Неточные совпадения
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать
о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные
романаМы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я
знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж
о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
И,
знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему
о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то есть не преступники, конечно, а…
роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался
о том, как разыграется его первый
роман, и уже
знал, что героиня
романа — Лидия.
— Я спросила у тебя
о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него —
роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие,
знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
Науки не очень интересовали Клима, он хотел
знать людей и находил, что
роман дает ему больше знания
о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал Марине, что
о человеке искусство
знает больше, чем наука.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не
зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости
о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль
о романе,
о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
— Ты не смейся и не шути: в
роман все уходит — это не то, что драма или комедия — это как океан: берегов нет, или не видать; не тесно, все уместится там. И
знаешь, кто навел меня на мысль
о романе: наша общая знакомая, помнишь Анну Петровну?
Вообще, все эти мечты
о будущем, все эти гадания — все это теперь еще как
роман, и я, может быть, напрасно записываю; пускай бы оставалось под черепом;
знаю тоже, что этих строк, может быть, никто не прочтет; но если б кто и прочел, то поверил ли бы он, что, может быть, я бы и не вынес ротшильдских миллионов?
«А не
знаете ли вы чего-нибудь поподробнее
о жизни самой г-жи Бичер-Стоу,
роман которой мы все
знаем по вашим рассказам?», — говорит одна из взрослых собеседниц; нет, Кирсанов теперь не
знает, но
узнает, это ему самому любопытно, а теперь он может пока рассказать кое-что
о Говарде, который был почти такой же человек, как г-жа Бичер-Стоу.
Когда мне рассказывали
о романах знакомых мне людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего не
знать об этом.
— Потому что еще покойная Сталь [Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор
романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время в России,
о которой пишет в книге «Десять лет изгнания».] говаривала, что она много
знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не
знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
Как это нередко случается, жена Прозорова
узнала последняя
о разыгравшемся
романе.
— Да,
знаю, — отвечала мадам Четверикова, лукаво потупившись. — А послушайте, — прибавила она, — вы написали тот
роман,
о котором, помните, тогда говорили?
— Варя, пожалуйста, читай поскорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по руке, — я непременно хочу
знать, нашел ли он ее опять. (Кажется, что в
романе и речи не было
о том, чтобы кто-нибудь находил кого-нибудь.) А ты, Митя, лучше бы завязал щеку, мой дружок, а то свежо и опять у тебя разболятся зубы, — сказала она племяннику, несмотря на недовольный взгляд, который он бросил на нее, должно быть за то, что она прервала логическую нить его доводов. Чтение продолжалось.
Юлия Михайловна даже с каким-то испугом отобрала всю работу, только лишь
узнала о ней, и заперла к себе в ящик; взамен того позволила ему писать
роман, но потихоньку.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык
знаешь, а — русский? Ты любишь
романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе —
роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова —
знаешь?
Мне дорого обошлась эта «первая ласточка». Если бы я слушал Фрея и вчинил иск немедленно, то получил бы деньги, как это было с другими сотрудниками,
о чем я
узнал позже; но я надеялся на уверения «только редактора» и затянул дело. Потом я получил еще двадцать пять рублей, итого — пятьдесят. Кстати, это — все, что я получил за
роман в семнадцать печатных листов, изданный вдобавок отдельно без моего согласия.
Варвара Михайловна. Я ничего не могу объяснить… но я
знаю, что это не то,
о чем ты думаешь… это — не
роман!..
Рогожин, к счастию своему, никогда не
знал, что в этом споре все преимущества были на его стороне, ему и в ум не приходило, что Gigot называл ему не исторические лица, а спрашивал
о вымышленных героях третьестепенных французских
романов, иначе, конечно, он еще тверже обошелся бы с бедным французом.
— Ваш
роман, Молли, должен иметь хороший конец. Но происходят тяжелые и непонятные вещи. Я
знаю о золотой цепи…
— Да; так вы представьте себе,
Роман Прокофьич, девять месяцев кряду, каждую ночь, каждую ночь мне все снилось, что меня какой-то маленький ребенок грудью кормит. И что же бы вы думали? родила я Идочку, как раз вот, решительно как две капли воды то самое дитя, что меня кормило… Боже мой! Боже мой! вы не
знаете, как я сокрушаюсь
о моем счастье! Я такая счастливая, такая счастливая мать, такие у меня добрые дети, что я боюсь, боюсь… не могу я быть спокойна. Ах, не могу быть спокойна!
—
О том, что ты меня не понимаешь. Ты говоришь, что я ребенок… Да разве б я не хотела быть твоею Анной Денман… но, боже мой! когда я
знаю, что я когда-нибудь переживу твою любовь, и чтоб тогда, когда ты перестанешь любить меня, чтоб я связала тебя долгом? чтоб ты против желания всякого обязан был работать мне на хлеб, на башмаки, детям на одеяла? Чтоб ты меня возненавидел после? Нет,
Роман! Нет! я не так тебя люблю: я за тебя хочу страдать, но не хочу твоих страданий.
Однажды, когда, пуская дым из длиннейшего гордового чубука, я читал какой-то глупейший
роман, дверь отворилась и на пороге совершенно неожиданно появился отец в медвежьей шубе.
Зная от меня, как враждебно смотрит отец мой на куренье табаку, не куривший Введенский, услыхав
о приезде отца, вбежал в комнату и сказал: «Извини, что помешал, но я забыл у тебя свою трубку и табак».
В рассказах
о нечистоте местных нравов много неправды, он презирал их и
знал, что такие рассказы в большинстве сочиняются людьми, которые сами бы охотно грешили, если б умели; но когда дама села за соседний стол в трех шагах от него, ему вспомнились эти рассказы
о легких победах,
о поездках в горы, и соблазнительная мысль
о скорой, мимолетной связи,
о романе с неизвестною женщиной, которой не
знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им.
Вскоре после приезда моего в деревню у Никина разыгрался настоящий
роман: оказалось, что на святках он сошёлся с младшей дочерью богача Астахова, Настей, и теперь она была непраздной от него, а отец начал истязать её, допытываясь, кто соблазнил.
О ту пору Авдея не было в деревне, но
узнав, что дело открылось, бросил он работу, явился к старику Астахову.
(
О существовании Эоловой арфы он
узнал из немецких
романов.)
Он уже давно потерял всякую надежду овладеть любовью Глафиры, «поддавшейся, по его словам, новому тяготению на брак», и даже не верил, чтоб она когда-нибудь вступила с ним и в брак, «потому что какая ей и этом выгода?» Но, размышлял он далее: кто
знает, чем черт не шутит… по крайней мере в
романах, над которыми я последнее время поработал, все говорят
о женских капризах, а ее поведение по отношению ко мне странно…
До половины 70-х годов в русской публике Гонкуров, наверно,
знали только усердные читатели французских
романов на языке подлинников; но наша читающая масса, принужденная довольствоваться переводами, не
знала о них почти ничего.
Она сама после этого пароксизма, вспоминая
о своем
романе, не может хорошенько дать себе отчета, почему она полюбила доктора Деберля, а не другого, и должна была сознаться, что она его совсем не
знает.
Нет такой стены, которой нельзя было бы пробить, но герои современного
романа, насколько я их
знаю, слишком робки, вялы, ленивы и мнительны, и слишком скоро мирятся с мыслью
о том, что они неудачники, что личная жизнь обманула их; вместо того чтобы бороться, они лишь критикуют, называя свет пошлым и забывая, что сама их критика мало-помалу переходит в пошлость.
Точно тяжелое бремя свалилось с его души, когда он
узнал от Бахметьевой
о романе Натальи Федоровны перед замужеством. Подруга не поскупилась на краски, а Алексей Андреевич наложил еще более теней.
На другой день чуть свет он был, по обыкновению, в казарме. Там уже
знали о смерти Глаши.
Роман любимого капрала не остался тайной для солдат.
Он говорил
о своих работах,
о своем народе,
о новом шведском
романе, и она сама не
знает, как и когда началось это страшное заражение взглядами и улыбками, смысл которых нельзя было выразить словами, но которые имели значение, как ей казалось, превосходящее всякие слова.