Неточные совпадения
Прошло человек тридцать каменщиков, которые воздвигали пятиэтажный
дом в улице, где жил Самгин, почти против окон его квартиры, все они были, по Брюсову, «в фартуках белых». Он узнал их по фигуре артельного
старосты, тощего старичка с голым черепом, с плюшевой мордочкой обезьяны и пронзительным голосом страдальца.
Поверенный распорядился и насчет постройки
дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил
старосте приказ с открытием весны возить лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что
староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу надо строить, школы заводить, в Обломовку ехать; там негде жить,
дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был
староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в
доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
В деревню писал он всякую зиму, чтоб
дом был готов и протоплен, но это делалось больше по глубоким политическим соображениям, нежели серьезно, — для того, чтоб
староста и земский, боясь близкого приезда, внимательнее смотрели за хозяйством.
У него были привилегированные воры; крестьянин, которого он сделал сборщиком оброка в Москве и которого посылал всякое лето ревизовать
старосту, огород, лес и работы, купил лет через десять в Москве
дом.
Иногда будто пахнёт им, после скошенного сена, при сирокко, перед грозой… и вспомнится небольшое местечко перед
домом, на котором, к великому оскорблению
старосты и дворовых людей, я не велел косить траву под гребенку; на траве трехлетний мальчик, валяющийся в клевере и одуванчиках, между кузнечиками, всякими жуками и божьими коровками, и мы сами, и молодость, и друзья!
Там жил старик Кашенцов, разбитый параличом, в опале с 1813 года, и мечтал увидеть своего барина с кавалериями и регалиями; там жил и умер потом, в холеру 1831, почтенный седой
староста с брюшком, Василий Яковлев, которого я помню во все свои возрасты и во все цвета его бороды, сперва темно-русой, потом совершенно седой; там был молочный брат мой Никифор, гордившийся тем, что для меня отняли молоко его матери, умершей впоследствии в
доме умалишенных…
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский
староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского
дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
Отец не сидел безвыходно в кабинете, но бродил по
дому, толковал со
старостой, с ключницей, с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы сходили к вечернему чаю вниз и часов до десяти беседовали с отцом; дети резвились и бегали по зале; в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай стихал в груди.
Настоящая гульба, впрочем, идет не на улице, а в избах, где не сходит со столов всякого рода угощение, подкрепляемое водкой и домашней брагой. В особенности чествуют
старосту Федота, которого под руки, совсем пьяного, водят из
дома в
дом. Вообще все поголовно пьяны, даже пастух распустил сельское стадо, которое забрело на господский красный двор, и конюха то и дело убирают скотину на конный двор.
Дома Арефья ждали; увидали, что лошадь пришла одна, дали знать
старосте, подняли тревогу, и мужиков с десяток поехали отыскивать Арефья.
Тем не менее на глазах генерала работа по возведению новой усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти в новый, хотя далеко еще не отделанный
дом и сломать старый. Но в августе он должен был переселиться в губернский город, чтобы принять участие в работах комитета, и дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а
староста, на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов, на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели.
Торг заключался. За шестьдесят рублей девку не соглашались сделать несчастной, а за шестьдесят пять — согласились. Синенькую бумажку ее несчастье стоило. На другой день девке объявляли через
старосту, что она — невеста вдовца и должна навсегда покинуть родной
дом и родную деревню. Поднимался вой, плач, но «задаток» был уже взят — не отдавать же назад!
После
старосты пришла девушка с села и возвестила, что посадские девки просят позволения хороводы перед
домом играть и новую помещицу повеличать (весть о приезде Фаинушки для покупки Проплеванной с быстротою молнии проникла во все дворы).
С раннего утра передняя была полна аристократами Белого Поля;
староста стоял впереди в синем кафтане и держал на огромном блюде страшной величины кулич, за которым он посылал десятского в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши, на мирской счет, в питейном
доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны в сапоги, то есть он напоминал собою известного зверя в Австралии, орниторинха, в котором преотвратительно соединены зверь, птица и амфибий.
— Что ты, бог с тобою! — вскричала хозяйка. — Да разве нам белый свет опостылел! Станем мы ловить разбойника! Небойсь ваш губной
староста не приедет гасить, как товарищи этого молодца зажгут с двух концов нашу деревню! Нет, кормилец, ступай себе, лови его на большой дороге; а у нас в
дому не тронь.
Он был главным в амбаре и в
доме, а также в церкви, где вместо старика исполнял обязанности
старосты.
Каждый вечер
староста приходил в барский
дом с отчетом об успехе произведенных в течение дня работ; каждый вечер шли бесконечные разговоры, предположения и сетования; отдавались приказания на следующий день, слышались тоскливые догадки насчет вёдра или дождя, раздавались выражения: «поголовно», «брат на брата» и другие сельскохозяйственные термины в крепостном вкусе.
Без него подняли и понесли тело в
дом; не спросясь его, священник отправился за нужными вещами в церковь, а
староста побежал в деревню справлять подводу в город.
— Да изволите видеть, — начала Матрена, вздохнув и приложивши руку к щеке, — тут был графский
староста, простой такой, из мужиков. Они, сказать так, с Иринархом Алексеичем приятели большие, так по секрету и сказал ему, а Иринарх Алексеич, как тот уехал, после мне и говорит: «Матрена Григорьевна, где у вас барыня?» А я вот, признаться сказать, перед вами, как перед богом, и говорю: «Что, говорю, не скроешь этого, в Коровине живет». — «Нет, говорит, коровинского барина и
дома нет, уехал в Москву».
Не только те комнаты, в которых жил Обломов, но и тот
дом, в каком он только мечтал жить; не только халат его, но серый сюртук и щетинистые бакенбарды слуги его Захара; не только писание письма Обломовым, но и качество бумаги и чернил в письме
старосты к нему — все приведено и изображено с полною отчетливостью и рельефностью.
Если б он, подобно своим братцам, пустился толковать во всеуслышание о том, о чем теперь осмеливается только мечтать, то он каждый день испытывал бы огорчения, подобные тем, какие испытал по случаю получения письма от
старосты и приглашения от хозяина
дома — очистить квартиру.
Нельзя сказать, чтоб Домна была женщина злая и жестокая, но день бывал у ней неровен: иной раз словечка поперек не скажет, что бы ни случилось; в другое время словно дурь какая найдет на нее;
староста ли заругается или подерется, дело ли какое не спорится в
доме — осерчает вдруг и пойдет есть и колотить сиротку.
—
Староста! Ах он, бездельник!.. Да чего же смотрели твои-то?.. А? Мужа разве не было
дома?..
В приходе был праздник, и деревенскому дворнику, купцу 2-й гильдии Василию Андреичу Брехунову, нельзя было отлучиться: надо было быть в церкви, — он был церковный
староста, — и
дома надо было принять и угостить родных и знакомых.
А вы сбирайте
Дворян, детей боярских, и голов,
И сотников стрелецких и казацких,
И земских
старост, и гостей, и всяких
Людей служилых к воеводе в
дом.
А ты, Нефед, домой! Веди гонцов!
Как есть с дороги, так пускай и идут.
Теперь в последний раз, друзья, пойду я
Боярам, воеводам поклониться.
Там, против древнего
дому Ярославова, уже собралися посадники с золотыми на груди медалями, тысячские с высокими жезлами, бояре, люди житые со знаменами и
старосты всех пяти концов новогородских [Так назывались части города: Конец Неровский, Гончарский, Славянский, Загородский и Плотнинский.
Через два дня он уже был
дома, в своей избенке, к великому изумлению солдатки, которую туда поселили. Помолясь перед образами, тотчас же отправился он к
старосте.
Староста сначала было удивился; но сенокос только что начинался: Герасиму, как отличному работнику, тут же дали косу в руки, — и пошел косить он по-старинному, косить так, что мужиков только пробирало, глядя на его размахи да загребы…
Этот Павел Афанасьев был лет десять тому назад мажордомом [Мажордо́м — в богатых помещичьих
домах старший лакей, заведовавший домашним хозяйством и остальными слугами; то же, что дворецкий.] у бабушки и пользовался особенным ее расположением; но, внезапно впав в немилость, так же внезапно превратился в скотника, да и в скотниках не удержался, покатился дальше, кубарем, очутился наконец в курной избе заглазной деревни на пуде муки месячины [3аглазная деревня — деревня, в которой помещик не жил, получая доход с нее через
старосту или бурмистра.
Вязовнин нашел свое имение расстроенным, усадьбу запущенной,
дом чуть не в развалинах; сменил
старосту, уменьшил оклады дворовых; очистил себе две-три комнатки и велел положить новые тесинки там, где протекала крыша; впрочем, не предпринял никаких резких мер и не затеял никаких усовершенствований вследствие той, по-видимому, простой мысли, что должно, по крайней мере, узнать сперва то, что желаешь усовершенствовать…
— Нет, — говорит, — Иван Семеныч, там как вам угодно, вся воля ваша есть, а только на
старосту изволите приходить напрасно, на все были приказы от самого Дмитрия Никитича, только и пишут: ничего не жалей, да денег мне вышли. Ранжереи проданы по их письму, мельница тоже-с, с
дому тес — и тот, по их приказанию, сколочен и продан.
Немного погодя, когда Герасим уж в родительском
доме сидел, шасть к нему
староста.
После столь мудрых и справедливых рассуждений пришел от лица мир-народа к Чубаловым
староста и объявил мирское решение: перебирались бы они все на житье в город, а
дом и надельные полосы отдали бы в мир.
— Господь гордым противится, смиренным же дает благодать, — стоя в сторонке, назидательно говорил отец протопоп окружавшим его дьякону, церковному
старосте и другим. — Наказующий перст Божий того ради коснулся сего прегордого, что, ревнуя богомерзкому расколу, всю свою жизнь чуждался святой церкви. Притом же, хотя и раскольник, однако ж все-таки должен был принимать в
дом духовных лиц со святынею. А наш причт от него медного гроша никогда не видывал.
Сельского
старосту он не так отчетливо помнит. Он считался «пустельгой»; перед тем он только что был выбран. Но
дом его Теркин до сих пор помнит над обрывом, в конце того порядка, что идет от монастырской ограды. Звали его Егор Туляков. Жив он или умер — он не знает; остальные, наверно, еще живы.
Построили
дом, вместимостью не меньше храма, покрыли его железом; даже загородили проходившую тут проезжую дорожку, чтобы ни конный, ни пеший не мешали делать что нужно, и вот что придумали: завести в этой русской школе такого учителя, чтобы он за одну учительскую плату был тоже церковным сторожем, а кстати также был бы летом звонарем, подметал бы церковь и ходил у дьякона, у батюшек и у
старосты на посылках…
Архипыч с Никитой вышли из барского
дома и направились по направлению к деревне. Оба шли некоторое время молча. Первый нарушил молчание
староста...
Павел Сергеевич тотчас же вместе с доктором отправились к трупу, лежавшему, как известно, на берегу реки Енисея при дороге, которая шла невдалеке от заимки Толстых. Оставив лошадей в заимке, они пошли пешком. Их сопровождали прибывшие одновременно с ними
староста поселка и трое понятых из прислуги высокого
дома.
Никто, не исключая и подозрительного станового, составлявшего акт совместно с доктором о самоубийстве крестьянки Настасьи Лукьяновны Червяковой, даже не подумал искать между этим самоубийством и происшедшим незадолго пожаром барского
дома в селе Серединском какой-нибудь связи. Серединский
староста обо всем отписал Николаю Герасимовичу.
Староста, выйдя из «анатомии», захватил с собой сотского и двух понятых, и направился с ними на край поселка, где стояла изба Егора Никифорова. Последнего он должен был арестовать по приказанию земского заседателя и привести в людскую высокого
дома.
Село, где имел, как принято выражаться в Сибири, резиденцию «земский заседатель» и куда помчался
староста поселка, лежавшего вблизи прииска Толстых, находилось верстах в тридцати от высокого
дома.
Что касается причины пожара, то
староста высказал предположение, что пожар произошел от поджога, так как
дом последнюю неделю был необитаем и кругом заперт, проникнуть в него можно было лишь через окно, выходившее в сад, но подозрения в поджоге ни на кого не заявил.
Весть об этом моментально облетела всю дворню, всех слуг высокого
дома, всех рабочих приисков и жителей поселка, и они по несколько человек за раз отрывались от работы и бежали поглядеть на покойника. Никто не знал его. Явился
староста поселка.
Резинкин. Потихоньку, потихоньку… сперва начнем даровой подводой, а там дойдем до каменного
дома в три этажа. Тут, в первой деревне, объявлю: я, дескать, письмоводитель станового. В одно мгновение ока все селение переполошилось, точно губернатор приехал… Мужики и бабы, старики и ребята сбегаются смотреть на меня; все стоят передо мною без шапок. «А где ж
староста и десятские?» — кричу я грозно.
Староста прошел в ворота своего
дома. Никита Берестов направился далее к околице, за которою стояла отведенная ему избушка Соломониды.
Работали двое: псаломщик Никон, бравший песок для церкви, и работник
старосты, Семен Мосягин. Иван Порфирыч любил, чтобы песку у него было много и на улице перед
домом, и на мощеном дворе, и Семен уже успел с утра отвезти одну телегу, а теперь накладывал другую, бойко швыряя полные лопаты золотистого, красивого песку. Ему было весело от жаркого жужжанья, от запаха и приятной работы; он задорно поглядывал на мрачного псаломщика, лениво ковырявшего песок щербатым скребком, и дразнил его...