Неточные совпадения
Грэй дал еще денег. Музыканты ушли. Тогда он
зашел в комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную сумму — выполнить срочно,
в течение шести дней.
В то время, как Грэй вернулся на свой корабль, агент конторы уже
садился на пароход. К вечеру привезли шелк; пять парусников, нанятых Грэем, поместились с матросами; еще не вернулся Летика и не прибыли музыканты;
в ожидании их Грэй отправился потолковать с Пантеном.
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он
зашел в маленькую, теплую комнату,
сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Толкались люди, шагая встречу, обгоняя, уходя от них, Самгин
зашел в сквер храма Христа,
сел на скамью, и первая ясная его мысль сложилась вопросом: чем испугал жандарм?
Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся
в полночь из могил, или о жертвах, томящихся
в неволе у чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по
селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, — волосы ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.
На празднике опять
зашла речь о письме. Илья Иванович собрался совсем писать. Он удалился
в кабинет, надел очки и
сел к столу.
— Bonjur! — сказала она, — не ждали? Вижю, вижю! Du courage! [Смелее! (фр.)] Я все понимаю. А мы с Мишелем были
в роще и
зашли к вам. Michel! Saluez donc monsieur et mettez tout cela de côte! [Мишель! Поздоровайтесь же и положите все это куда-нибудь! (фр.)] Что это у вас? ах, альбомы, рисунки, произведения вашей музы! Я заранее без ума от них: покажите, покажите, ради Бога!
Садитесь сюда, ближе, ближе…
Отец Аввакум
зашел в книжный магазин, да там и
сел.
Зайдет она, бывало,
в богатую лавку,
садится, тут дорогой товар лежит, тут и деньги, хозяева никогда ее не остерегаются, знают, что хоть тысячи выложи при ней денег и забудь, она из них не возьмет ни копейки.
По временам он
заходил вечером
в девичью (разумеется,
в отсутствие матушки, когда больше досуга было),
садился где-нибудь с краю на ларе и слушал рассказы Аннушки о подвижниках первых времен христианства.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять
заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а
в городе? Писарь даже
сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
«Какая… славная…» — подумал князь и тотчас забыл о ней. Он
зашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик,
сел, закрыл руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил
в боковой карман руку и вынул три письма.
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному
в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел
зайти, так что и шляпу еще держал
в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его
садиться.
Утром он прозяб и
зашел в дрянной загородный трактир, спросил комнату и
сел на стул перед окном.
Когда
заходил о. Сергей, они втроем
садились за преферанс и играли за полночь, причем Голиковский непременно выигрывал. Нюрочка любила сидеть около него и смотреть
в карты.
В один из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел
зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и не убили ничего; наконец они
сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи
в охоте, был еще более обыкновенного
в озлобленном расположении духа.
Подумал-подумал я; вижу, точно мои вожжи; ну, и мир, знашь, лаяться на меня зачал: вспомнили туточки, что какая-то старуха накануне по
селу шаталась, что она и
в избу-то ко мне
заходила — как тут запрешься?
Джемма миновала беседку, взяла направо, миновала небольшой плоский бассейн,
в котором хлопотливо плескался воробей, и,
зайдя за клумбу высоких сиреней, опустилась на скамью. Место было уютное и закрытое. Санин
сел возле нее.
Лицо у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я
заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно
садился в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно выживал от себя своего личного неприятеля.
«А, готово! — еще веселее сказал Степан Михайлович, — спасибо» — и, не
заходя в свою комнату, прямо прошел
в залу и
сел за стол.
Я
зашел в бильярдную и
сел между довольно-таки подозрительными завсегдатаями, «припевающими», как зовут их игроки.
Ведь дневной разбой; сам боярин обозы останавливает, и если купец, проезжая чрез его отчину, не
зайдет к нему с поклоном, так уж наверное выедет из
села в одной рубашке.
Словом сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"
в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти люди не
заходили в трактир, не
садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх и читая"Nana", — то были бы благополучны. Но так как они позволили себе
сесть на конку,
зайти в трактир, гулять по Владимирской и т. д., то получили за сие
в возмездие"штуку".
Они
зашли в первый попавшийся на пути трактир,
сели там
в уголок, спросили себе пива. При свете ламп Илья увидал, что лицо Павла похудело и осунулось, глаза у него беспокойны, а губы, раньше насмешливо полуоткрытые, теперь плотно сомкнулись.
Климков
зашёл в трактир,
сел за столик у окна, спросил себе чаю и начал прислушиваться к говору людей. Их было немного, всё рабочие, они ели и пили, лениво перебрасываясь краткими словами, и только откуда-то из угла долетал молодой, неугомонный голос...
И она
зашла ему за-головы и опять появилась с донцем, гребнем и размалеванною прялкою:
села, утвердила гребень
в гнезде донца, поставила ногу
в черевичке на приверток и, посунув колесо, пустила прялку.
Капитан, тихо разговаривая с Дюроком, удалился
в соседнюю гостиную. За ними ушли дон Эстебан и врач. Эстамп шел некоторое время с Попом и со мной, но на первом повороте, кивнув, «исчез по своим делам», — как он выразился. Отсюда недалеко было
в библиотеку, пройдя которую Поп
зашел со мной
в мою комнату и
сел с явным изнеможением; я, постояв,
сел тоже.
Роберт Бер сидел здесь, не выходя никуда с самого утра. Правда, он вышел на минуту перед вечером, но только для того, чтобы велеть принесть себе новую кучу вереска, но тотчас же возвратился сюда снова,
сел против камина и с тех пор уже не вставал с этого места. Он даже не
зашел сегодня к своим лошадям, чем он не манкировал ни один день
в жизни.
Сиротка вспомнила наконец, что
зашла далеко;
села не было видно; побои и ругательства тотчас же мелькали
в голове ее.
Акуля более всего напрягала внимание, когда речь
заходила о том, каким образом умерла у них
в селе Мавра, жена бывшего пьяницы-пономаря, — повествование, без которого не проходила ни одна засидка и которое тем более возбуждало любопытство сиротки, что сама она не раз видела пономариху
в поле и встречалась прежде с нею часто на улице. Кончину Мавры объясняли следующим образом.
Те, как водится, начинали с расспросов о том, есть ли
в селе барин, строг ли с мужиками, есть ли барыня и барчонки, о том, кто староста, стар ли, молод ли он; потом мало-помалу объясняли Акуле, что вот-де они ходят из
села в село, собирают хлебец да копеечки во имя Христово,
заходят в монастыри, бывают далече,
в Киеве и Иерусалиме, на богомолье и что, наконец, жутко приходится им иногда жить на белом свете.
Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как
заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось
в реке,
в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо чистом, какого никогда не бывает
в Москве. А когда солнце
село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас
в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
И, забрав и то и другое из-под Василия Андреича, Никита
зашел за спинку саней, выкопал себе там,
в снегу, ямку, положил
в нее соломы и, нахлобучив шапку и закутавшись кафтаном и сверху покрывшись дерюжкой,
сел на постланную солому, прислонясь к лубочному задку саней, защищавшему его от ветра и снега.
Тут я стал перебирать
в уме его слова, что такое: «ангел
в душе живет, но запечатлен, а любовь освободит его», да вдруг думаю: «А что если он сам ангел, и бог повелит ему
в ином виде явиться мне: я умру, как Левонтий!» Взгадав это, я, сам не помню, на каком-то пеньке переплыл через речечку и ударился бежать: шестьдесят верст без остановки ушел, все
в страхе, думая, не ангела ли я это видел, и вдруг
захожу в одно
село и нахожу здесь изографа Севастьяна.
Выражение лица Ферапонтова
в ту же минуту изменилось: по нем пошли какие-то багровые пятна. Он скорыми шагами
заходил по комнате, грыз у себя ногти, потирал грудь и потом вдруг схватил и разорвал поданное вместе с деньгами бурмистром объявление на мелкие кусочки, засунул их
в рот и, еще прожевывая их,
сел к столу и написал какую-то другую бумагу, вложил
в нее бурмистровы деньги и, положив все это на стол, отошел опять к окну.
Сначала он не хотел верить и начал пристальнее всматриваться
в предметы, наполнявшие комнату; но голые стены и окна без занавес не показывали никакого присутствия заботливой хозяйки; изношенные лица этих жалких созданий, из которых одна
села почти перед его носом и так же спокойно его рассматривала, как пятно на чужом платье, — всё это уверило его, что он
зашел в тот отвратительный приют, где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною образованностью и страшным многолюдством столицы.
Уже
заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою,
в реке отражались красноватые облака, он
сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
В контору и обратно он ходил почти всегда
в сопровождении жены, которая будто бы дома держала его на привязи; но если уж он являлся на улице один, то это прямо значило, что загулял,
в в это время был совершенно сумасшедший: он всходил на городской вал, говорил что-то к озеру, обращался к заходящему солнцу и к виднеющимся вдали лугам, потом
садился, плакал,
заходил в трактир и снова пил неимоверное количество всякой хмельной дряни; врывался иногда насильно
в дом к Нестору Егорычу, одному именитому и почтенному купцу, торгующему кожами, и начинал говорить ему, что он мошенник, подлец и тому подобное.
Вот они
зашли в горох и
сели. Слепой ощупал горох и говорит: «Стручист». А глухой говорит: «Где стучит?» Слепой спотыкнулся на межу и упал. Глухой спросил: «Что ты?» Слепой говорит: «Межа!» Глухой говорит: «Бежать?» — и побежал. А слепой за ним.
В первый же день, как Володя съехал на берег и после прогулки по городу
зашел в так называемый «устричный салон», то есть маленький ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, — почти вся прислуга и
в отелях и частных домах была
в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев у столиков
сел вместе с доктором за один столик, Володя просто-таки ошалел
в первое мгновение, когда, опершись на спинку своего стула, увидал по бокам своей головы две широкие грязные подошвы сапог.
— Ехавши сюда, ночевала я
в одном
селе — забыла, как оно называется. Разговорилась с хозяевами — люди они простые, хорошие.
Зашла у нас речь про ваши Луповицы. И они говорили, правду иль нет, этого я уж не знаю, будто здешние господа какую-то особую веру
в тайне содержат.
Скоро к тому представился случай: мы проезжали какое-то
село в большой праздник.
В корчме была масса народа. Кирилл остановил лошадей,
зашел в корчму и пропал там.
Он
зашел в «Сербию»,
сел в угол к столику и спросил коньяку. Андрей Иванович хорошо знал, как он страшен во хмелю, и хотел раньше напиться.
В трактире посетителей было мало; стекольщик вставлял стекло
в разбитой стеклянной двери, буфетчик сидел у выручки и пил чай.
Когда они встретились и
сели на скамью, один поцелуй и несколько любовных слов — вот и все, чем они обменялись… Их стесняло то, что они на виду у всех, хотя никто еще не
зашел в садик. Теркин хотел сейчас же сказать ей, зачем она не приехала к нему
в гостиницу, но вспомнил, что она просила его
в письме на том не настаивать.
Возвращался домой с Печерниковым. Продрогли на морозе и проголодались.
Зашли в первый попавшийся трактир. Спросили бутылку водки, закусили,
сели за столик. Вдруг видим — входит Гаршин и с ним несколько молодых людей. Они подошли к стойке, выпили по рюмке водки.
Шли как-то немец с турком,
Зашли они
в кабак.
Один тут
сел на лавку,
Другой курил табак.
А немец по-немецки,
А турок по-турецки.
А немец-то: «а-ля-ля!»
А турок-то: «а-ла-ла!»
Но русский, всех сильнее,
Дал турку тумака,
А немец похитрее, —
Удрал из кабака.
Справляюсь по разным нужным мне делам
в волостном правлении.
Заходит врач, окончив свое посещение больного, и мы вместе едем, направляясь
в ту деревню, где живет солдатка. Но еще до выезда из
села быстро выходит нам наперерез девочка лет двенадцати.
Заходит в избу врач, я прощаюсь, и мы выходим на улицу,
садимся в сани и едем
в небольшую соседнюю деревеньку на последнее посещение больного. Врача еще накануне приезжали звать к этому больному. Приезжаем, входим вместе
в избушку. Небольшая, но чистая горница,
в середине люлька, и женщина усиленно качает ее. За столом сидит лет восьми девочка и с удивлением и испугом смотрит на нас.
А поручику Шестову все никак не удавалось узнать, где находится штаб дивизии. Поэтому он снова лег
в здешний госпиталь. Когда мы пили у врачей чай, он
зашел к ним. Неожиданно увидев нас, поручик напряженно нахмурился, молчаливо
сел в уголок и стал перелистывать истрепанный том «Нивы».
— По отъезде Савина, я несколько раз порывался
зайти к ней, не пустили, швейцар и лакей, как аргусы какие, сокровище это, Маргаритку-то, сторожили… Видел я ее раза два, как
в карету
садилась… Раз даже дурным словом обозвал… Очень пьян был… Теперь каюсь, не годится это. Узнал затем, что и она уехала, след был совсем потерян… Куда кинуться?..
— Уж готово, платье-то?.. Вот это хорошо, впрочем, не к спеху оно было, а что вот вы
зашли, кралечка, это расчудесно,
в самый раз…
Садитесь, матушка, Софья Александровна.