Неточные совпадения
Оро́бели наследники:
А ну как перед смертию
Лишит наследства? Мало ли
Лесов, земель у батюшки?
Что денег понакоплено,
Куда пойдет добро?
Гадай! У князя в Питере
Три
дочери побочные
За
генералов выданы,
Не отказал бы им!
Генерал жил
генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал книги и имел
дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
— Да-с, — прибавил купец, — у Афанасия Васильевича при всех почтенных качествах непросветительности много. Если купец почтенный, так уж он не купец, он некоторым образом есть уже негоциант. Я уж тогда должен себе взять и ложу в театре, и
дочь уж я за простого полковника — нет-с, не выдам: я за
генерала, иначе я ее не выдам. Что мне полковник? Обед мне уж должен кондитер поставлять, а не то что кухарка…
Тут
генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек: как был, так и повалился он в кресла; голову забросил назад и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер.
Дочь прибежала в испуге.
Впрочем, ради
дочери прощалось многое отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали гостить к
генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми
генерал немножко даже подличал.
Чичиков отправляется, по поручению
генерала Бетрищева, к родственникам его, для извещения о помолвке
дочери, и едет к одному из этих родственников, полковнику Кошкареву».]
Софья Ивановна была из «сироток», безродная с детства,
дочь какого-то темного дьякона, взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы
генерала Ворохова.
Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше: покачивая головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько одобрительных слов, из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в нос; с негодованием, доходившим до голода, посмотрел на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому
генералу с заводом и
дочерью указательный палец левой руки.
Он расположился на диване; потом к нему сошел Лебедев, затем всё его семейство, то есть
генерал Иволгин и
дочери.
И однако же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и
генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с
дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Затем стал говорить
генерал Епанчин, в своем качестве отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что судьба его
дочери, а может быть и двух других
дочерей, зависит теперь от ее же решения.
— Вы имеете свою квартиру, в Павловске, у… У
дочери вашей… — проговорил князь, не зная что сказать. Он вспомнил, что ведь
генерал пришел за советом по чрезвычайному делу, от которого зависит судьба его.
— Идут-с, идут-с. И даже
генерал вслед за ними. Все двери отворю и
дочерей созову всех, всех, сейчас, сейчас, — испуганно шептал Лебедев, махая руками и кидаясь от одной двери к другой.
Так как с некоторого времени он с
генералом Епанчиным состоял в необыкновенной дружбе, особенно усиленной взаимным участием в некоторых финансовых предприятиях, то и сообщил ему, так сказать, прося дружеского совета и руководства: возможно или нет предположение о его браке с одною из его
дочерей?
Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с
дочерью, сыном, Бурдовским и
генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, в решительном вдохновении...
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал
генерал, — я, вы видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна,
дочь моя, — редкая
дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня в доме трагедия!
В продолжение зимы мало-помалу наконец решили отправиться на лето за границу, то есть Лизавета Прокофьевна с
дочерьми;
генералу, разумеется, нельзя было тратить время на «пустое развлечение».
Семейство
генерала состояло из супруги и трех взрослых
дочерей.
Отец Варвары Павловны, Павел Петрович Коробьин, генерал-майор в отставке, весь свой век провел в Петербурге на службе, слыл в молодости ловким танцором и фрунтовиком, находился, по бедности, адъютантом при двух-трех невзрачных
генералах, женился на
дочери одного из них, взяв тысяч двадцать пять приданого, до тонкости постиг всю премудрость учений и смотров; тянул, тянул лямку и, наконец, годиков через двадцать добился генеральского чина, получил полк.
Предложение его было принято;
генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя
дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его
дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
«Как! Надворный Судья танцует с
дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное».
Незнакомка Белоярцева была
дочь одного
генерала, жившего в бельэтаже собственного дома, на одной из лучших улиц Петербурга. В этом доме знали о Белоярцеве и о его заведении по рассказам одного местного Репетилова, привозившего сюда разные новости и, между прочим, рассказывавшего множество самых невероятных чудес о сожительстве граждан.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас
генерал Мансуров с женою и двумя
дочерьми,
генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Вчера вечером урвал минуту, чтобы взглянуть"La fille de m-me Angot", [«
Дочь мадам Анго» (франц.)] но не успел и одного акта досидеть, как потребовали к
генералу…
— Так, так… Необходимо будет увезти его отсюда, — вслух думал
генерал. — У него, кажется, была
дочь, если не ошибаюсь?
—
Дочь инспектора школ… Товарищ
генерала по университету, по фамилии Прозоров.
Конечно, я, как
дочь, не смею против родителя роптать, однако и теперь могу сказать, что отдай меня в ту пору папенька за
генерала, то не вышло бы ничего, и не осталась бы я навек несчастною…
— Горничные девицы, коли не врут, балтывали… — проговорил он, горько усмехнувшись. — И все бы это, сударь, мы ему простили, по пословице: «Вдова — мирской человек»; но, батюшка, Яков Васильич!.. Нам барышни нашей тут жалко!.. — воскликнул он, прижимая руку к сердцу. — Как бы теперь старый
генерал наш знал да ведал, что они тут
дочери его единородной не поберегли и не полелеяли ее молодости и цветучести… Батюшка!
Генерал спросит у них ответа на страшном суде, и больше того ничего не могу говорить!
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего
генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни
дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Зимовник Подкопаева в очень давние времена принадлежал какому-то казачьему
генералу, а потом перекуплен был старым коневодом, у которого была единственная
дочь, донская красавица.
(У самого генерал-лейтенанта было всего только полтораста душ и жалованье, кроме того знатность и связи; а всё богатство и Скворешники принадлежали Варваре Петровне, единственной
дочери одного очень богатого откупщика.)
По смерти же
генерала, приключившейся в прошлом году, неутешная Прасковья Ивановна отправилась с
дочерью за границу, между прочим и с намерением употребить виноградное лечение, которое и располагала совершить в Vernex-Montreux во вторую половину лета.
Особа эта была некая Зинаида Ираклиевна,
дочь заслуженного кавказского
генерала, владеющая значительным состоянием и, несмотря на свой солидный возраст, до сих пор еще не вышедшая замуж, вероятно, потому, что, как говорили некоторые насмешники, не имела никаких приятных женских признаков.
Откупщик сей был полупромотавшийся помещик и состоял в браке, если не с
дочерью, то, по крайней мере, с сестрою какого-то
генерала.
В самом деле, три
дочери генерал-губернатора, приехавшие из России и гостившие в то время у отца, получили от них письма и, кажется, говорили ему в нашу пользу.
Дочь генеральши от первого брака, тетушка моя, Прасковья Ильинична, засидевшаяся в девках и проживавшая постоянно в генеральском доме, — одна из любимейших жертв
генерала и необходимая ему во все время его десятилетнего безножия для беспрерывных услуг, умевшая одна угодить ему своею простоватою и безответною кротостью, — подошла к его постели, проливая горькие слезы, и хотела было поправить подушку под головою страдальца; но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их, чуть не пенясь от злости.
— Племянник ваш, — продолжал Шубин, — грозится и митрополиту, и генерал-губернатору, и министру жалобы подать, а кончится тем, что она уедет. Кому весело свою родную
дочь губить! Попетушится и опустит хвост.
Старших
дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю
дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за
генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
Среди других пассажиров был на этом корабле
генерал Грант, и с ним ехала его
дочь, замечательная красавица, которую звали Фрези.
— Сегодня я, — начал он, опустив голову и упираясь согнутыми руками в колени, — ещё раз говорил с
генералом. Предлагаю ему — дайте средства, я подыщу людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, — всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, — мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом голая танцевала, этого он не знает, и что
дочь устроила себе выкидыш — тоже не знает…
Фекла. Купца третьей гильдии
дочь. Да уж такая, что и
генералу обиды не нанесет. О купце и слышать не хочет. «Мне, говорит, какой бы ни был муж, хоть и собой-то невзрачен, да был бы дворянин». Да, такой великатес! А к воскресному-то как наденет шелковое платье — так вот те Христос, так и шумит. Княгиня просто!
— Это так-с, так!.. — согласился Елпидифор Мартыныч. — А она матерью себя почитает, и какой еще полновластной: «Если, говорит, князь не сделает этого для меня, так я обращусь к генерал-губернатору, чтобы мне возвратили
дочь».
Еще бывши юным, нескладным, застенчивым школьником, он, в нескладном казенном мундире и в безобразных белых перчатках, которых никогда не мог прибрать по руке, ездил на Васильевский остров к некоему из немцев горному
генералу, у которого была жена и с полдюжины прехорошеньких собой
дочерей.
и 3) На днях, при моих глазах,
дочь одного почтенного
генерала резала лягушку и надеялась получить от сего результат.
— Да. Только уж это совсем между нами… Собственно, деньги у нее есть… Свои собственные, по завещанию матери. Но завещание как-то там обусловлено по настоянию
генерала: деньги
дочь получит по его личному распоряжению, или в случае его смерти… или наконец… свинья этакая! — по вступлении в законный брак в России.
Я отвечал, но чувствовал при этом, что оба мы говорим не так, как говорили бы, если бы из зеленой мглы аллей не подвигалась эта пара:
генерал и его
дочь.
— Она не щеголиха и не нигилистка. Это модное платье… Это она для отца. Она —
дочь старого
генерала…
Мы были в конце аллеи и уселись в тени на скамейке. В другом конце дорожки
генерал с
дочерью повернули обратно, и опять пятна света мелькали на серой тужурке
генерала и на светлой дамской фигуре… Они тихо приближались к нашему концу.
—
Дочь графа одночасно умерла! — объявил
генерал, садясь на свое место, и ничего не мог больше есть: перед ним живо рисовалось пикантное личико Меровой.