Неточные совпадения
Но после этого часа прошел еще час, два, три, все пять часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение было все то же; и он всё терпел, потому что больше делать было нечего, как терпеть, каждую минуту думая, что он
дошел до последних пределов терпения и что
сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
Чичиков, услышавши, что дело уже
дошло до именин
сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.
Пошли приветы, поздравленья:
Татьяна всех благодарит.
Когда же дело
до Евгенья
Дошло, то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей;
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль, иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он
сердце Тани оживил.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя
дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от
сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
Все
сердце его перевернулось… но — вот уж он и
дошел до рокового места…
— Нет, ошибается: и как иногда гибельно! Но у вас
до сердца и не
доходило, — прибавил он, — воображение и самолюбие с одной стороны, слабость с другой… А вы боялись, что не будет другого праздника в жизни, что этот бледный луч озарит жизнь и потом будет вечная ночь…
Тихо, с замирающим от нетерпения
сердцем предстать в новом виде, пробрался он
до ее комнаты, неслышно
дошел по ковру к ней.
«Аксаков остался
до конца жизни вечным восторженным и беспредельно благородным юношей; он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист
сердцем. В 1844 году, когда наши споры
дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне.
Наконец,
дошел черед и
до «Письма». Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией
доходят до такого взгляда… читаю далее, — «Письмо» растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на
сердце.
Я вышел за ворота и с бьющимся
сердцем пустился в темный пустырь, точно в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я
дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
«Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли, люли»… Хоровод молодых баб и девок — пляшут — подойдем поближе, — говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего приятеля. Но я читал следующее. Не мог
дойти до хоровода. Уши мои задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия
до сердца моего не проник. О мой друг! где бы ты ни был, внемли и суди.
Я всё испытал — бесполезно!»
И правда: они уж пытались помочь,
Моля императора слезно,
Но просьбы
до сердца его не
дошли…
Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она
доходила до таких страданий, что мое
сердце никогда не заживет, пока я буду помнить об этом ужасном времени.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти
дошел до творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном
сердце того. В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.
Женщины же, «срывая» таким образом
сердце, начинают плакать самыми искренними слезами, а самые чувствительные из них даже
доходят до истерики.
Но ведь для этого надобно жить в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по рукам, запрашивать, уступать… А главное, жить тут, жить с чистым
сердцем, на глазах у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще в Петербурге
до меня
доходили, через разных приезжих из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
Не знаю, как я
дошел до своей квартиры. Нервы мои были так возбуждены, что я буквально целые полчаса рыдал. О, если б все подчиненные умели понимать и ценить
сердца своих начальников!
Очередь
дошла до левофлангового солдатика Хлебникова, который служил в роте общим посмешищем. Часто, глядя на него, Ромашов удивлялся, как могли взять на военную службу этого жалкого, заморенного человека, почти карлика, с грязным безусым лицом в кулачок. И когда подпоручик встречался с его бессмысленными глазами, в которых, как будто раз навсегда с самого дня рождения, застыл тупой, покорный ужас, то в его
сердце шевелилось что-то странное, похожее на скуку и на угрызение совести.
В ноябре, когда наступили темные, безлунные ночи,
сердце ее
до того переполнилось гнетущей тоской, что она не могла уже сдержать себя. Она вышла однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой стекла окон брезжил тусклый свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она
дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась головой вперед на понырный мост.
Невинная лесть! Однако она
доходит до крутого ямщичьего
сердца.
Их движения
дошли до той полной согласованности и так слились с музыкой, что казалось, будто у них — одна воля, одно дыхание, одно биение
сердца.
Увидав, что
дошло даже
до этого, Степан Трофимович стал еще высокомернее, в дороге же начал относиться к Варваре Петровне почти покровительственно, что она тотчас же сложила в
сердце своем.
Лицемерие в наше время, поддерживаемое с двух сторон: quasi-религией и quasi-нayкой,
дошло до таких размеров, что если бы мы не жили среди него, то нельзя бы было поверить, что люди могут
дойти до такой степени самообмана. Люди
дошли в наше время
до того удивительного положения, что так огрубело
сердце их, что они глядят и не видят, слушают и не слышат и не разумеют.
Дойдя до ограды собора, откуда было видно улицу и дом, где жила Горюшина, он остановился, сдерживая тревожное биение
сердца, собираясь с мыслями. Жара истощала силы, наливая голову горячим свинцом. Всё раскалялось, готовое растаять и разлиться по земле серыми ручьями.
Бывало, ходишь около её, как грешник вокруг церкви, со страшком в грудях, думаешь — какие бы особенные слова сказать ей, чтобы
до сердца дошли?
Каждое из этих упоминовений растопленным оловом капало на
сердце Козелкова, и, несмотря на врожденное его расположение к веселости, дело
доходило иногда
до того, что он готов был растерзать своего врага.
Прошло еще пять дней, и я настолько окреп, что пешком, без малейшей усталости,
дошел до избушки на курьих ножках. Когда я ступил на ее порог, то
сердце забилось с тревожным страхом у меня в груди. Почти две недели не видал я Олеси и теперь особенно ясно понял, как была она мне близка и мила. Держась за скобку двери, я несколько секунд медлил и едва переводил дыхание. В нерешимости я даже закрыл глаза на некоторое время, прежде чем толкнуть дверь…
Испуганная истерикой, Марья Степановна немного сделалась помягче; но когда
до нее
дошел слух о Бельтове, у нее
сердце так и стукнуло, и стукнуло с такой силой, что болонка, лежавшая у нее постоянно шестой год на коленях вместе с носовым платком и с маленькой табакеркой, заворчала и начала нюхать и отыскивать, кто это прыгает. — Бельтов — вот жених! Бельтов — его-то нам и надо!
Юрий едва мог скрывать свое негодование: кровь кипела в его жилах, он менялся беспрестанно в лице; правая рука его невольно искала рукоятку сабли, а левая, крепко прижатая к груди, казалось, хотела удержать
сердце, готовое вырваться наружу. Когда очередь
дошла до него, глаза благородного юноши заблистали необыкновенным огнем; он окинул беглым взором всех пирующих и сказал твердым голосом...
Не по-нашему делается, так на первых порах вот так бы и съел, а
дойдет до чего-нибудь — хвать, ан и
сердца вовсе нет!
И всё-то вы к
сердцу принимаете,
до всего сами
доходите; уж и кушать почти ничего не стали.
Дойдя до перекрёстка, он увидел серую фигуру полицейского и безотчётно, тихо, очень тихо пошёл прямо на него. Шёл он, и
сердце его замирало…
Он говорил не уставая, а когда
дошёл до момента встречи с Маклаковым, вдруг остановился, как перед ямой, открыл глаза, увидал в окне тусклый взгляд осеннего утра, холодную серую бездонность неба. Тяжело вздохнул, выпрямился, почувствовал себя точно вымытым изнутри, непривычно легко, приятно пусто, а
сердце своё — готовым покорно принять новые приказы, новые насилия.
Телятев (не замечая Глумова). В перчатке? Что это за поцелуй! Электричество, которым так переполнено мое
сердце и которое я желаю передать вам, не
дойдет до вашего
сердца через перчатку. Лайка — дурной проводник. (Целует руку несколько выше перчатки.)
Андрей Иваныч краснеет: по слабости человеческой он завел было чувствительный роман с солдаткой, со вдовой, но раз подсмотрели их и не дают проходу насмешками. Не знают, что со вдовой они больше плакали, чем целовались, — и отбили дорогу, ожесточение и горечь заронили в скромное, чистое, без ропота одинокое
сердце.
До того
дошло с насмешками, что позвал его как-то к себе сам Жегулев и, стесняясь в словах, попросил не ходить на деревню.
Плохо
доходили до сознания слова, да и не нужны они были: другого искало измученное
сердце — того, что в голосе, а не в словах, в поцелуе, а не в решениях и выводах. И, придавая слову «поцелуй» огромное, во всю жизнь, значение, смысл и страшный и искупительный, она спросила твердым, как ей казалось, голосом, таким, как нужно...
И чувствует
сердце мое, что
дошла до тебя моя просьба; я слышу откуда-то, из какого-то сурового далека твой благословляющий голос, вижу твою милую головку, поэтическую головку Титании, мелькающую в тени темных деревьев старого, сказочного леса Оберона, и начинаю свой рассказ о тебе, приснопамятный друг мой.
Этого уж никак не следовало делать! Спаси бог, будучи в море, предупреждать события или радоваться успеху, не
дойдя до берега. И старая таинственная примета тотчас же оправдалась на Ване Андруцаки. Он уже видел не более как в полуаршине от поверхности воды острую, утлую костистую морду и, сдерживая бурное трепетание
сердца, уже готовился подвести ее к борту, как вдруг… могучий хвост рыбы плеснул сверх волны, и белуга стремительно понеслась вниз, увлекая за собою веревку и крючки.
Нежное и восприимчивое дитя,
дойдя путем своих размышлений
до такого решения, нашло в своем детском
сердце для людей, создавших такое положение другим людям, место непримиримой вражде, и с тех пор в ребенке росли все необходимые задатки для того, чтобы из него под известными влияниями со временем мог создаться настоящий, искренний и ревностный демократ и социалист.
Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее
доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около
сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя.
— Так-то, человече! — говорит казак, опустив голову. — Господень закон — духовное млеко, а
до нас
доходит только сыворотка. Сказано: «чистии
сердцем бога узрят» — а разве оно,
сердце твоё, может чисто быть, если ты не своей волей живёшь? А коли нет у тебя свободной воли, стало быть, нет и веры истинной, а только одна выдумка.
Военная строгость, которая
доходила там нередко
до самой крайности, обратилась в прилежное, но кроткое надзирание, и юные
сердца, прежде ожесточаемые грозными наказаниями, исправлялись от легких пороков гласом убедительного наставления.
Тут прочитала Она в добрых
сердцах все тайные желания истинных сынов отечества; тихий глас Патриотов
доходил до Ее нежного слуха…
Я читал, возбужденный и взволнованный, чувствуя, как бьется мое
сердце, и вместе с Коноваловым переживая Стенькину тоску. И вот мы
дошли до пыток.
Священник стал нам разъяснять слова: «славите», «рящите» и «возноситеся», и,
дойдя до значения этого последнего слова, сам тихо «вознесся» и умом и
сердцем.
С Авдотьей Николавной рядом
Сидел штабротмистр удалой —
Впился в нее упрямым взглядом,
Крутя усы одной рукой.
Он видел, как в ней
сердце билось…
И вдруг — не знаю, как случилось —
Ноги ее иль башмачка
Коснулся шпорой он слегка.
Тут началися извиненья,
И завязался разговор;
Два комплимента, нежный взор —
И уж
дошло до изъясненья…
Да, да — как честный офицер!
Но казначейша — не пример.
Дошел до того, голова, ни хлеба в доме, ни одежи ни на себе, ни на хозяйке; на работу силы никакой не стало; голодный еще кое-как маешься, а как поел — смерть да и только; у
сердца схватит; с души тянет; бывало, иной раз на работе али в поле, повалишься на луг да и катаешься час — два, как лошадь в чемере.
С мрачными мыслями и угнетенным
сердцем дошла я, ведомая старым Николаем,
до жилого помещения.
С каждою шпилькой, которую девушка, убирая голову Бодростиной, затыкала в ее непокорные волнистые волосы, Глафира пускала ей самый тонкий и болезненно острый укол в
сердце, и слушавший всю эту игру Горданов не успел и уследить, как дело
дошло до того, что голос девушки начал дрожать на низких нотах: она рассказывала, как она любила и что из той любви вышло…
Предстоящие минуты очень интересовали его: он ждал от Глафиры «презренного металла» и… удостоверения, в какой мере
сердце ее занято привязанностью к другому человеку:
до того ли это
дошло, что он, Горданов, ей уже совсем противен
до судорог, или… она его еще может переносить, и он может надеяться быть ее мужем и обладателем как бодростинского состояния, так и красоты Ларисы.