Неточные совпадения
Словом, пошли толки, толки, и весь
город заговорил про мертвые души и губернаторскую дочку, про Чичикова и мертвые души, про губернаторскую дочку и Чичикова, и все, что ни есть,
поднялось.
В то же время, наблюдая жизнь
города, он убеждался, что процесс «успокоения», как туман,
поднимается снизу, от земли, и что туман этот становится все гуще, плотнее.
Тогда он поехал в Кисловодск, прожил там пять недель и, не торопясь, через Тифлис, Баку, по Каспию в Астрахань и по Волге
поднялся до Нижнего, побывал на ярмарке, посмотрел, как
город чистится, готовясь праздновать трехсотлетие самодержавия, с той же целью побывал в Костроме.
Самгин стал слушать сбивчивую, неясную речь Макарова менее внимательно.
Город становился ярче, пышнее; колокольня Ивана Великого
поднималась в небо, как палец, украшенный розоватым ногтем. В воздухе плавал мягкий гул, разноголосо пели колокола церквей, благовестя к вечерней службе. Клим вынул часы, посмотрел на них.
Отчет заключался надеждой его автора, что «наш уважаемый сотрудник, смелый и оригинальный мыслитель, посетит наш
город и прочтет эту глубоко волнующую лекцию. Нам весьма полезно
подняться на высоту изначальных идей, чтоб спокойно взглянуть оттуда на трагические ошибки наши».
Райский обогнул весь
город и из глубины оврага
поднялся опять на гору, в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться в предместье. Весь
город лежал перед ним как на ладони.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый
город,
подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Наши съезжали всякий день для измерения глубины залива, а не то так поохотиться;
поднимались по рекам внутрь, верст на двадцать, искали
города.
Я сам в те поры уж
поднялся, сам за ней в
город ездил.
В половине декабря состоялось губернское собрание, которое на этот раз было особенно людно. Даже наш уезд, на что был ленив, и тот почти поголовно
поднялся, не исключая и матушки, которая, несмотря на слабеющие силы, отправилась в губернский
город, чтобы хоть с хор послушать, как будут «судить» дворян. Она все еще надеялась, что господа дворяне очнутся, что начальство прозреет и что «злодейство» пройдет мимо.
При этом он захохотал («смех у него удивительно веселый и заразительный») и, крепко опершись на руку ученика,
поднялся на ноги и попросил проводить его до дому, так как еще не ознакомился с
городом.
Отзыв он повез в
город лично. Прислуга вытащила из сундуков и принялась выколачивать военный мундир с эполетами, брюки с выпушками, сапоги со шпорами и каску с султаном. Развешанное на тыну, все это производило сильное впечатление, и в глазах смиренной публики шансы капитана сильно
поднялись.
— Ужо в
город приеду к тебе в гости! — крикнул ему вслед Михей Зотыч, напрасно порываясь
подняться. — Там-то не уйдешь от меня… Найдем и на тебя управу!
Носились тучи искр, огонь перебрасывало через несколько кварталов, а тут еще
поднялся настоящий вихрь, точно ополчилось на беззащитный
город само небо.
Когда пароход остановился против красивого
города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали
подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
Но Розанову недолго приходилось скучать беспорядком и одиночеством. За последними, запоздавшими журавлями
поднялось и потащилось к
городам русское дворянство, и в одно подлейшее утро Ольга Александровна приехала делать порядок в розановской жизни.
Лихонин поспешно
поднялся, плеснул себе на лицо несколько пригоршней воды и вытерся старой салфеткой. Потом он поднял шторы и распахнул обе ставни. Золотой солнечный свет, лазоревое небо, грохот
города, зелень густых лип и каштанов, звонки конок, сухой запах горячей пыльной улицы — все это сразу вторгнулось в маленькую чердачную комнатку. Лихонин подошел к Любке и дружелюбно потрепал ее по плечу.
— Тогда, как ты к ней из собрания уехал… — продолжал Живин, —
поднялись по
городу крики… стали говорить, что ты женишься даже на ней, и больше всех это огорчило одного доктора у нас молоденького.
Я успевал совершить дальний обход, и все же в
городе то и дело встречались мне заспанные фигуры, отворявшие ставни домов. Но вот солнце
поднялось уже над горой, из-за прудов слышится крикливый звонок, сзывающий гимназистов, и голод зовет меня домой к утреннему чаю.
И чуть этот последний товарищ заснул, я поскорее
поднялся и пошел прочь, и пришел в Астрахань, заработал на поденщине рубль и с того часу столь усердно запил, что не помню, как очутился в ином
городе, и сижу уже я в остроге, а оттуда меня по пересылке в свою губернию послали.
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они
поднялись на гору, и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей, море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения
города, и белые, лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим
город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного моря.
Одним словом, всему
городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если бы только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны
поднялся до чрезвычайности.
Когда настала ночь, затихли и эти звуки, и месяц,
поднявшись из-за зубчатых стен Китай-города, осветил безлюдную площадь, всю взъерошенную кольями и виселицами. Ни одного огонька не светилось в окнах; все ставни были закрыты; лишь кой-где тускло теплились лампады перед наружными образами церквей. Но никто не спал в эту ночь, все молились, ожидая рассвета.
Я смотрел в овраг, до краев налитый сыроватой августовской тьмою. Из оврага
поднимался запах яблоков и дынь. По узкому въезду в
город вспыхивали фонари, все было насквозь знакомо. Вот сейчас загудит пароход на Рыбинск и другой — в Пермь…
Я
поднялся в
город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя
город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
— Усиленно, отец протопоп, просят! Ведь они только по начальственному высокомерию об этом говорить не могут, а им очень вас жаль и неприятно, что весь
город за вас
поднялся… Нехорошо им тоже всем отказывать, не откажите ж и вы им в снисхождении, утешьте просьбой.
Лозищанин вздохнул, оглянулся и сел на скамью, под забором, около опустевшего вокзала. Луна
поднялась на середину неба, фигура полисмена Джона Келли стала выступать из сократившейся тени, а незнакомец все сидел, ничем не обнаруживая своих намерений по отношению к засыпавшему
городу Дэбльтоуну.
Молодые травы на холме радостно кланялись утренней заре, стряхивая на парную землю серебро росы, розовый дым
поднимался над
городом, когда Кожемякин шёл домой.
Через несколько дней из «гнилого угла» подул влажный ветер, над Ляховским болотом
поднялась чёрно-синяя туча и, развёртываясь в знойном небе траурным пологом, поплыла на
город.
А рассвет был чист, безоблачен и ласков,
город сделался мил и глазам и душе, когда стоял, будто розовым снегом осеян, и дым из труб
поднимался, словно из кадил многих.
Кожемякин
поднялся, не желая — зевнул, поглядел вдоль улицы, в небо, уже начинавшее краснеть, на чёрные холмы за
городом и нехотя ушёл.
…Весна была жаркая, грозила засухой, с болот
поднимался густой, опаловый туман и, растекаясь в безветренном воздухе, приносил в
город душный, кислый запах гниющих трав.
Был август, на ветле блестело много жёлтых листьев, два из них, узенькие и острые, легли на спину Ключарева. Над
городом давно
поднялось солнце, но здесь, в сыром углу огорода, земля была покрыта седыми каплями росы и чёрной, холодной тенью сарая.
Луна всходила огромная, словно колесо; багровая и злая, она
поднималась над
городом медленно и тоже изливала тяжкую духоту.
Кругом болота, узкая песчаная полоса берега, и в море выдавалась огромная лагуна, заросшая камышом и кугой, обнесенная валами песку со стороны моря, как бы краями чаши, такими высокими валами, что волны не
поднимались выше их, а весь берег вправо и влево был низким местом, ниже уровня моря, а дальше в непроходимых лесах, на громадном пространстве на север до реки Риона и далее до
города Поти, были огромные озера-болота, место зимовки перелетных птиц.
Сказав эти слова, юродивый принялся опять играть с ребятишками; а Милославский,
поднявшись в гору, въехал Ивановскими воротами в
город.
И вот видит он во сне
города Киев с угодниками и толпами богомольцев, Ромен с купцами и товарами, видит Одест и далекое синее море с белыми парусами, и
город Царьград с золотыми домами и белогрудыми, чернобровыми турчанками, куда он летит,
поднявшись на каких-то невидимых крыльях.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо
поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого
города.
Огромное здание за
городом росло с великою быстротой, ширилось по жирной земле и
поднималось в небо, всегда серое, всегда грозившее дождем.
На берегу растет
город;
поднимаются из-за холмов дома и, становясь всё теснее друг ко другу, образуют сплошную стену зданий, точно вырезанных из слоновой кости и отражающих солнце.
Уже солнце зашло, даль окуталась синим туманом. Фома посмотрел туда и отвернулся в сторону. Ему не хотелось ехать в
город с этими людьми. А они всё расхаживали по плоту неровными шагами, качаясь из стороны в сторону и бормоча бессвязные слова. Женщины были трезвее мужчин, только рыжая долго не могла
подняться со скамьи и, наконец
поднявшись, объявила...
Светило солнце, с крыш говорливо текла вода, смывая грязный снег, люди шагали быстро и весело. В тёплом воздухе протяжно плавал добрый звон великопостных колоколов, широкие ленты мягких звуков
поднимались и улетали из
города в бледно-голубые дали…
В воздухе плавали густые звуки колокола, мягкие и тёплые. Тяжёлая туча накрыла
город плотным тёмным пологом. Задумчивое пение меди, не
поднимаясь вверх, печально влачилось над крышами домов.
Когда они нашли Евсея, коснулись его, он с трудом
поднялся на ноги и пошёл в сумерках рощи вслед за ними. У опушки остановился и, прислонясь к дереву, стал ждать, слушая отдалённый, сердитый шум
города. Уже был вечер, небо посинело, над
городом тихо разгоралось матовое зарево.
Проснулась Елена Петровна и видит, что это был сон и что она у себя на постели, а в светлеющее окно машут ветви, нагоняют тьму. В беспокойстве, однако,
поднялась и действительно пошла к Саше, но от двери уже услыхала его тихое дыхание и вернулась. А во все окна, мимо которых она проходила, босая, машут ветви и словно нагоняют тьму! «Нет, в
городе лучше», — подумала про свой дом Елена Петровна.
— Идём! —
поднялся Шакро с решительным лицом. Стемнело.
Город зажигал огни.
Было уже за полночь, когда он заметил, что над стадом домов
города, из неподвижных туч садов, возникает ещё одна, медленно
поднимаясь в тёмно-серую муть неба; через минуту она, снизу, багрово осветилась, он понял, что это пожар, побежал к дому и увидал: Алексей быстро лезет по лестнице на крышу амбара.
При последних трепетаниях закатных лучей солнца они перешли плашкоутный мост, соединяющий ярмарочный
город с настоящим
городом, и в быстро густеющей тени сумерек стали
подниматься в гору по пустынному нижегородскому взвозу. Здесь, на этом взвозе, в ярмарочную, да и не в ярмарочную пору, как говорили, бывало нечисто: тут в ночной тьме бродили уличные грабители и воришки, и тут же, под сенью обвалов, ютился гнилой разврат, не имеющий приюта даже за рогожами кабачных выставок.
Но царевна молодая,
Тихомолком расцветая,
Между тем росла, росла,
Поднялась — и расцвела,
Белолица, черноброва,
Нраву кроткого такого.
И жених сыскался ей,
Королевич Елисей.
Сват приехал, царь дал слово,
А приданое готово:
Семь торговых
городовДа сто сорок теремов.
Здешние буйные обитатели редко
поднимались наверх в нарядный, всегда праздничный
город с его зеркальными стеклами, гордыми памятниками, сиянием электричества, асфальтовыми тротуарами, аллеями белой акации, величественными полицейскими, со всей его показной чистотой и благоустройством.