближаться.
— Как жаль, что вы так боитесь грома! —
начал я, когда
гроза утихла и небо стало понемножку светлеть и разъясниваться.
Нет, лучше бежать. Но вопрос: куда бежать? Желал бы я быть «птичкой вольной», как говорит Катерина в «
Грозе» у Островского, да ведь Грацианов, того гляди, и канарейку слопает! А кроме как «птички вольной», у меня и воображения не хватает, кем бы другим быть пожелать. Ежели конем степным, так Грацианов заарканит и
начнет под верх муштровать. Ежели буй-туром, так Грацианов будет для бифштексов воспитывать. Но, что всего замечательнее, животным еще все-таки вообразить себя можно, но человеком — никогда!
Мотька хоть и ругалась с Мишкой, но это было только одной формой и делалось для видимости. В сущности Мотька сразу отмякла и больше не подводила Мишку под генеральскую
грозу, а даже предупреждала, когда генеральша «в нервах». Мишка вел свою политику и не показывал вида, что замечает что-нибудь Савелий настолько увлекся начатой игрой, что уже
начал стесняться Мишки и больше отмалчивался, когда тот что-нибудь расспрашивал.
Агишин. Полнота, избыток сил! Вы, как роскошная весенняя природа, которая после ясной погоды вдруг хмуриться
начинает; нужна
гроза, хоть небольшая, чтобы разрядить накопившееся электричество.
Люблю
грозу в
начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Она показала мне прелестные зубы. Я сел рядом с ней на стул и рассказал ей о том, как неожиданно встретилась на нашем пути
гроза. Начался разговор о погоде —
начале всех
начал. Пока мы с ней беседовали, Митька уже успел два раза поднести графу водки и неразлучной с ней воды… Пользуясь тем, что я на него не смотрю, граф после обеих рюмок сладко поморщился и покачал головой.
— Вы, когда входили сюда в комнату, — сказал я Оленьке, — пели «Люблю
грозу в
начале мая». Разве эти стихи переложены на песню?
Вот он и стал пытать, не будут ли мертвые лягушки двигать ногами и от воздушного электричества. Для этого он взял лягушек, снял с них шкуру, отрезал головы и передние лапы и подвесил их медными крючками к крыше под железный желоб. Он думал, что когда найдет
гроза и в воздухе будет много электричества, то через медную проволоку электричество пройдет в лягушек, и они
начнут шевелиться.
Страшная
гроза, спалившая Кромсаев двор, оживила наш воздух. Предчувствовалось уже в те дни, что голоду наступает конец и близятся «времена отрады». Городские жители
начинали вспоминать о своих деревенских друзьях и родственниках и посещать их. Мы снова входили в общение с миром.
— И Полояров с наслаждением
начинает желать, чтобы над всеми этими «Искрами», над всеми газетами, над всеми Фрумкиными вдруг стряслась бы такая беда, такая
гроза, чтобы слова про него некому было пикнуть.
Вечер наволок густые тучи, в которых без
грозы разыгрывалась молния. Под мраком их отправился русский отряд через горы и леса к Сагницу, до которого надо было сделать близ сорока верст. Уже орлы северные, узнав свои силы, расправили крылья и
начинали летать по-орлиному. Оставим их на время, чтобы ознакомить читателя с лицом, еще мало ему известным.
„Гром не грянет — мужик не перекрестится“, а это известие было положительно громом для Воскресенского и Глаши, оно не только ошеломило их, но как и в природе,
грозою очищается воздух, так и на них этот жизненный гром произвел просветляющее впечатление. Они как-то вдруг поняли, что грозная домоправительница выжидала именно этого отъезда, чтобы
начать с ними должную расправу.
Спокойствие и твердость, с которою она говорила, предвещали благоприятную и скорую развязку допросам.
Гроза, собравшаяся на лице обер-гофкомиссара,
начала расходиться. Он дал знак Языку рукою, этот понял и вышел. Тогда цыганка сказала с твердостью...
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские
начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские
начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и
грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.