Неточные совпадения
Городничий. Что, голубчики,
как поживаете?
как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что, много взяли? Вот,
думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли
вы, семь чертей и одна ведьма
вам в зубы, что…
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется
вамСмеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем...
У
вас товар некупленный,
Из
вас на солнце топится
Смола,
как из сосны!»
Опять упали бедные
На дно бездонной пропасти,
Притихли, приубожились,
Легли на животы;
Лежали, думу
думалиИ вдруг запели.
—
Как не
думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того
как узнала
вас. Я только не понимаю,
как он мог в угоду матери забыть
вас и сделать
вас несчастною; у него не было сердца.
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и
думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. —
Как бы я желал знать, о чем
вы тогда
думали. О важном?
— Однако и он, бедняжка, весь в поту, — шопотом сказала Кити, ощупывая ребенка. —
Вы почему же
думаете, что он узнает? — прибавила она, косясь на плутовски,
как ей казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся щечки и на его ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.
— А знаешь, я о тебе
думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у
вас делается в уезде,
как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает
как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
«
Как же я останусь один без нее?» с ужасом
подумал он и взял мелок. — Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у
вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
— Вот именно, — подхватила Бетси, — надо ошибиться и поправиться.
Как вы об этом
думаете? — обратилась она к Анне, которая с чуть заметною твердою улыбкой на губах молча слушала этот разговор.
— Разве
вы не знаете, что
вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу
вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу
думать о
вас и о себе отдельно.
Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для
вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья,
какого счастья!.. Разве оно не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
— Да, вот
вам кажется! А
как она в самом деле влюбится, а он столько же
думает жениться,
как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот,
как сделаем несчастье Катеньки,
как она в самом деле заберет в голову…
— Брат ваш может гордиться. Она чудо
как мила. Я
думаю,
вам завидно?
—
Вы ехали в Ергушово, — говорил Левин, чувствуя, что он захлебывается от счастия, которое заливает его душу. «И
как я смел соединять мысль о чем-нибудь не-невинном с этим трогательным существом! И да, кажется, правда то, что говорила Дарья Александровна»,
думал он.
—
Вы бы лучше
думали о своей работе, а именины никакого значения не имеют для разумного существа. Такой же день,
как и другие, в которые надо работать.
— «Никак», — подхватил он тонко улыбаясь, — это лучшее средство. — Я давно
вам говорю, — обратился он к Лизе Меркаловой, — что для того чтобы не было скучно, надо не
думать, что будет скучно. Это всё равно,
как не надо бояться, что не заснешь, если боишься бессонницы. Это самое и сказала
вам Анна Аркадьевна.
— Скажите, — продолжал он, обратясь ко мне, — ну что
вы об этом
думаете?.. ну,
какой бес несет его теперь в Персию?..
— Я
думала, что
вы танцуете только по необходимости,
как прошлый раз, — сказала она, очень мило улыбаясь…
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! Я уж, право,
думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня,
как чумы:
думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю
вас в таком наряде: сапоги,
как видите, с дырами. Да чем
вас потчевать, скажите?
В передней не дали даже и опомниться ему. «Ступайте!
вас князь уже ждет», — сказал дежурный чиновник. Перед ним,
как в тумане, мелькнула передняя с курьерами, принимавшими пакеты, потом зала, через которую он прошел,
думая только: «Вот
как схватит, да без суда, без всего, прямо в Сибирь!» Сердце его забилось с такой силою, с
какой не бьется даже у наиревнивейшего любовника. Наконец растворилась пред ним дверь: предстал кабинет, с портфелями, шкафами и книгами, и князь гневный,
как сам гнев.
—
Вы думаете: «Дурак, дурак этот Петух! зазвал обедать, а обеда до сих пор нет». Будет готов, почтеннейший. Не успеет стриженая девка косы заплесть,
как он поспеет.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз,
как только увидел
вас вместе на бале, ну уж,
думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
— Я все
думаю о том,
какой бы из
вас был человек, если бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на добрый труд и для лучшей <цели>!
— Страм, страм, матушка! просто страм! Ну что
вы это говорите,
подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну
какое употребление он может из них сделать?
Дело устроено было вот
как:
как только приходил проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные рекомендательные письма за подписью князя Хованского,
как выражаются у нас на Руси: «Нет, нет, — говорил он с улыбкой, удерживая его руки, —
вы думаете, что я… нет, нет.
— Да и приказчик — вор такой же,
как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. —
Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты
думаешь, барин не знает
вас? Ведь он здесь, ведь он
вас слышит.
Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город,
Как будто кованой броней.
Однако в сей Одессе влажной
Еще есть недостаток важный;
Чего б
вы думали? — воды.
Потребны тяжкие труды…
Что ж? это небольшое горе,
Особенно, когда вино
Без пошлины привезено.
Но солнце южное, но море…
Чего ж
вам более, друзья?
Благословенные края!
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать
вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот
какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не
думали о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Случайно
вас когда-то встретя,
В
вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу;
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех, ничем не связан,
Я
думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся,
как наказан…
— Ах, ma bonne tante, — кинув быстрый взгляд на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я знаю,
какого вы мнения на этот счет; но позвольте мне в этом одном с
вами не согласиться: сколько я ни
думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать на детей страхом.
a тут-то,
как назло, так и хочется болтать по-русски; или за обедом — только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: «Mangez donc avec du pain» или «Comment ce que vous tenez votre fourchette?» [«Ешьте же с хлебом», «
Как вы держите вилку?» (фр.)] «И
какое ей до нас дело! —
подумаешь.
— Но
как же
вы, умирая такою лютою смертью, все еще
думаете оборонить город?
— Я
думаю, архимандрит не давал
вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали
вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так
как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
— Маменька, что бы ни случилось, что бы
вы обо мне ни услышали, что бы
вам обо мне ни сказали, будете ли
вы любить меня так,
как теперь? — спросил он вдруг от полноты сердца,
как бы не
думая о своих словах и не взвешивая их.
— Ах, не знаете? А я
думала,
вам все уже известно.
Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я
вас считаю
как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что
вам уже все известно. Я
вас как за родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у
вас правая рука! Ушибли?
— Я видел, видел! — кричал и подтверждал Лебезятников, — и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде
какую угодно присягу, потому что я видел,
как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак,
подумал, что
вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда
вы ей жали одной рукой руку, другою, левой,
вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!
— Ну, так вот там, так сказать, и примерчик на будущее, — то есть не
подумайте, чтоб я
вас учить осмелился: эвона ведь
вы какие статьи о преступлениях печатаете!
— Однако ж
вы… однако ж
вас не собьешь! — проговорил он, смеясь откровеннейшим образом, — я было
думал схитрить, да нет,
вы как раз на самую настоящую точку стали!
— Вот
вы, наверно,
думаете,
как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и
думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Я потому давеча и спрятался,
как школьник, что
думал, что
вы мне помешаете; но, кажется (он вынул часы), могу пробыть с
вами час; теперь половина пятого.
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на
вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько душою: оба
вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А
как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
—
Подумайте, мадемуазель, — начал он строго, но все еще
как будто увещевая, — обсудите, я согласен
вам дать еще время на размышление.
— А ведь я к
вам уже заходил третьего дня вечером;
вы и не знаете? — продолжал Порфирий Петрович, осматривая комнату, — в комнату, в эту самую, входил. Тоже,
как и сегодня, прохожу мимо — дай,
думаю, визитик-то ему отдам. Зашел, а комната настежь; осмотрелся, подождал, да и служанке вашей не доложился — вышел. Не запираете?
— Я ровно ничего не
подумаю… Я только так спросил, и если у
вас есть дело, то нет ничего легче,
как ее вызвать. Сейчас схожу. А сам, будьте уверены,
вам мешать не стану.
О том,
какие это были слухи и от кого и когда… и по
какому поводу, собственно, до
вас дело дошло, — тоже, я
думаю, лишнее.
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало
вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если
подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я бы стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу,
как вы. Цель у меня другая-с.
Я
вам покажу сейчас, что не так дорожу собою,
как вы, вероятно,
думаете.
— А
вы думали нет? Подождите, я и
вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с, я
вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или
как там у
вас, забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
А об этом и не
подумает увлекающаяся остроумием молодежь, «шагающая через все препятствия» (
как вы остроумнейшим и хитрейшим образом изволили выразиться).
— Квартира?.. — отвечал он рассеянно. — Да, квартира много способствовала… я об этом тоже
думал… А если б
вы знали, однако,
какую вы странную мысль сейчас сказали, маменька, — прибавил он вдруг, странно усмехнувшись.