Неточные совпадения
— Я любила его, и он любил меня; но его
мать не хотела, и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не думали, что у меня тоже был
роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
Вронский никогда не знал семейной жизни.
Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много
романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
Вожеватов. Да в чем моя близость! Лишний стаканчик шампанского потихоньку от
матери иногда налью, песенку выучу,
романы вожу, которые девушкам читать не дают.
— Ему не более пятидесяти, — вслух размышляла
мать. — Он был веселый, танцор, балагур. И вдруг ушел в народ, к сектантам. Кажется, у него был неудачный
роман.
«Эту школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим.
Мать, выпив чашку чая, незаметно ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно быть, очень жгучих. Алина смешно рассказывала драматический
роман какой-то гимназистки, которая влюбилась в интеллигентного переплетчика.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо
матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей
роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Он сел в кресло, где сидела
мать, взял желтенькую французскую книжку,
роман Мопассана «Сильна, как смерть», хлопнул ею по колену и погрузился в поток беспорядочных дум.
— Петровна у меня вместо
матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился
роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
—
Мать всех пороков, хотите вы сказать, — перебил Марк, — запишите это в свой
роман и продайте… И ново, и умно…
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и
мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал
романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему все острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои
романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой. А Котик играет на рояле каждый день, часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает с
матерью в Крым. Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит...
Сверх французских
романов, у моей
матери были
романы Лафонтена, комедии Коцебу, — я их читал раза по два.
— Да, как слепые… Потом Егор спросил у Петра, видит ли он во сне
мать? Петр говорит: «не вижу». И тот тоже не видит. А другой слепец,
Роман, видит во сне свою
мать молодою, хотя она уже старая…
— Дома, все,
мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и
матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два
романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Однако, надо сказать, что для этого парня, вообще очень невоздержанного насчет легких случайных
романов, существовали особенные твердые моральные запреты, всосанные с молоком матери-грузинки, священные адаты относительно жены друга.
Я заглядывал также в
романы, которые особенно любила читать Александра Ивановна; они воспламеняли мое участие и любопытство, но
мать не позволяла мне читать их, и я пробегал некоторые страницы только украдкой, потихоньку, в чем, однако, признавался
матери и за что она очень снисходительно меня журила.
Прасковья Ивановна, еще ребенком выданная замуж родными своей
матери за страшного злодея, испытав действительно все ужасы, какие мы знаем из старых
романов и французских мелодрам, уже двадцать лет жила вдовою.
Я вздрогнул. Завязка целого
романа так и блеснула в моем воображении. Эта бедная женщина, умирающая в подвале у гробовщика, сиротка дочь ее, навещавшая изредка дедушку, проклявшего ее
мать; обезумевший чудак старик, умирающий в кондитерской после смерти своей собаки!..
— Удивительно, неописанно хорошо!.. — подхватила Миропа Дмитриевна. — И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо сказали, что тут какой-нибудь
роман, потому что у дочери, тоже как и у
матери, лицо очень печальное, точно она всю ночь плакала.
Она выучилась рисовать, чтобы рисовать портреты
матери, она с захватывающим интересом читала старые повести и
романы, где изображался быт того времени, когда жила ее
мать, та обстановка, в которой проходили ее молодые годы.
…Меня особенно сводило с ума отношение к женщине; начитавшись
романов, я смотрел на женщину, как на самое лучшее и значительное в жизни. В этом утверждали меня бабушка, ее рассказы о Богородице и Василисе Премудрой, несчастная прачка Наталья и те сотни, тысячи замеченных мною взглядов, улыбок, которыми женщины,
матери жизни, украшают ее, эту жизнь, бедную радостями, бедную любовью.
Через неделю я рассказал Пепке, что благодаря проискам немецкой
матери мой
роман кончился и что в довершение всего явился какой-то двоюродный брат — студент из дерптских буршей.
Эта встреча отравила мне остальную часть дня, потому что Пепко не хотел отставать от нас со своей дамой и довел свою дерзость до того, что забрался на дачу к Глазковым и выкупил свое вторжение какой-то лестью одной доброй
матери без слов. Последняя вообще благоволила к нему и оказывала некоторые знаки внимания. А мне нельзя было даже переговорить с Александрой Васильевной наедине, чтоб досказать конец моего
романа.
— Я, — говорит, — тебе, дураку, счастья хочу, а ты нос воротишь. Теперь ты один, как медведь в берлоге, и заехать к тебе не весело… Сыпьте ж ему, дураку, пока не скажет: довольно!.. А ты, Опанас, ступай себе к чертовой
матери. Тебя, говорит, к обеду не звали, так сам за стол не садись, а то видишь, какое
Роману угощенье? Тебе как бы того же не было.
У меня, знаешь, батько с
матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник
Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор в лесу и остался.
Особенно
роман «Франчичико Петрочио» и «Приключения Ильи Бенделя», как глупым содержанием, так и нелепым, безграмотным переводом на русский язык, возбуждали сильный смех, который, будучи подстрекаемый живыми и остроумными выходками моей
матери, до того овладевал слушателями, что все буквально валялись от хохота — и чтение надолго прерывалось; но попадались иногда книги, возбуждавшие живое сочувствие, любопытство и даже слезы в своих слушателях.
Иногда от скуки, преимущественно по зимам, устав играть в карты, петь песни и тогдашние романсы, устав слушать сплетни и пересуды, она заставляла себе читать вслух современные
романы и повести, но всегда была недовольна чтецами; одна только
мать моя несколько ей угождала.
— То есть такой
роман, где бы герой не давил ни отца, ни
матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
— Да; так вы представьте себе,
Роман Прокофьич, девять месяцев кряду, каждую ночь, каждую ночь мне все снилось, что меня какой-то маленький ребенок грудью кормит. И что же бы вы думали? родила я Идочку, как раз вот, решительно как две капли воды то самое дитя, что меня кормило… Боже мой! Боже мой! вы не знаете, как я сокрушаюсь о моем счастье! Я такая счастливая, такая счастливая
мать, такие у меня добрые дети, что я боюсь, боюсь… не могу я быть спокойна. Ах, не могу быть спокойна!
У вас была худая
мать, Истомин, худая
мать; она дурно вас воспитала, дурно, дурно воспитала! — докончила Ида, и, чего бы, кажется, никак нельзя было от нее ожидать, она с этим словом вдруг сердито стукнула концом своего белого пальца в красивый лоб
Романа Прокофьича.
Весьма естественно, что Мари, имея в виду такого рода исключительные заботы со стороны
матери, сидела очень спокойно в зале и читала какой-то
роман.
Скоро отдали Леону ключ от желтого шкапа, в котором хранилась библиотека покойной его
матери и где на двух полках стояли
романы, а на третьей несколько духовных книг: важная эпоха в образовании его ума и сердца!
Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-Чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда
матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное.
Итак, герой наш спит, приятный сон,
Покойна ночь, а вы, читатель милый,
Пожалуйте, — иначе принужден
Я буду удержать вас силой…
Роман, вперед!.. Не úдет? — Ну, так он
Пойдет назад. Герой наш спит покуда,
Хочу я рассказать, кто он, откуда,
Кто
мать его была, и кто отец,
Как он на свет родился, наконец,
Как он попал в позорную обитель,
Кто был его лакей и кто учитель.
Начинается как глава настольного
романа всех наших бабушек и
матерей — «Jane Eyre» — Тайна красной комнаты.
Она не спешила заводить разговор о
матери, о доме, о своем
романе с Власичем; она не оправдывалась, не говорила, что гражданский брак лучше церковного, не волновалась и покойно задумалась над историей Оливьера…
В Валерииной комнате мною, до семи лет, тайком, рывком, с оглядкой и ослышкой на
мать, были прочитаны «Евгений Онегин», «Мазепа», «Русалка», «Барышня-Крестьянка», «Цыганы» — и первый
роман моей жизни — «Anais».
Родителей своих я видел мало;
Отец был занят; братьев и сестер
Я не знавал;
мать много выезжала;
Ворчали вечно тетки; с ранних пор
Привык один бродить я в зал из зала
И населять мечтами их простор.
Так подвиги, достойные
романа,
Воображать себе я начал рано.
Это именнно чувствовал и провозгласил наш прозорливец «матери-земли» Φ. Μ. Достоевский в словах своих: «Богородица мать-сыра земля есть, и великая в том заключается для человека радость» [Цитируются (не вполне точно) слова Хромоножки из
романа Φ. Μ. Достоевского «Бесы» (Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Л., 1974.
Для самого Толстого смысл
романа как будто сводится к следующему разговору светской старухи,
матери Вронского, с Кознышевым...
— Нет, постой, — продолжал доктор. — Это не
роман, а дело серьезное. Но если, друг мой Сашенька, взвесить, как ужасно пред совестью и пред честными людьми это ребячье легкомыслие, которое ничем нельзя оправдать и от которого теперь плачут столько
матерей и томятся столько юношей, то…
Я лежал в постели, пользуясь безотходным вниманием
матери и Христи, которые поочередно не оставляли меня ни на минуту, — и в это-то время, освобожденный от всяких сторонних дум и забот, я имел полную возможность анализировать взаимные отношения этих двух женщин и уяснить себе Христин
роман, на который натолкнулся в первое время моего приезда и о котором позабыл в жару рассказа о своих ученых успехах.
Мне захотелось по пути повидаться с этой милой"подружкой", которая позднее послужила мне моделью в
романе"Дельцы"(а после ее самоубийства уже взрослой девушкой я посвятил ее памяти рассказ"По-русски", в виде исповеди
матери).
Сняв очерки с
матери и дочери и описав обстоятельства, в каких они находились, обрисуем и других членов придворного гельметского штата, играющих более или менее важную ролю в нашем
романе.
Случайная встреча с Верой Семеновной Усовой, роль, которую Николай Герасимович сыграл относительно этой девочки-ребенка на вечере у ее
матери, плохо скрытое едва вышедшей из подростка девочкой увлечение им, ее спасителем от этих наглых светских хлыщей разного возраста — все это создало в уме Савина целую перспективу нового
романа, героиня которого была наделена им всеми возможными и невозможными для женщины качествами.
Уже с неделю, как в петербургских великосветских гостиных стал циркулировать упорный слух о каком-то домашнем
романе двадцатилетнего князя Виктора Гарина, готовившегося к поступлению юнкером в один из фешенебельных гвардейских полков, с камеристкой его
матери.
Он надеялся, что этот «мировой» и, по преимуществу «дамский» город волнами блонд и кружев, грудами изящных тканей, драгоценностей, всем тем «дамским счастьем», которое так реально и так увлекательно описано Эмилем Золя в
романе под этим названием, охватит все чувства молодой женщины, заставит забыть ее, хотя бы временно, обещанное им свидание с дорогой
матерью, образ которой все неотступнее и неотступнее начинал преследовать Ирену.
Воображение Ирены после виденного ею странного сна, разговора с
матерью и встречи с князем Облонским построило целый
роман.
Дом имеет множество входов и выходов, и ревнивые мужья и жены, как и строгие отцы и
матери, и чересчур наблюдательные братцы положительно могут потеряться в этом лабиринте коридоров и переходов, среди этих безмолвных стен, за которыми происходят интересующие их
романы.
Рано лишившись
матери, отдалившись, вследствие детской ревности, от отца, она ушла в самое себя и зажила сперва детским воображением, извращенным в добавок ранним чтением книг из библиотеки ее отца, предоставленной всецело в ее распоряжение и состоявшей в переводных и оригинальных французских
романов, сочинений французских философов и тому подобной умственной пищи наших бар тридцатых годов.