Неточные совпадения
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом
в его
кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное
в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров,
лежала,
в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал
в таком смятении, что зубы его стучали.
В его
кабинете всегда
лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года.
Через трое суток он был дома, кончив деловой день,
лежал на диване
в кабинете, дожидаясь, когда стемнеет и он пойдет к Никоновой. Варвара уехала на дачу, к знакомым. Пришла горничная и сказала, что его спрашивает Гогин.
Знакомый, уютный
кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил,
лежали пухлые, как подушки, «дела»
в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
— Ты здоров? Не
лежишь? Что с тобой? — бегло спросила она, не снимая ни салопа, ни шляпки и оглядывая его с ног до головы, когда они вошли
в кабинет.
Когда он был дома — а он был почти всегда дома, — он все
лежал, и все постоянно
в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней,
кабинетом и приемной.
Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах
в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.
Согрешив, они тотчас покаялись. Он с остроумием рассказывал мне, что рыдал на плече Макара Ивановича, которого нарочно призвал для сего случая
в кабинет, а она — она
в то время
лежала где-то
в забытьи,
в своей дворовой клетушке…
Убийца соскакивает вниз из предосторожности, чтоб убедиться, жив или нет свидетель, а между тем только что оставил
в кабинете убитого им отца своего, по свидетельству самого же обвинителя, колоссальную на себя улику
в виде разорванного пакета, на котором было написано, что
в нем
лежали три тысячи.
Велел он позвать меня
в кабинет, а у самого ножка болит, так изволит
лежать на софе.
Выписка его была обязательна для чиновников, поэтому целые горы «Вестника»
лежали у отца
в кабинете, но кажется, что мой старший брат и я были его единственными и то не особенно усердными читателями.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто
в доме ни на минуту не мог забыть о том, что
в отцовском
кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Больной обыкновенно
лежал в своем
кабинете на широком клеенчатом диване и бессмысленно смотрел куда-нибудь
в одну точку.
Память вернулась только ночью, когда доктор
лежал у себя
в кабинете и мучился бессонницей.
Вечером Галактион поехал к Стабровскому. Старик действительно был не совсем здоров и
лежал у себя
в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька и читала вслух какую-то книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону руку, проговорил всего одно слово.
Только один старик Бахарев часто вздыхал и ворочался,
лежа на мягком диване
в кабинете Гловацкого.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться
в городе; к тому же, он часто бывал
в таком мрачном расположении духа, что бегал от всякого сообщества. Недобрые люди рассказывали, что он
в такие полосы пил мертвую и
лежал ниц на продавленном диване
в своем
кабинете.
Вбежав
в кабинет, она сразу от неожиданности упала на пол и,
лежа на спине, расхохоталась так искренно, что и все остальные расхохотались.
В это время
в кабинет вошел Симеон с подносом, на котором стояли два бокала с игристым золотым вином и
лежала большая визитная карточка.
Любку страшно морил сон, слипались глаза, и она с усилием таращила их, чтобы не заснуть, а на губах
лежала та же наивная, детская, усталая улыбка, которую Лихонин заметил еще и там,
в кабинете. И из одного угла ее рта слегка тянулась слюна.
На подъезде картинно
лежали два датских дога; на звонок из передней, как вспугнутый вальдшнеп, оторопело выбегал
в серой официальной куртке дежурный лесообъездчик; на лестнице тянулся мягкий ковер;
кабинет хозяина был убран на охотничий манер, с целым арсеналом оружия, с лосиными и оленьими рогами, с чучелами соколов и громадной медвежьей шкурой на полу.
Прародитель,
лежа в проказе на гноище, у ворот города, который видел его могущество, богатство и силу, наверное, не страдал так сильно, как страдал Имярек, прикованный недугом к покойному креслу, перед письменным столом,
в теплом
кабинете. Другие времена, другие нравы, другие песни.
— Гм! — больше простонал он и, переведя дыханье, прошел
в свой
кабинет. Там действительно на столе
лежала записка от Полины. Она писала...
— Отчего это Полина не вздумает подарить мне на память любви колечко, которое
лежит у ней
в шкапу
в кабинете; солитер с крупную горошину; за него решительно можно помнить всю жизнь всякую женщину, хоть бы у ней не было даже ни одного ребра.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие,
в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам
в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало,
в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули
в его воображении
в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана,
в котором
лежало это милое для него письмо.
Раз вечером Катрин была больна и
лежала у себя
в спальне, а Ченцов
в своем
кабинете пил шампанское и играл с Тулузовым
в шашки.
Та прямо пробралась
в кабинет Аггея Никитича, где он
лежал почти
в забытьи.
— Он всякое утро проскомидию у себя
в кабинете служит, а потом нам по кусочку просвиры дает… черствой-пречерствой! Только мы однажды с ним штуку сделали: подсмотрели, где у него просвиры
лежат, надрезали
в просвире дно, вынули мякиш да чухонского масла и положили!..
По выходе его Софья Николавна
в ту же минуту вошла
в кабинет к отцу: он
лежал с закрытыми глазами, лицо его выражало утомление и вместе душевное страдание.
— Никак нет-с, — отвечает, — они после послеобеденного вставанья на диване
в кабинете лежат, дыню кушают. Велел доложить, а сам вступаю
в залу.
— Диоген не нуждался
в кабинете и
в теплом помещении; там и без того жарко.
Лежи себе
в бочке да кушай апельсины и оливки. А доведись ему
в России жить, так он не то что
в декабре, а
в мае запросился бы
в комнату. Небось скрючило бы от холода.
Кабинет Иванова. Письменный стол, на котором
в беспорядке
лежат бумаги, книги, казенные пакеты, безделушки, револьверы; возле бумаг лампа, графин с водкой, тарелка с селедкой, куски хлеба и огурцы. На стенах ландкарты, картины, ружья, пистолеты, серпы, нагайки и проч. — Полдень.
В кабинете камердинер увидал, что князь
лежал распростертым на канапе; кровь била у него фонтаном изо рта;
в правой и как-то судорожно согнутой руке он держал пистолет.
— Было один раз, — не скрыл Долгов. — Протоколы у меня обыкновенно
лежали на столе
в кабинете; заболел мой младший ребенок холериной, а около нас была сильная холера; я перепугался, растерялся, схватил первую попавшуюся мне бумагу, намазал на нее горчичник и приставил к желудочку ребенка; бумага эта оказалась протокол!..
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков
в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами
в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух
в кабинете, тихо
лежал красный сноп луча.
В кабинете у него было все готово для каких-то таинственных и опаснейших опытов,
лежала полосами нарезанная бумага для заклейки дверей,
лежали водолазные шлемы с отводными трубками и несколько баллонов, блестящих, как ртуть, с этикеткою «Доброхим, не прикасаться» и рисунком черепа со скрещенными костями.
Ибрагим находился
в кабинете близ самой спальни, где
лежала несчастная графиня.
И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился на нее. Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле нее. Затем ушел к себе через двор. Помню, синий свет горел у меня
в кабинете,
лежал Додерляйн, валялись книги. Я подошел к дивану одетый, лег на него и сейчас же перестал видеть что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.
Было начало второго, когда я вернулся к себе. На столе
в кабинете в пятне света от лампы мирно
лежал раскрытый на странице «Опасности поворота» Додерляйн. С час еще, глотая простывший чай, я сидел над ним, перелистывая страницы. И тут произошла интересная вещь: все прежние темные места сделались совершенно понятными, словно налились светом, и здесь, при свете лампы, ночью,
в глуши, я понял, что значит настоящее знание.
Сапега только посмотрел на нее и вышел
в кабинет, решившись не посылать никого на помощь, а сам между тем сел против зеркала,
в котором видна была та часть гостиной, где
лежала Клеопатра Николаевна, и стал наблюдать, что предпримет она, ожидая тщетно пособия.
Простившись поспешно с хозяином, мы разъехались
в разные стороны; со мной был Писарев; недалеко отъехав, я вспомнил, что забыл у Шаховского
в кабинете нужную мне книгу; я воротился; по обыкновению, никого не нашел
в лакейской, а также и
в зале; заглянул к хозяину
в кабинет и увидел, что он буквально
лежит врастяжку, шепчет молитву и стукается лбом об пол.
У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел
в больницу и все время
лежал у себя
в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению,
в первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и написала она его только затем, чтобы иметь лишний предлог сходить к художнику.
Я прошел
в кабинет. Леонид
лежал на своей кушетке вверх лицом, уже бледный, как мертвец, но
в памяти. Увидев меня, он улыбнулся.
Мужа нашла она
в кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только жена.
В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос. Перед ним
лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена
в ящик стола. Как брал папиросы, так и застыл.
Петр Дмитрич, сердитый и на графа Алексея Петровича, и на гостей, и на самого себя, отводил теперь душу. Он бранил и графа, и гостей, и с досады на самого себя готов был высказывать и проповедовать, что угодно. Проводив гостя, он походил из угла
в угол по гостиной, прошелся по столовой, по коридору, по
кабинету, потом опять по гостиной, и вошел
в спальню. Ольга Михайловна
лежала на спине, укрытая одеялом только по пояс (ей уже казалось жарко), и со злым лицом следила за мухой, которая стучала по потолку.
И, досадуя, что он не объяснился еще с Манюсей и что ему не с кем теперь поговорить о своей любви, он пошел к себе
в кабинет и лег на диван.
В кабинете было темно и тихо.
Лежа и глядя
в потемки, Никитин стал почему-то думать о том, как через два или три года он поедет зачем-нибудь
в Петербург, как Манюся будет провожать его на вокзал и плакать;
в Петербурге он получит от нее длинное письмо,
в котором она будет умолять его скорее вернуться домой. И он напишет ей… Свое письмо начнет так: «Милая моя крыса…»
Если же никого не было дома, то я оставался и ждал, разговаривал с няней, играл с ребенком или же
в кабинете лежал на турецком диване и читал газету, а когда Анна Алексеевна возвращалась, то я встречал ее
в передней, брал от нее все ее покупки, и почему-то всякий раз эти покупки я нес с такою любовью, с таким торжеством, точно мальчик.
Его справедливые и очень смело высказываемые мнения, подаваемые им иногда
в Государственном совете против единогласных решений всех членов, —
в богатом переплете с золотым обрезом, с собственноручною надписью Шишкова: «Золотые голоса Мордвинова», — постоянно
лежали на письменном столе у дяди
в кабинете.
Вокруг на горках и на полу
лежало много книг и тетрадей. Все было
в пыли и беспорядке, как называют и теперь порядок
в кабинете ученого, серьезно занятого делом человека.
Борис Андреич постоял немного на месте и
в большом смущении вернулся
в кабинет. На столе
лежал нумер «Московских ведомостей». Он взял этот нумер, сел и стал глядеть на строки, не только не понимая, что там напечатано, но даже вообще не имея понятия о том, что с ним такое происходило. С четверть часа провел он
в таком положении; но вот сзади его раздался легкий шелест, и он, не оглядываясь, почувствовал, что это вошла Вера.