Неточные совпадения
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского дома, к которому
вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из
городских хотел подойти к нему.
Но чтобы изо дня в день
вести городскую жизнь, достаточно ли арестантских пайков и мелких заработков, очень жалких?
Изба была оклеена обоями на
городскую руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней избы небольшая дверка
вела в заднюю маленьким теплым коридорчиком.
Совершенно добровольно, ничуть не нуждаясь в деньгах, он прослужил один год клерком у нотариуса, другой — письмоводителем у мирового судьи, а весь прошлый год, будучи на последнем курсе,
вел в местной газете хронику
городской управы и нес скромную обязанность помощника секретаря в управлении синдиката сахарозаводчиков.
Шатаясь по улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в гул проволок на шоссе, вдали от
городского шума, стараясь уловить, какие
вести несутся по ним из далеких больших городов, или в шелест колосьев, или в шепот ветра на высоких гайдамацких могилах.
Он отличался непоколебимым апломбом в обращении с мужчинами и наглой предприимчивостью — с дамами и
вел большую, всегда счастливую карточную игру, но в не офицерском собрании, а в гражданском клубе, в домах
городских чиновников и у окрестных польских помещиков.
Репортером по заседаниям
Городской думы и земства был Ф.Н. Митропольский. Немало университетской молодежи обслуживало ученые общества, давало отчеты по ученым собраниям, а я
вел происшествия и командировки.
Не доезжая
городского валу, «они мне
велели снова остановить, вышли из экипажа и прошли через дорогу в поле; думал, что по какой ни есть слабости, а они стали и начали цветочки рассматривать и так время стояли, чудно, право, совсем уже я усумнился».
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и, увидев кресты
городских церквей, сел на отвале придорожной канавы и впервые с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него в кармане лепешки и, сложив их одна с другою исподними корками, начал уплетать с сугубым аппетитом, но все-таки не доел их и, сунув опять в тот же карман, пошел в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой день рано утром пришел к Туганову,
велел о себе доложить и сел на коник в передней.
Ранним утром к
городской пристани тянулся обоз со спиртом. Проходя дорогой мимо кладбища, мужики заметили в канаве какую-то необыкновенную группу и остановились, но, разглядев в ней синее лицо человека, над которым сзади возвышалась рогатая морда черта, бросились прочь. Застывший Ахилла, собрав все силы и позвав мужиков,
велел им смотреть за чертом, а сам вытащил из канавы руку и перекрестился.
Кривой
повёл Кожемякина в
городской манеж на концерт в пользу голодающих: там было тесно, душно, гремела военная музыка, на подмостки выходили полуголые барыни в цветах и высокими, неприятными голосами пели то одна, то — две сразу, или в паре с мужчинами в кургузых фраках.
На другое утро Инсаров получил по
городской почте коротенькую записку. «Жди меня, — писала ему Елена, — и
вели всем отказывать. А.П. не придет».
Каждый день утром к старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник и соархистратиг, вместе с ним некогда возжегший административный светильник и с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой и всегда желанный: от него узнаются все
городские новости, и, что всего важнее, он же, изо дня в день, поведывает почтенному старцу трогательную
повесть подвигов и деяний того, кто хотя и заменил незаменимого, но не мог заставить его забыть.
В это же утро Митенька посетил острог; ел там щи с говядиной и гречневую кашу с маслом, выпил кружку квасу и
велел покурить в коридоре. Затем посетил
городскую больницу, ел габер-суп, молочную кашицу и
велел покурить в палатах.
В-третьих, Зубиха — гордячка, модница,
городская прощелыга, привыкшая
повелевать всем городом; следовательно, на них, на деревенских жителей, — даром что они старинные столбовые дворяне, — и плюнуть не захочет.
Александра Степановна
вела себя надменно, беспрестанно оговариваясь и отпуская разные колкости, как например: «Мы рады, рады дорогим гостям, милости просим; братец, конечно, не осудит, да только я уж и не знаю, как сестрице Софье Николавне и войти в нашу лачужку после
городских палат у своего батюшки.
Умудренная годами тяжких страданий, семнадцатилетняя девушка вдруг превратилась в совершенную женщину, мать, хозяйку и даже официальную даму, потому что по болезни отца принимала все власти, всех чиновников и
городских жителей,
вела с ними переговоры, писала письма, деловые бумаги и впоследствии сделалась настоящим правителем дел отцовской канцелярии.
Трудный был этот год, год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность
вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все
городские новости.
Командующий войсками генерал Гильденштубе
велел передать
городскому голове, что «в Думе пусть думают, что хотят, а говорить, что не полагается, — не сметь!»
Прокатилась длинная волна стриженых голов; это ученики двух
городских училищ; тяжёлой, серой машиной продвинулась полурота солдат, её
вёл знаменитый в городе хладнокровный поручик Маврин: он ежедневно купался в Оке, начиная с половодья и кончая заморозками, и, как было известно, жил на деньги Помяловой, находясь с нею в незаконной связи.
Зорко следя за дочерью и Пётром, она убедилась, что молчаливый, коренастый парень
ведёт себя не по возрасту серьёзно, не старается притиснуть Наталью в тёмном углу, щекотать её и шептать на ухо зазорные слова, как это делают
городские женихи.
После скандала с петицией Воропонова Мирон стал для него окончательно, непримиримо противен, но он видел, что фабрика всецело в руках этого человека, Мирон
ведёт дело ловко, уверенно, рабочие слушают его или боятся; они
ведут себя смирнее
городских.
Между тем Бахтиаров действительно
вел себя как-то странно и совершенно не по-прежнему: в лице его не было уже обычной холодности и невнимания, которое он оказывал ко всем
городским дамам и в которых, впрочем, был, как говорили в свете, очень счастлив; всю первую фигуру сохранял он какое-то почтительное молчание.
— Кончив писать, он положил бумагу в конверт и надписал: Милостивой гос<ударыне> Елизавете Львовне Негуровой в собственные руки; — потом кликнул Федьку и
велел ему отнесть на
городскую почту — да чтоб никто из людей не видал.
Был у нас в газете некий фрукт,
вел он
городскую хронику и писал воскресный фельетон.
Смотрю я на него и радостно думаю: «А ты, милый, видать, птица редкая и новая — пусть скажется в добрый час!» Нравится мне его возбуждение, это не тот красивый хмель, который охватит
городского интеллигента на краткий час, а потом
ведёт за собою окисляющее душу стыдное похмелье, это настоящий огонь жизни, он должен спокойно и неугасимо жечь душу человека до дня, пока она вся не выгорит.
Уже давно до Александра доходили слухи, что его жена
ведет себя нехорошо, путается со всеми
городскими господами и с их мужской прислугой и что даже проезжие посылают «из номерей» мишуреса за Ониськой.
История начинается, представьте вы себе, с того, что два кучера под уздцы
ведут его четверню вороных в попонах, гривы заплетены, хвосты тоже; кучера — все это, вероятно, по его приказанию — в плисовых поддевках, в сломленных каких-то шапочках; далее экипажи
городские везут под чехлами, потом кухня следует, и тоже с умыслом, конечно, посуда вся эта открыта и разложена в плетеных корзинах.
Граф
велел выгнать
городских цирульников по шеям, а они и рады, что на волю вырвались, а сам приезжает к старшему брату и говорит...
Христом Богом
велел Патап Максимыч просить Марью Гавриловну — дала бы посланному письмо к
городскому лекарю, что вылечил Манефу, звала бы скорей его в Осиповку.
Разнеслась по городу быстрокрылая молва о неистовой Мафальде, которая лежит обнаженная на перекрестке улиц и предает свое прекрасное тело ласканиям юношей. И пришли на перекресток мужи и жены, старцы и почтенные госпожи и дети и широким кругом обступили тесно сплотившуюся толпу неистовых. И подняли громкий крик, укоряли бесстыдных и
повелевали им разойтись, угрожая всею силою родительской власти, и гневом Божиим, и строгою карою от
городских властей. Но только воплями распаленной страсти отвечали им юноши.
Пришли
городские старейшины и
повелели бесстыдному сборищу разойтись. Но не послушались юноши и продолжали толпиться вокруг прекрасной обнаженной Мафальды. И уговоры патеров не подействовали на них. И уже долго длилось позорище, и уже клонился к вечеру день.
Развелось много собак, и
городское начальство
велело бить всех собак по городу».
Казнили его за
городскими воротами между садами. Когда Гуса привели на место казни, он стал на колени и стал молиться. Когда палач
велел ему войти на костер, Гус встал и сказал громко...
— В Самару на житье переехал, — ответил Сергей Андреич. — Дела
ведет на широкую руку — теперь у него четыре либо пять пароходов, да, опричь того, салотопенный завод. Баранов в степи закупает, режет их в Самаре и сало вытапливает. По первой гильдии торгует, того и жди, что в
городские головы попадет.
С
городской горы порой раздаются редкие, заунывные удары колоколов — то церковные сторожа
повещают попа с прихожанами, что не даром с них деньги берут, исправно караулят от воров церковь Божию.
Ночевал он в частном доме, всю ночь чувствовал отвращение к рыбе и думал о трех рублях и четвертке чаю. Рано утром, когда небо стало синеть, ему приказали одеться и идти. Два солдата со штыками
повели его в тюрьму. Никогда в другое время
городские улицы не казались ему так длинны и бесконечны. Шел он не по тротуару, а среди улицы по тающему, грязному снегу. Внутренности всё еще воевали с рыбой, левая нога немела; калоши он забыл не то в суде, не то в частном доме, и ноги его зябли…
Я остановился у окна. Над садом в дымчато-голубой дали блестели кресты
городских церквей; солнце садилось, небо было синее, глубокое… Как там спокойно и тихо!.. И опять эта неприятная дрожь побежала по спине. Я
повел плечами, засунул руки в карманы и снова начал ходить.
Один только черный принц полудикого народа все еще продолжал отчаянно бороться с дружинами короля. Наконец, после многих битв, черный принц Аго был побежден. Его взяли в плен, скованного привели в столицу и бросили в тюрьму. Дуль-Дуль, разгневанный на черного принца за его долгое сопротивление, решил лишить его жизни. Он
велел народу собраться с первыми лучами солнца на
городской площади.
Из верхнего этажа дома Мириманова, — там было две барских квартиры, вдруг выселили жильцов: доктора по венерическим болезням Вайнштейна и бывшего
городского голову Гавриленко.
Велели в полчаса очистить квартиры и ничего не позволили взять с собою, ни мебели, ни посуды, — только по три смены белья и из верхней одежды, что на себе.
Между тем Богачев вручил одному из своих слуг пакет,
велел обогнать губернатора и, дождавшись на крыльце его
городской квартиры, вручить пакет его превосходительству.
Ментиков. Благодарю вас, Татьяна Андреевна, я обедал. Но при
городских условиях жизни мое здоровье расшаталось, и доктор
велел…
Борис Иванович Сабиров, несмотря на решимость покориться своей судьбе, хотя бы она
вела к его погибели, с невеселыми мыслями вернулся из
городского сада домой.
Целые годы
вел свою выгодную, но по тогдашнему времени, ввиду отсутствия полицейского
городского благоустройства, почти безопасную линию дядя Тимоха,
вел и наживался. Он выстроил себе целый ряд домов на Васильевском острове в
городской черте. Его жена и дочь ходили в шелку и цветных каменьях. За последней он сулил богатое приданое и готов был почать и заветную кубышку. А в кубышке той, как говорили в народе, было «много тыщ».
— Вот что. Пошли тотчас с моим гонцом князя Холмского в Тверь и
вели ему скорее, именем твоим, отпереть ворота
городские великому князю московскому Ивану Васильевичу и бить ему челом от тверчан как своему законному государю.
Эта последняя
весть достигла лесных чащ, многочисленных в то время на земле русской, где укрывались разного рода беглые «лихие люди», сплотившиеся в правильно организованные шайки и наводившие на мирных поселян и
городских обывателей страх, не меньший, чем там и сям появлявшиеся с окраин татарские полчища.
Весть о «неожиданном улове» грузинских рыболовов с быстротою молнии облетела окрестности, а при посредстве нарочного, посланного дать знать
городским властям, быстро достигла Новгорода и находившейся там по делам графини Аракчеевой.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал
городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого-то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин
велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
— Вы вызвали во мне совсем другое отношение к Лебедянцеву и его житейской доле. Надо его обеспечить. Он мне дал мысль иначе распорядиться моею
городскою собственностью. Я ему предложу быть моим компаньоном по этой части,
вести постройки. У него будет даровая квартира и доля в доходах.
Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно «последняя вещь горше первой», ибо дочь крестьянки еще «для прилики» слышала наставление: «
веди себя честно», а «дочери девиц», как выразилась одна из них на суде, получают от своих матерей «прямое руководство к своей жизни». Здесь, к удовольствию селохвалителей и градоненавистников,
городские фрукты действительно оказываются гнилостнее деревенских, но дело не в скверных концах, а в дурных началах…