Неточные совпадения
Когда писарь вошел в поповскую
горницу, там сидел у стола, схватившись за голову, Галактион. Против него сидели о. Макар и Ермилыч и молча смотрели на него. Завидев писаря, Ермилыч молча показал глазами на гостя: дескать,
человек не в себе.
Даже на неприхотливый взгляд Михея Зотыча
горницы были малы для такого
человека, как Тарас Семеныч.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких
горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие
люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
Дяди мои поместились в отдельной столовой, из которой, кроме двери в залу, был ход через общую, или проходную, комнату в большую столярную; прежде это была
горница, в которой у покойного дедушки Зубина помещалась канцелярия, а теперь в ней жил и работал столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый
человек.
— Как возможно-с теперь мне к Аграфене Яковлевне с разговором каким идти! — сказал Иван, плутовато поднимая и опуская глаза. — В
горнице только позвольте мне служить; я к работе
человек непривычный.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две
горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий
человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Пожар увидели уже с улицы, когда вся
горница была в огне. Пламя распространялось быстро.
Люди спаслись, но дом сгорел.
После свадьбы дома стало скучнее: отец словно в масле выкупался — стал мягкий, гладкий; расплывчато улыбаясь в бороду, он ходил — руки за спиною — по
горницам, мурлыкая, подобно сытому коту, а на
людей смотрел, точно вспоминая — кто это?
Нюшу из неловкого положения выручила сама бабушка Татьяна, которая в этот момент вошла в
горницу. Старуха прищуренными глазами посмотрела на замявшихся при ее появлении молодых
людей и сухо спросила Михалку...
Молодые
люди, не снимая шапок, ввалились прямо в
горницы, где была одна Нюша, и немного замялись для первого разу.
Прислуга толстяка сидела в лакейской и пила чай; у него их было
человека три в
горнице и
человека четыре в кухне, и то потому только, что выехал в Москву налегке, а не со всем еще домом.
— Извините меня, — сказал хозяин, — я захлопотался. Вот наша холостая жизнь: вообразите себе, двое у меня
людей в
горнице, и ни одного налицо нет, так что принужден был просить подать завтрак хозяйскую девушку.
Хотелось мне увидеть мать,
Но что пришлось бы ей сказать?
Кто подтолкнуть не устрашится
Утес, готовый обвалиться
На плечи брата своего?
Кто скажет ей: «Уж нет его!
Загородись двойною рамой,
Напрасно
горниц не студи,
Простись с надеждою упрямой
И на дорогу не гляди!»
Пусть лучше, глядя на дорогу,
Отдаст с надеждой душу богу…
Но
люди звери: кто-нибудь
Утес обрушит ей на грудь…
Возвратившись в мою
горницу, я вспомнил всю блестящую эпоху монастырей; живо представились мне эти
люди с пламенной фантазиею и огненным сердцем, которые проводили всю жизнь гимном богу, которых обнаженные ноги сжигались знойными песками Палестины и примерзали к льдам Скандинавии.
Взошедши в келью, для него приготовленную, Феодор бросился на скудную постель из банановых листьев и не тушил еще лампы, как вдруг начала отворяться дверь и тихо-тихо взошла какая-то старуха с темным, загорелым лицом наших цыган, с впалыми щеками и неверным взглядом; украдкой окинув
горницу, она сказала: «Служитель Христов, есть
человек, нуждающийся в твоей помощи; не откажись идти за мною».
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и пошел из подклета. Отдавая поклон, Настя зарделась как маков цвет. Идя в верхние
горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса спросила отца, что это за
человек такой был у него?
Чин чином благословили новобрачных родители, потом расцеловались с ними. Перецеловались молодые и с Груней, и с кумом Иваном Григорьичем. Скоро набралось
людей полна
горница. Радостно все поздравляли молодых с законным браком, хозяев поздравляли с зятем любезным.
У Патапа Максимыча в самом деле новые мысли в голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по
горницам, гадая про будущие миллионы, приходило ему и то в голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, — а все ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч… Надо мне
людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства на всех хватит».
Только что отобедали, раздача даров началась. Сначала в
горницах заменявшая место сестры Параша раздала оставшиеся после покойницы наряды Фленушке, Марьюшке, крылошанкам и некоторым деревенским девицам. А затем вместе с отцом, матерью и почетными гостями вышла она на улицу. На десяти больших подносах вынесли за Парашей дары. Устинья стала возле нее, и одна, без вопленниц, пропела к
людям «причет...
А в одной из задних уютных
горниц, пропитанной запахом воска, деревянного масла и ладана, с кожаной лестовкой в руке стаивала в это время на молитве молодая княжка Болховская, тщательно скрывая от
людей свое двуперстие…
И вздумал благодетель устроить в таком месте, где много народа, постоялый двор и собрать в этом дворе всё, что только может быть на пользу и на удовольствие
человеку. И устроил благодетель во дворе теплые
горницы, и печи хорошие, и дрова, и освещение, и амбары, полные хлеба всякого, и подвалы с овощами, и запасы плодов, и всякие напитки, и кровати, и постели, и всякую одежду, и белье, и обувь, и всего столько, что на многих и многих достанет. Сделал так благодетель, а сам ушел и стал дожидаться, что будет.
Когда
человек узнает истинную веру, с ним делается то же, что с
человеком, засветившим свет в темной
горнице. Всё становится ясно и на душе весело.
Вдруг лицо Лейлы-Фатьмы, до сих пор спокойное, исказилось до неузнаваемости. Точно страшная судорога свела ее лоб, нос и губы. Глаза разом расширились и запылали таким безумным огнем, какого я еще не видала в глазах
людей. Она быстро схватила меня за руку и подвела к темному маленькому окошку в углу
горницы.
Вдруг песня оборвáлась. Перестали прыгать и все молча расселись — мужчины по одну сторону
горницы, женщины по другую. Никто ни слова, лишь тяжелые вздохи утомившихся Божьих
людей были слышны. Но никто еще из них не достиг исступленного восторга.
Когда все стихло и улеглось, Божьи
люди неслышными стопами, обычным порядком пошли в сионскую
горницу.
Так и здесь, в сионской
горнице, она невидимо на круг Божьих
людей изливается.
Призадумалась Дуня. Хотя и решилась она оставить общество
людей Божьих, но любопытство сильно подстрекало ее. Согласилась быть в сионской
горнице и говорить с араратским гостем, но отказалась радеть и пророчествовать, сказала, что будет одета в обычное платье, а «белых риз» ни за что на свете не наденет и сядет не впереди, а у входной двери. Дозволяется же ведь это больным и недужным.
И через час Пахом на рыженькой кобылке ехал уж возвещать Божьим
людям радость великую — собирались бы они в Луповицы в сионскую
горницу, собирались бы со страхом и трепетом поработать в тайне Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать веру истинную, проникнуть в тайну сокровенную, поклониться духом Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
— Когда корабль соберется, когда властью и велением духа будут собраны
люди Божьи во едино место в сионскую
горницу, — ответила Варенька, — если будет на то воля Божия, и тебя допустят посмотреть и послушать, хоть ты пока еще и язычница… Кто знает? Может быть, даже слово будет к тебе. Редко, а это иногда бывает.
Применяясь к
людям «малого ведения», а таких больше всего было в сионской
горнице, Николай Александрыч обратился к каптенармусу Устюгову...
Под эти слова воротились
люди Божии. Они были уже в обычной одежде. Затушив свечи, все вышли. Николай Александрыч запер сионскую
горницу и положил ключ в карман. Прошли несколько комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро, летнее солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью в растворенные окна большой комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинья с осетриной, караси из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.
Когда другие Божьи
люди облеклись в «белые ризы», они пошли друг за другом в сионскую
горницу, а Дуня и Василисушка остались в полном уединенье.
Растворились наконец двери, и Божьи
люди один за другим вошли в ярко освещенную сионскую
горницу.
— Еще ничего, — отвечала Марья Ивановна. — Сионскую
горницу сделали, не очень велика, однако
человек на двадцать будет. Место в Фатьянке хорошее — уютно, укромно, от селенья не близко, соседей помещиков нет, заборы поставила я полторы сажени вышиной. Шесть изб возле дома также поставила, двадцать пять душ перевела из Талызина. Все «наши».
А песня, грустная, печальная песня громче и громче поется в сионской
горнице. Ножной топот, исступленные визги и дикие, неистовые крики раздаются по ней. Поют Божьи
люди...
Близко к полночи. Божьи
люди стали петь духовные песни. Церковный канон пятидесятницы пропели со стихирами, с седальнами, с тропарями и кондаками. Тут отличился дьякон — гремел на всю сионскую
горницу. Потом стали петь псáльмы и духовные стихи. Не удивилась им Дуня — это те же самые псáльмы, те же духовные стихи, что слыхала она в комаровском скиту в келарне добродушной матери Виринеи, а иногда и в келье самой матушки Манефы.
Ты много
людей видала в сионской
горнице, а у многих ли из них есть духовно отверстые уши, чтобы понять «сокровенную тайну»?
Это — сокровенная сионская
горница. Тут бывают раденья Божьих
людей. Рядом вдоль всей
горницы коридор, а по другую его сторону семь небольших комнат, каждая в одно окно, без дверей из одной в другую. Во время о́но в те комнаты уединялись генеральские собутыльники с девками да молодками, а теперь
люди Божьи, готовясь к раденью, облачаются тут в «белые ризы». Пред сионской
горницей были еще комнаты, уставленные старой мебелью, они тоже бывали назаперти. Во всем нижнем этаже пахло сыростью и затхлостью.
Слышит Дуня — смолкли песни в сионской
горнице. Слышит — по обеим сторонам кладовой раздаются неясные голоса, с одной — мужские, с другой — женские. Это Божьи
люди в одевальных комнатах снимают «белые ризы» и одеваются в обычную одежду. Еще прошло несколько времени, голоса стихли, послышался топот, с каждой минутой слышался он тише и тише. К ужину, значит, пошли. Ждет Дуня. Замирает у ней сердце — вот он скоро придет, вот она узнает тайну, что так сильно раздражает ее любопытство.
Смеркалось, собрались Божьи
люди перед входом в сионскую
горницу. Когда Николай Александрыч, осветив ее, отворил двери, прежде всех вошли Дуня с Марьей Ивановной, Варенькой и Катенькой, а за ней Василисушка с Варварой Петровной, с Матренушкой и еще с одной богаделенной старушкой. Из сионской
горницы они тотчáс пошли в коридор. Там в одной комнате Дуню стали одевать в «белые ризы», в другой Василисушку.
Было уж поздно, наступала полночь, яркими мерцающими звездами было усеяно темно-синее небо. Простившись с Груней, Патап Максимыч из душных
горниц пошел на улицу подышать свежим воздухом. Видит — возле дома Ивана Григорьевича сидит
человек на завалинке. Высоко он держит голову и глядит на небесные светочи. Поближе подошел к нему Патап Максимыч и узнал Самоквасова.
Облилась Дуня слезами при этих словах давнего верного друга. Сознавала она правду в речах Груни и не могла ничего возразить. В глубокую думу погрузилась она и через несколько минут, надрываясь от горя, кинулась на постель Аграфены Петровны и, спрятав лицо в подушки, не своим как будто голосом стала отрывисто вскрикивать. Если б эти рыданья, эти сердечные вопли случились в сионской
горнице, собор Божьих
людей возопил бы: «Накатил! Накатил!» Хлыстовские душевные движенья оставались еще в Дуне. Причитала она...
Только что кончили эту псáльму, по знаку Николая Александрыча все вскочили с мест и бросились на средину сионской
горницы под изображение святого духа. Прибежал туда и блаженный Софронушка. Подняв руки кверху и взирая на святое изображение, жалобным, заунывным напевом Божьи
люди запели главную свою песню, что зовется ими «молитвой Господней».
Вышел блаженный на середину сионской
горницы и во все стороны стал платком махать. Потом, ломаясь и кривляясь, с хохотом и визгом понес бессмысленную чепуху. Но
люди Божьи слушали его с благоговеньем.
Только что смерклось, в комнату, что перед сионской
горницей, стали собираться
люди Божьи.
— Прежде чем с тобой беседовать, должна ты исполнить святой обряд, установленный в корабле
людей Божьих. После каждого собранья даются там друг другу серафимские лобзанья. Ты прежде лобзаний ушла из сионской
горницы, а без них мне нельзя говорить.
На колокольне сельской церкви ударило двенадцать. Донеслись колокольные звуки и в сионскую
горницу. Божьи
люди запели церковную песнь «Се жених грядет в полунощи», а потом новую псáльму, тоже по скитам знакомую Дуне. Хоть и не слово в слово, а та же самая псáльма, что скитская.
Карета была заложена; но ямщик мешкал. Он зашел в ямскую избу. В избе было жарко, душно, темно и тяжело, пахло жильем, печеным хлебом, капустой и овчиной. Несколько
человек ямщиков было в
горнице, кухарка возилась у печи, на печи в овчинах лежал больной.
Пиита с виршами придет — нарочно такого для праздников держали. Звали Семеном Титычем, был он из поповского роду, а стихотворному делу на Москве обучался. В первый же год, как приехал князь Алексей Юрьич на житье в Заборье, нанял его. Привезли его из Москвы вместе с карликом — тоже редкостный был
человек: ростом с восьмигодового мальчишку, не больше. Жил пиита на всем на готовом, особая
горница ему была, а дело только в том и состояло, чтобы к каждому торжеству вирши написать и пастораль сделать.
В одной из отдаленных
горниц обширных хором князя Василия Прозоровского, сравнительно небольшой, но все же просторной и светлой, с бревенчатыми дубовыми, как и во всех остальных, стенами, за простым деревянным столом и на таком же табурете сидел молодой
человек лет восемнадцати. Два широких окна
горницы выходили в обширный, запушенный снегом сад, сквозь оголенные, покрытые инеем деревья которого виднелась узкая лента замерзшей Москвы-реки, а за ней скученные постройки тогдашнего Замоскворечья.