Неточные совпадения
Агафья Михайловна вышла на цыпочках; няня спустила стору,
выгнала мух из-под кисейного полога кроватки и шершня, бившегося о стекла рамы, и села, махая березовою вянущею веткой над
матерью и ребенком.
За что же ты, Пречистая Божья
Матерь, за какие грехи, за какие тяжкие преступления так неумолимо и беспощадно
гонишь меня?
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом,
выгнала из дома
мать и бабушку и что
мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Оно усилилось после слов
матери, подсказавших ему, что красоту Алины можно понимать как наказание, которое мешает ей жить,
гонит почти каждые пять минут к зеркалу и заставляет девушку смотреть на всех людей как на зеркала.
— Петровна у меня вместо
матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и
выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной
матери!» Хотела я ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так
гнал лошадей, что я всю дорогу дрожала от страху.
Возопила
мать со птенцами,
выгнал сирот из дому, и не по злобе токмо, а и сам не знает иной раз человек, по какому побуждению стоит на своем.
Тогда молчавший до этого сын вступился за убийцу и напал на свою
мать, довольно грубо доказывая ей, что офицер не мог поступить иначе, что иначе его судом офицеров
выгнали бы из полка.
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его
мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители
выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
А маменька говорит: жених-то глупый!» «А уж маменька как за женихом-то ухаживает!» «А маменька говорит: сестрица ловко жениха поймала!» «А маменька говорит: я хитра, а Верочка хитрее меня!» «А маменька говорит: мы женихову-то
мать из дому
выгоним», и так дальше.
Бедные
матери, скрывающие, как позор, следы любви, как грубо и безжалостно
гонит их мир и
гонит в то время, когда женщине так нужен покой и привет, дико отравляя ей те незаменимые минуты полноты, в которые жизнь, слабея, склоняется под избытком счастия…
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его
гонят на улицу, голодная
мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
— Не отпирайся… Обещал прислать за нами лошадей через две недели, а я прожила целых шесть, пока не догадалась сама выехать. Надо же куда-нибудь деваться с ребятишками… Хорошо, что еще отец с
матерью живы и не
выгонят на улицу.
Несмотря на то, что я учился сносно, мне скоро было сказано, что меня
выгонят из школы за недостойное поведение. Я приуныл, — это грозило мне великими неприятностями:
мать, становясь всё более раздражительной, всё чаще поколачивала меня.
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя
мать потащила ее куда-то, взяв в охапку; веселая рябая нянька Евгенья
выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
Бошняк пишет, что ему не раз случалось видеть, как сын колотит и
выгоняет из дому родную
мать, и никто не смел сказать ему слова.
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова,
гнала спать в сени, даже почти не кормила.
— Какое тут прежнее! — воскликнул Ганя. — Прежнее! Нет, уж тут черт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик до бешенства стал доходить…
мать ревет. Ей-богу, Варя, как хочешь, я его
выгоню из дому или… или сам от вас выйду, — прибавил он, вероятно вспомнив, что нельзя же
выгонять людей из чужого дома.
— Какой тебе выдел, полоумная башка?..
Выгоню на улицу в чем
мать родила, вот и выдел тебе. По миру пойдешь с ребятами…
Мать простила, но со всем тем
выгнала вон из нашей комнаты свою любимую приданую женщину и не позволила ей показываться на глаза, пока ее не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда не слушал рассказов слуг и не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение в справедливости слов
матери не входило мне в голову.
— Ну, нет! не ожидала я этого от тебя! что ж, в самом деле,
выгоняйте мать! И поделом старой дуре! поделом ей за то, что себе, на старость лет, ничего не припасала, а все детям да детям откладывала! пускай с сумой по дворам таскается!
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о
матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают, в тюрьмы идут и в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, — идут семь верст из города к нам. Кто их
гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Этих дум не
выгонишь из головы! — тихо сказала
мать. — Страшно это — суд! Как начнут все разбирать да взвешивать! Очень страшно! Не наказание страшно, а — суд. Не умею я этого сказать…
«Ах ты, — думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее татарин не то что мою душу, а отца и
мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но и это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы
гонит на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах, как и первый статуй, и говорит...
Выгнать ее, не то,
мать моя, я тебя в острог навек упрячу.
И-й-эх, моя березынька, дороженька моя…
И-й-эх, ты,
мать Расеюшка, хресьянская земля…
Да э-эх, Ракчеив наш, Ракчеив-генерал,
На тую ль на дороженьку… хресьян
выгонял…
Да й-э-э-эх…
— Ага!.. Одобряю вполне эту немецкую одну добрую
мать, которой мешают только ревматизмы
выгнать тебя в три шеи. А что же папахен?
По ее соображениям, это был хороший и верный метод обезличить кроткого мужа, насколько нужно, чтобы распоряжаться по собственному усмотрению, и в то же время довести свою
мать до совершенной остылицы мужу и в удобную минуту немножко поптстить его, так, чтобы не она, а он бы
выгнал матроску и Викторинушку из дома.
Желая избавиться от скучных просьб и слез, он велел сказать, что никак не может принять ее сегодня и просит пожаловать в другое время; но как такой отказ был уже не первый, то
мать приготовила письмо, в котором написала, «что это последнее ее посещение, что если он ее не примет, то она не выйдет из его приемной, покуда ее не
выгонят, и что, верно, он не поступит так жестоко с несчастной
матерью».
—
Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г. главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска дитяти, разлученного с семейством, превратилась в болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г. главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему не принадлежащую, который хотел
выгнать ее из больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный, не может быть судьей в этом деле».
—
Гони его к чертовой
матери, — монотонно сказал Персиков и смахнул карточку под стол.
— Боже мой, — вспоминала
мать, обращаясь к своей горничной Пелагее. — Поличка, да ведь я слышала над головою шум и окликала тебя, говоря: «тут кошка,
выгони ее». А ты проговорила: «никого нет», — и легла снова.
— Дети должны кормить стариков, поить… чти отца твоего и
мать, — говорил Яков с раздражением, — а она, невестка-то,
выгнала свекра из цобственного дома. Старику ни поесть, ни попить — куда пойдет? Третий день не евши.
— У меня здесь подружка — хорошая девица, чистая, богатой семьи… ой, как трудно ей, знал бы ты! Вот и ей бы тоже забеременеть: когда её
выгонят за это — она бы к
матери крёстной ушла.
— Ребёночка хочу… Как беременна-то буду,
выгонят меня! Нужно мне младенца; если первый помер — другого хочу родить, и уж не позволю отнять его, ограбить душу мою! Милости и помощи прошу я, добрый человек, помоги силой твоей, вороти мне отнятое у меня… Поверь, Христа ради, —
мать я, а не блудница, не греха хочу, а сына; не забавы — рождения!
— А когда знаешь, что никогда не выплатим, то незачем и стучать по ночам, безбожный человек! Старую
мать у меня в могилу
гонишь.
— А какой ее бес, Галю, в могилу
гонит? Если бы ты только захотела, я бы твоей
матери старость успокоил!
Перед Рождеством Сашку
выгнали из гимназии, и, когда
мать стала бить его, он укусил ее за палец. Это дало ему свободу, и он бросил умываться по утрам, бегал целый день с ребятами, и бил их, и боялся одного голода, так как
мать перестала совсем кормить его, и только отец прятал для него хлеб и картошку.
Мать моя имела к ним непреодолимое отвращение, и я хотел уже сказать, чтобы она вышла, покуда мы
выгоним незванную гостью.
После долгого совещания с Евпраксией Аксинья Захаровна решила
гнать Пантелея на тройке обратно в Комаров и спросить уставницу
мать Аркадию, кому в обители за матушку богомольствуют, а с тех пор на всякий случай читать каноны Иоанну Предтече, скорому помощнику от головной боли, да преподобному Марою, целителю трясавичной болезни.
И лекаря-то выписала поганить нечестивым лекарством святую душеньку, и власть-то забрала в обители непомерную, такую власть, что даже ключницу,
мать Софию, из игуменских келий
выгнала, не уважа того, что пятнадцать годов она в ключах при матушке ходила, а сама Марья Гавриловна без году неделя в обители живет, да и то особым хозяйством…
Ему было жаль плачущую
мать и сестру, и в то же время ему сильно хотелось
выгнать их из комнаты: они мешали ему вздремнуть, всхрапнуть…
И
выгнала. Добродушная
мать Виринея позвала было посланного к себе в келарню угостить как следует, но
мать Аркадия и того не допустила. Досталось от нее и Виринее и всем подначальным матери-келарю послушницам. Так расходилась дебелая старица, что еще долго по уходе из обители несолоно хлебавшего посланца не вдруг успокоилась. И отчитала ж Аркадия Патапа Максимыча, думать надо, что долго и много икалось ему.
Живет она с маленькой дочкой и старухой
матерью у Бубликова, все, что было, распродала, он ее
гонит из комнаты, что не платит.
Какая сила деньги — она теперь хорошо знала. В ее теперешнем положении свой капитал, хотя бы и маленький, ох, как пригодится! Ведь она никаких прав не имеет на Васю. Он может ее
выгнать, когда ему вздумается. У
матери остались, правда, дом с мельницей, но она отдала их в аренду… не Бог знает какую. Тысячу рублей, вряд ли больше.
Матери и самой надо прожить.
Семья у купца была небольшая: хозяйка, старуха
мать, старший сын женатый, простого воспитания, с отцом в деле был, и другой сын — ученый, кончил в гимназии и был в университете, да оттуда
выгнали, и он жил дома, да еще дочь — девушка гимназистка.
— Да, я не приняла бы его, потому что я… я не смогу простить ему никогда! И если бы он меня не
выгнал из того дома, где, к моему несчастью, родила меня
мать, я бы сама ушла… Я никогда в жизни не переступлю порога дома Петра Иннокентьевича Толстых.
Горячка или, как ее называла
мать Агния, огневица засела, по утверждению той же Агнии-целительницы, в костях и
выгнать ее было затруднительно.
«Как же теперь отказала? Ни с того, ни с сего! Может в самом деле разлюбила, увлекшись Князевым? Не может быть! —
гнал он от себя эту мысль. — Она бы вчера сказала мне об этом! Зачем же она согласилась принять мою
мать?»
— Люблю-то я тебя, Ксюшенька, как
мать родная… Только не говори ты мне об этом, не расстраивай сердце мое. И дядя и братцы есть у тебя. Коли отдают они тебя на погибель, их дело, родное, да хозяйское, не мне, холопке, перечить им в чем-либо. Только бы
выгнала я в три шеи Ермака и из хором и с земли…